Немного любви - Илона Якимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне тоже самое, но вот без этого.
— Человек, который не любит кнедлики, не приживется в Чехии! — степенно возразил Новак, провожая взглядом официанта.
— Я и не планировал.
— Зачем звал?
— Пепа, мне нужна твоя помощь… официально или, скорее, неофициально, потому что по форме предъявить ничего не могу.
— Что у вас за мода такая на мою неофициальную помощь? Сперва подруга твоя попросила, а потом соскочила…
Подруга его была сожжена и подхоронена в могилу к родственникам на аккуратном зелененьком кладбище довольно далеко отсюда. Поэтому сообразил не сразу и с трудом:
— Эла? А что с ней?
— А почему с ней должно быть что-нибудь, Гонзо? И… тебе помощь или тебе поговорить о ней?
— Да и сам не знаю. Возможно, это два вопроса об одном и том же. Давай по порядку. Что с ней?
— Позвонила, попросила пояснить пару случаев, которым была свидетельницей. Потом пропала. Когда я дернул ее — ну, у нее бывали заходы в прошлом, и я, честно говоря, подумал, что она и звонила уже под таблетками — ответила, что вернулась домой, помощь не нужна, все сравнительно в порядке.
— Давно ты ее знаешь?
— Лет шесть, что ли, семь. Я тогда сидел в Брно. Мне ее посоветовали, когда надо было поработать со свидетелем, которого никто не мог разговорить.
— И что?
— Разговорила. Она тогда снова взялась за работу, до того был тяжелый депрессивный эпизод на пару лет, вроде.
— Откуда ты знаешь?
— Рассказала. Она не хвасталась, но и не скрывала. Я должен был знать, к кому отправляю людей, которым и так достаточно отвалила жизнь… я бы и так узнал. Она профессионал.
Да, Новак узнал бы и так. Когда с него падала маска добродушного толстячка, из-под нее отчетливо показывалось рыло белобрысого амстаффа. Хтоническая тварь абсолютно.
— А что она видела странного в Праге месяц назад, Пепа?
Новак молча хлебнул светлого, горького. Но от Грушецкого не вильнешь:
— Не то же самое ли, что и я?
Новак поднял глаза от кружки:
— Сперва скажи, Гонзо, а к чему этот разговорчик? Опять не о чем книжечку сваять?
— А вот к чему. Мое свадебное путешествие в Прагу на сей раз завершилось похоронами…
— Соболезную.
— И я желаю знать, кого мне надо закопать в землю живым после моей мертвой.
— То есть? За ту дату в вашем отеле убийства не было. Насколько я помню, не было оснований для расследования, это естественная смерть.
— Пепа, я видел некоторое количество людей, умерших и естественной, и насильственной смертью. Я, знаешь ли, и криминальным журналистом побыл тоже. Это не оно. Я вообще не понимаю, что это.
Новак проникновенно смотрел через стол, что не мешало ему елозить куском кнедля в подливке, вымакивая соус:
— Про стадию отрицания знаешь, старик? Вот у тебя именно она.
— Иди ты…
— Ее не то что каждый второй проходит, а каждый первый по два раза, поверь мне. Вначале когда видит тело, потом после похорон. У тебя, смотрю, второй вариант. «Я не понимаю, что это». Это смерть. Она может выглядеть так и не красит никого. Я правда тебе очень сочувствую, дружище, но…
— Но ты ни разу мне не сочувствуешь, Пепа, хотя и скривил лицо. И, поверь, меня это нисколько не обижает. Мне не нужно сочувствие, мне не нужно перечисление стадий горевания при утрате, я их знаю и сам. Мне нужна информация или направление, где ее искать.
— Тут, как ты говоришь, Гонзо, два вопроса об одном и том же. Зачем тебе эта информация и чем ты готов за нее заплатить?
— Сколько?
— Так не о деньгах же речь.
— О чем же?
— О тебе самом. Есть такая информация, получив которую, думаешь: заплатил бы любые деньги, чтоб отмотать обратно и не знать ничего.
— Это не про меня.
— Это, Гонзо, про всех, не льсти себе. Если ты готов встретиться не с тем, что ищешь, тогда можно нырять на погружение.
— Пепа, ты, такое впечатление, забыл, кто я…
— Я не только помню, кто ты, — я знаю, кто ты, — Новак хрюкнул в опустевшую пивную кружку и окликнул официанта. — Я не сомневаюсь, что ты дороешься до дна любой истории, но, видишь ли, эта история о тебе… а то, что ближе к тельцу, всегда довольно болезненно. Начнем с начала. С чего ты взял, что смерть твоей женщины неестественна? Что сказали врачи?
— Врачи сказали, что им следует. Полиция не нашла ничего подозрительного. Я и сам не знаю, если ли тут достоверно что-то подозрительное, но…
— Что «но»?
— Нюх, Пепа. Тут припахивает чем-то, я не могу уловить. Натали была абсолютно здорова. Ей не с чего было получить сердечный приступ на ровном месте. Я не могу уже ничего сделать для нее самой. Но я могу докопаться до истины. Я должен до нее докопаться!
— Это все лирика, Гонзо, а на деле…
— А на деле у меня только одна зацепка. Вот эта вещь… Я взял это из номера в «Гаштале».
— Зачем?
— Машинально. Ступил. Да, я знаю, что так было нельзя.
— И теперь как улику это не используешь. Разве что против тебя.
— Против меня? Мне-то зачем была ее смерть?! Я с ней жить хотел, а не умереть!
— О, у людей может быть миллион разных причин на смерть, даже у любящих.
— В номер заходил другой человек, Пепа. Другая женщина, скорее всего. Я ушел рано утром, и вот этого не видел. И накануне его там не было тоже.
— Пани Смит не могла выйти и купить — в тот день, без тебя?
— Теоретически могла. Но… очень странный вид, — он запнулся, — тела. И эта вещь. И «естественные причины». У меня не вяжется, Пепа. И я не могу найти концов.
— Поздновато ты взялся искать концы — после кремации и похорон. Почему сразу не пришел?
— Я думал, это ее вещь. Мне показалось сперва, что я ее видел. Пока не спросил мать Наталки — не был уверен. Ну, и перевернуло меня знатно на похоронах, хотя ты, может быть, не поверишь…
— Почему? Поверю.
— А когда опустило слегка…
— Ты сделал то, от чего попускает обычно? Взял билет на самолет?
— Ну да. И вот я хочу знать, почему ты,
