Убийца поневоле - Уильям Айриш

А Пэйн все сидел, не шевелясь, совершенно беспомощный.

Полицейский двинулся к нему, рыча, как лев. Пэйн не боялся того, что полисмен увидит, что у него лежит в машине: страх окончательно покинул его. Но если он сделает что-то такое, что задержит его, и он не успеет на поезд, прибывающий в восемь двадцать…

Пэйн нагнулся, схватил ногу обеими руками, приподнял ее на дюйм или два и опустил на педаль. Машина тронулась. Это было просто неправдоподобно. Но в преддверии смерти такое нередко случается.

Полицейский не задержал его только потому, что это привело бы к еще большей пробке, чем та, которая уже образовалась.

Теперь уже оставалось немного. По прямой через город, а потом чуть на север. Хорошо, что он это помнил, потому что уже не мог больше различать названий улиц и дорожных указателей. Временами ему казалось, что дома наклоняются, готовые упасть на него. Или ему представлялось, что он поднимается на крутой холм, зная, что там наверху ничего нет. Но Пэйн понимал, что это все оттого, что, сидя на водительском месте, он должен был смотреть по сторонам.

Он проехал несколько кварталов, когда с ним произошел неожиданный случай. От шикарного дома отделился привратник и свистком попытался остановить такси, в котором ехал Пэйн. Затем, не обращая внимания на то, что машина лишь замедлила ход, он подскочил к автомобилю, рванул ручку задней дверцы и раскрыл ее прежде, чем Пэйн сумел ему помешать. За ним от входа спешили две дамы в вечерних платьях, одна за другой.

— Занято, — несколько раз повторил Пэйн.

Но он был так слаб, что этих слов никто не расслышал, а может, им просто не придали никакого значения.

Машина между тем совсем остановилась, поскольку он не смог вовремя нажать слабеющей ногой на педаль.

Первая женщина воскликнула:

— Поспеши, мама! Дональд никогда не простит мне! Я обещала быть в семь тридцать…

Она поставила одну ногу на подножку машины и вдруг замерла, словно пригвожденная к месту. Вероятно, она увидела, что находилось в машине: на этой улице было значительно светлее, чем в парке.

Пэйн рванул машину вперед прямо с открытой дверцей. Женщина, окаменев, стояла в своем белом атласном платье посередине дороги и смотрела ему вслед. Она была слишком ошарашена, чтобы закричать.

Наконец он добрался до места и ощутил некоторое облегчение. Все вокруг словно озарилось ярким светом. Так обычно бывает в театре: после окончания представления вспыхивают лампы, чтобы через какое-то время погаснуть и погрузить здание в ночной мрак.

Пригородная станция была построена под виадуком, по которому проходили пути над улицами города. Он не мог остановиться перед станцией, потому что парковка здесь была запрещена. По обе стороны от закрытой для стоянки территории и так уже теснилось множество машин. Поэтому он свернул за угол в тихий тупик, который отделял виадук от прилегающих зданий. Отсюда был виден боковой вход на станцию.

Четыре минуты… Поезд придет через четыре минуты. Он уже выехал с главного городского вокзала и находится теперь на подходе к этой станции. Пэйн подумал: «Пора идти. Конечно, мне придется нелегко, но я постараюсь все преодолеть».

Внезапно его одолели сомнения, а сможет ли вообще он подняться.

Ему вдруг захотелось остаться там, где он был, и пусть вечность поглотит его.

Две минуты… Поезд шел уже по стальному виадуку, так что он отчетливо слышал его громыхание.

Тротуар между дверцей и входом на станцию показался ему неимоверно широким. Собрав остатки жизненной энергии, он вылез из машины и, пошатываясь, пошел вперед, с каждой минутой все больше сгибая ноги в коленях. Станционная дверь, закрываясь за ним, подтолкнула его вперед. Пэйн вошел в зал ожидания, поразивший его своими размерами, хотя в действительности это помещение не было столь уж огромным. Он даже подумал, а хватит ли у него сил пересечь его. До прихода поезда оставалась только одна минута. Он так близко и так далеко.

Дежурный уже объявил:

— Пассажиров, которым надо на монреальский экспресс, просим подняться на платформу! Остановки: Питтсфилл — Барлингтон — Роуз-Пойнт — Монреаль!

Длинные скамьи стояли рядами. Опираясь на их спинки, Пэйн смог все же преодолеть нескончаемое пространство зала ожидания. Добравшись до первого ряда, он, перебираясь от скамьи до скамьи, дотащился кое-как до барьера, где проверяли билеты. Время между тем шло, поезд приближался, а жизнь уходила.

