Кровное дело шевалье - Мишель Зевако

— Да, я помню, — улыбнулся де Гиз. — Я должен заключить вашего брата Франсуа в тюрьму, а вас объявить старшим в роду Монморанси и вручить вам шпагу коннетабля, как она была вручена когда-то вашему отцу. Вы ведь этого хотели?

Анри де Монморанси без слов отвесил поклон, и в его глазах заплясали злобные огоньки.

— Месье де Гиталан!

— Будучи комендантом Бастилии, я полностью отвечаю за ее казематы. Доставьте ко мне того самого заключенного и можете не сомневаться — живым он на волю не выйдет!

— Что еще за «тот самый заключенный»? — насторожился шевалье.

— Де Коссен!

— Я командую гвардейцами Лувра, и они меня не ослушаются. По вашему знаку я арестую означенную особу, посажу в экипаж и передам месье де Гиталану!

— Месье Марсель!

— Мой противник, мэтр Ле Шаррон, лишил меня звания старшины купцов города Парижа, однако народ на моей стороне. Я могу созвать людей со всех парижских улиц между Бастилией и Лувром, и толпа пойдет за мной, куда вы захотите.

— Епископ!

— С завтрашнего же дня, — провозгласил Сорбен де Сент-Фуа, — я стану обличать в своих проповедях короля Карла, который защищает еретиков. Мои монахи начнут осыпать его проклятиями во всех парижских храмах.

Генрих де Гиз немного помолчал.

— Но ведь у короля есть братья… Герцог Анжуйский, герцог Алансонский… А что делать с ними? — внезапно вырвалось у де Таванна.

— Весь их род проклят! — вскричал епископ. — Отрубим голову — умрет все тело…

— Послушайте, — остановил их герцог де Гиз. — Не будем торопиться. Мы сошлись, побеседовали… Нам стало ясно, чем мы располагаем, берясь за исполнение нашей великой миссии. Вы можете целиком и полностью рассчитывать на меня, друзья мои. И не только сегодня, но и в будущем… Нас объединила данная нами клятва. Заверяю вас, что никогда ее не нарушу. Когда придет время, я дам вам знать… А пока займемся своими обычными делами и покинем этот дом…

Все заговорщики по очереди поцеловали Генриху де Гизу руку. Юный герцог воспринял это как должное, хотя такая почтительность могла проявляться лишь по отношению к королю.

Потом люди с красными перьями на шляпах по одному выскользнули на улицу. Коссен, уходивший последним, заглянул в каморку, однако Пардальян уже благоразумно спрятался в подвале. Коссен проследовал через клетушку в коридор, и Любен распахнул перед ним входную дверь.

Потрясенный Пардальян вылез из подвала, привалился к стене каморки и погрузился в размышления. Его трудно было напугать — он не боялся разбойников и мог один, сжимая в руке шпагу, отважно дать отпор толпе обезумевшего сброда, но подслушанная им тайна наполняла его сердце леденящим ужасом. Так что же ему делать?

Шевалье не страшился смерти, если сталкивался с ней лицом к лицу. Тогда он отважно встречал ее со шпагой в руке. Но постоянно жить в ожидании неминуемой гибели, оцепенев от ужаса, — нет, этого он вынести не мог! Ждать нападения из-за каждого угла? Бояться собственной тени? Не есть, подозревая, что хлеб пропитан одним из знаменитых итальянских ядов Екатерины Медичи? Навсегда распрощаться со свободой, беспечной жизнью? Нет, нет, тысячу раз нет!

А что тогда? Смолчать? Безмолвно наблюдать за ходом надвигающейся трагедии? Ну уж нет! Сколько ненависти было в глазах этих людей!.. И не то чтобы Пардальян любил короля… Честно говоря, ему было наплевать на Карла. И все же король есть король. К тому же юношу поразила подлость заговорщиков. Ведь именно король осыпал их чинами и богатствами… Все они постоянно бывают при дворе, бесстыдно льстят королю и заверяют его в своей преданности, а тем временем собираются нанести своему государю предательский удар в спину!

Так как же поступить? Донести?.. Нет! О такой мерзости даже думать противно… Что же предпринять?

Такие мысли мелькали в голове у юноши, пока им на смену не пришло еще одно, но очень здравое соображение: прежде всего неплохо было бы выбраться из темной каморки! А то, если его здесь застанут и сообщат герцогу Гизу, что постороннему человеку стали известны планы заговорщиков, Пардальяну придет конец!

Пробираться через комнату, где пировали поэты, было рискованно, и юноша, закутавшись в плащ, прошмыгнул в коридор, где немедленно налетел на Любена, который закрывал входную дверь за де Коссеном.

Брат Тибо ясно сказал Любену, что через коридор дом покинут восемь сочинителей. Все они уже были на улице, и теперь Любен предвкушал, как славно он наконец отужинает в обществе монаха.

Увидеть девятого иноземного поэта слуга явно не рассчитывал.

— Эй, а вы как тут оказались? — заверещал удивленный Любен.

Но толком закричать ему не удалось. Крепкая затрещина отбросила Любена к стене, после чего бедняга повалился на пол. Пардальян легко перепрыгнул через распростертое на пороге тело и, не обращая внимания на душераздирающие стоны бывшего монаха, пулей вылетел на улицу.

XVII

ХИЩНИК В ЗАСАДЕ

В это время улицы, прилегающие к постоялому двору «У ворожеи», были темными и безлюдными. Все окрестные торговцы давно позапирали свои лавки; вокруг царила мертвая тишина. Немногие храбрецы отважились бы разгуливать по городу в одиночку: ночью улицы Парижа оказывались во власти разбойников и наемных убийц, скупщиков краденого и воров, шулеров и плутов. Однако Анри де Монморанси смело вышел в ночную тьму и зашагал по улице Сен-Деки, пряча под плащом руку, в которой держал короткий кинжал.

Он двигался по правой стороне улицы, приближаясь к Сене; Анри не прятался, но и не стремился к встречам со случайными прохожими. Внезапно Анри застыл на месте, потом быстро скользнул в темноту, за большую колонну — и замер.

Дело в том, что шагах в двадцати от себя он заметил каких-то людей, идущих ему навстречу. Когда они приблизились, он разглядел, что их было четверо.

«Разбойники!» — подумал маршал де Данвиль и крепче сжал рукоять кинжала. Но нет! На разбойников эти люди не походили. Они шагали, не таясь и явно не боясь столкнуться с ночным патрулем. Незнакомцы тихо разговаривали, и маршал услышал негромкий смех.

— Да перестаньте же! — попытался образумить весельчаков их спутник. — Это не повод для шуток! Вы знаете, как называют эту даму?

Изумленный Анри де Монморанси узнал в говорящем герцога Анжуйского.

— И как же? — поинтересовался человек, шедший рядом с герцогом.

— На улице Сен-Дени она известна как мадам Жанна, или Дама в трауре.

— Дама в трауре? От такого прозвища прямо мороз по коже.

— Не буду спорить. Прозвище мрачноватое. Впрочем, мать могут звать как угодно; главное, что ее дочь — красотка! О, крошка Лоиза — самое очаровательное существо на свете! Друзья мои, я, так и быть, позволю вам полюбоваться этим сокровищем, и…