Информационные войны. Новый инструмент политики - Георгий Почепцов

Тависток констатировал, что за последние десятилетия мир перешел в иную фазу, которую они именуют турбулентной средой[390]. Адаптацию к новым условиям они видят в смене парадигмы, под которой понимают структуру, которая охватывает определенные параметры поведения. Это когнитивный параметр (отношения), аксиологический (ценности и представления), конативный (мотивация и интерактивность). Парадигма — это логика, ментальная модель, лежащая в основе миссии, системы управления, структуры. Другими словами, парадигма — это модель мира. Авторы демонстрируют, как разрушаются ключевые двенадцать институтов общества, когда индустриализм пришел к своему пределу.

Есть несколько вариантов реагирования на резкое усложнение мира:

• репрессия: подавление характеристик, требующих реагирования, одним из проявлений и является «бунтарская истерия», невроз, который должен стать доминирующим по мере развития человечества,

• фрагментация: когда параметры теряют связь с целым,

• диссоциация: когда потребности общества в целом игнорируют отдельные его группы.

Эмери приходит к выводу, что смена ценностей может превратить турбулентную среду в спокойную. Но ценности меняются очень медленно, и здесь обществу могут помочь ученые в области социальных наук. Он пишет: «Стратегия основывается на понимании того, что в дизайне своей социальной организации люди могут получить наибольшее воздействие на силы среды, формирующей их ценности, что делает некоторые цели более привлекательными, некоторые представления о себе и других — более жизненными. Далее предполагается, что если эти изменения делаются в ведущей части — в социотехнических организациях — результаты более вероятно быстро распространятся, чем внесение изменение где-либо в другом месте. Мы понимаем, что это противоречит стратегии Билли Грэхэма взывать к сердцам людей представлениям иезуитов и психоаналитиков начинать в колыбели или школе. Мы предлагаем, чтобы взрослые стали воспитателями, и что они воспитывают себя в процессе понимания выбранных типов организационного дизайна».

Мы можем вспомнить ряд таких коммуникативных проектов работы с массовым сознанием:

• Германия — денацификация,

• СССР-1 — холодная война

• СССР-2 — перестройка,

• Куба — раскрытие закрытого общества.

И действительно, везде речь шла о смене ценностей. К примеру, Дикс изучал Гесса как для проработки планов по денацификации Германии, так и для создания системы отбора кандидатов на руководящие позиции там. А профессор Д. Пик, проанализировавший работу аналитиков того времени, приходит к выводу, что они хотели бороться с немецким бессознательным преклонением перед властью: «Я думаю, что они использовали Гесса как экстремальный, фанатический тип нациста, которого привлекали в Гитлере личностные неосознаваемые факторы, включая поиск авторитетной фигуры, которая может заменить авторитарную фигуру отца».

Кстати, можно вспомнить, что американцы не тронули в послевоенной Японии фигуру японского императора, переложив все на агрессивных генералов, чтобы не разрушать модели мира граждан. И сделано это было по совету военных антропологов[391], (антропологи достаточно активно использовались военными и тогда, и сейчас[392]).

В своей книге Д. Пик говорит следующие слова: «Некоторые влиятельные лица прошлого верили, что знание бессознательного может помочь сделать лучший, более демократический мир после 1945-го. Такие попытки рассмотрения нацизма с фрейдовской точки зрения или использования психоанализа в политических целях для послевоенного международного восстановления на практике имели смешанные последствия. Интересно, однако, что суть военной и послевоенной клинической и «прикладной» психоаналитической работы недостаточно оценивалась историками, что, как следствие, привело к тому, что роль, сыгранная психоаналитиками и психиатрами в войне, остается в основном незамеченной».

Был однотипный психоаналитический анализ Гитлера, сделанный в рамках Управления стратегических служб США В. Лангером в 1943 г.[393]. Д. Пик пишет, что Дикс и Лангер умерли в одни годы, но до этого в семидесятые успели написать книги, отталкивающиеся от их работ по исследованию нацисткой ментальности. Кстати, Гесс как объект исследования был интересен, поскольку именно через него Карл Хаусхофер, создатель немецкой геополитики, влиял на Гитлера[394],[395]. Если Гитлер говорил с массами, то Хаусхофер — с интеллектуалами.

Сходные психологические исследования велись и в период холодной войны. А. Ситников вспоминал разговор с Джоном Геттингером, который был заместителем Алена Даллеса и руководил всеми работами ЦРУ по психообработке и психологическим исследованиям, включая методики вербовки. И вот мы слышим отзвуки той же самой модели[396]: «Он рассказал о психологических экспериментах, которые проводили американцы с русскими пленными и эмигрантами еще в 60-х. Американцам необходимо было установить, что такое для русских слова «мать», «родина», «деньги», «США», потому что если узнать, какие эмоции и ассоциации вызывают эти слова, то можно понять, как изменить эти эмоции. Испытуемым произносили ключевое слово, а потом физиологическими датчиками измеряли реакцию их организма. Изучив эти реакции подробно, можно было придумать, каким образом поменять у человека отрицательную реакцию на слово «США» — на положительную. Так разрушался социализм».