Оставалось сорок пять секунд. Последние задержавшиеся пассажиры уже поднялись наверх. Подняться на платформу можно было двумя путями: или по длинной лестнице, или на эскалаторе.

Он направился к эскалатору. Поскольку билета у него не было, ему не удалось бы пройти через контроль — этого они с Паулиной не предусмотрели, — но на нем была фуражка таксиста.

— Встречаю группу, — невразумительно пробормотал он и встал на эскалатор, который начал медленно поднимать его вверх.

Остановка длилась недолго. Не успел поезд прийти, как сверху, с платформы, послышался свисток. И вслед за тем раздался звук колес трогающегося поезда.

Все, что он мог сделать, — это только удержаться на эскалаторе. Позади него уже никого не было. Если он доберется до верха, ему придется еще пробежать длинный путь по наклонному проходу. Он вцепился ногтями обеих рук в поднимающиеся поручни эскалатора, будто от этого зависела его бренная жизнь.

А снаружи, на улице, поднялась суматоха. Он слышал неистовые полицейские свистки.

Кто-то крикнул:

— Куда он девался?

Другой ответил:

— Я видел, как он двинул на станцию.

Они все-таки обнаружили то, что лежало в такси.

Он поднялся уже настолько, что не видел зала ожидания. Зато до него донесся топот ног, из чего он заключил, что в его сторону бежит отовсюду множество людей. Но ему некогда было об этом думать.

Наконец он вышел на открытую платформу. Вагоны поезда медленно катились мимо него. Надвигался тамбур вагона с кондуктором, который поднимался по лесенке. Пэйн, пригнувшись, бросился к нему, выбросив руку вперед, словно в фашистском приветствии.

И, не произнося ни слова, дико закричал. Кондуктор обернулся и, увидев бегущего человека, схватил его за руку и втащил в вагон. Не удержавшись на ногах, Пэйн свалился и какое-то время так и лежал, распростершись на полу тамбура. Кондуктор зло посмотрел на него, убрал складную лесенку и захлопнул наружную дверь.

Полицейский, двое носильщиков и пара таксистов выскочили с эскалатора, однако слишком поздно! Он слышал, как они кричали, отстав от него на целый вагон. Но проводники уже не откроют им двери. Тем более, что вскоре длинная освещенная платформа осталась позади: поезд покинул станцию.

Преследователи, скорее всего, не думали, что упустят его, и все-таки упустили. Конечно, они позвонят по телефону, и его снимут с поезда в Гэрмоне, где меняют электровоз на паровоз. Но взять его они не смогут. Его уже не будет на поезде. Там останется только его бренное тело.

Каждый человек чувствует приближение смерти, и Пэйн понимал, что жить ему осталось минут пять, не больше.

Он брел, спотыкаясь, по длинному, ярко освещенному коридору. И едва ли мог уже различать лица людей. Однако все будет в порядке: она сама узнает его.

Но вот коридор кончился. Значит, надо идти дальше. Измученный, смертельно усталый, он упал на колени.

Потом, собрав последние силы, кое-как перебрался в следующий вагон.

Еще один длинный освещенный проход, длиной в добрые мили.

Он уже почти прошел его и глядел теперь на дверь тамбура, если только то не было вратами в вечность. Неожиданно с самого крайнего сиденья кто-то потянул его к себе. Он увидел лицо Паулины, которая с тревогой смотрела на него. Он обмяк, как выжатая тряпка для мытья посуды, и рухнул на свободное сиденье рядом с ней.

— Ты чуть было не прошел мимо, — шепнула она.

— Я не мог тебя разглядеть, тут очень уж мигает свет.

Она с удивлением подняла на него глаза, потому что свет горел нормально.

— Я сдержал слово, — выдохнул он. — Успел на поезд. Но Боже мой, как я устал! Мне надо поспать.

Он склонился к Паулине, и его голова упала к ней на колени.

А у нее на коленях лежала сумочка. Он столкнул ее, она упала, раскрылась, и все ее содержимое рассыпалось по полу.

Он в последний раз открыл тускнеющие глаза и с трудом различил среди других вещей небольшую пачку банкнотов, перехваченную резинкой.

— Паулина, что это за деньги? Откуда так много? Я дал тебе только на билеты…

— Это от Барроуза. Те самые двести пятьдесят долларов, о которых мы с тобой так долго говорили. Поняв в конце концов, что ты так и не соберешься никогда пойти к нему и попросить деньги, я решила сделать это сама… И пошла туда вчера вечером, как только ты ушел из дома. Он охотно дал мне их, не сказав при этом ни слова. Я хотела сообщить тебе об этом сегодня утром, но ты запретил мне произносить его имя…