Некоторые косвенные знания о работе Джона Геттингера как психолога в ЦРУ можно почерпнуть из следующих источников[397],[398],[399],[400],[401]. Это были работающие методики, — к примеру, из 15 психологов ЦРУ четырнадцать не голосовали за Никсона, поскольку они были обучены детектировать ложь, а Никсон, с их точки зрения, публично все время лгал[402].

Базой для исследований также стал так называемый смоленский архив[403],[404],[405]. Это архив обкома партии, попавший сначала в руки немцев, а потом американцев.

Системы воздействия отрабатываются и вырабатываются все время. Но базой всех моделей всегда является очень хорошее знание аудитории воздействия. И вряд ли когда-либо мир перейдет к другой базе.

Предыстория глобальных коммуникативных проектов: Уиллис Харман

Сегодняшние модели трансформации мира, несомненно, базируются на смене ценностей, поскольку они являются базой картины мира. Мы видим то, что заложено нашей системой ценностей, откидывая то, что в ней не отмечено. И это имеет подтверждение в сегодняшних моделях информационно-смысловых войн, например, в структурном понимании информации Дж. Аркиллой (Arquilla J., Ronfeldt D. Looking ahead: preparing for information-age conflict // In Athena’s camp. Ed. by J. Arquilla, D. Ronfeldt. — Santa Monica, 1997).

Был еще один футурист, кроме Ф. Эмери и Э. Триста из Тавистока, который начинал как сотрудник Стенфордского исследовательского института, а потом стал президентом Института ноэтических наук и активно занимался конструированием будущего. Это Уиллис Харман (см. о нем Willis Harman // en.wikipedia.org/wiki/Willis_Harman, Willis Harman // noetic.org/directory/person/willis-harman). Кстати, исходное образование у него инженерное, то есть системность уже была в него вложена при обучении.

Самой известной книгой, которую одни клеймят, другие хвалят, является большое исследование «Меняющиеся образы человека» (Changing images of man. Ed. by O.W. Markley, W.W. Harman. — Oxford etc., 1982). Он был ее редактором и одним из авторов. Цель книги — определить общественные последствия, идущие от меняющихся образов человека. У. Харман считал, что человечество проходит глобальные изменения разума, сопоставимые с коперниковской революцией (см. также разные конспирологические версии, существующие вокруг книги — Scientists on acid: the story behind “Changing images of man” // www.brainsturbator.com/posts/187/scientists-on-acid-the-story-behind-changing-images-of-man, 10000 heroes — SRI and the manufacturing of the new age. Part one // web.archive.org/web/20070324152205/http:/dreamsend.wordpress.com/2007/03/19/10000-heroes-sri-and-the-manufacturing-of-the-new-age-part-one/#more-90, Timeline of SRI international innovations // web.archive.org/web/20070222013000/http:/sri.com/about/timeline/).

В книге Харман провозглашает, что американским кредо должно стать освобождение, но не от тирании, а от истории и прошлого (р. 36). Он пишет интересную фразу, которую затем можно будет встретить и в других работах: «У нас нет ведущих нас образов, которые можно наложить на индустриальную систему, и сама система, как представляется, не имеет внутренних макроуправляющих процессов» (р. 62). То есть социальная система сегодня не знает своего будущего и не видит его. Если это так, то движение в такой ситуации становится проблематичным. Мир движется, но не знает, куда именно.

Харман говорил, что не любит термин «социальный инженер». Он подчеркивает, что в его исследовательских интересах, среди прочего, лежит и пересмотр взаимоотношений души и тела. А в качестве совета слушающим его он говорит следующее: «Есть только один путь — признать силы вашего разума, которые вы не используете. У вас есть мудрость, знания, которыми вы не пользуетесь. Вы делаете свой выбор как осознанно, так и неосознанно, и вы можете распознать это. Затем у вас может возникнуть желание понять это, и это ваше желание направит вас ко всему остальному». В своей книге «Изменение глобального разума», предисловие к которой можно найти в сети, Харман говорит о новом тренде радикализации (Harman W. Global mind change. The promise of the 21st century. — San Francisco, 1998). Происходит радикализация разума. Ее он видит как изменение восприятия, подчеркивая то, что она принимает две формы. С одной стороны, это пересмотр отношений с властью в пользу развития и радикализации протестных движений. С другой, это внезапно возникший интерес к йоге и медитации, восточной философии и психоделикам. В восьмидесятые годы движение за мир, женское движение и экологическое стали восприниматься как единая волна, ведущая к трансформации мира.