Форпост. Найди и убей - Андрей Валерьев

— Ушли, точно ушли. — От радости Володька прыгал до тех пор, пока не вляпался в засохшее собачье дерьмо.

Восторженные вопли сменились матом и проклятиями, отчего настроение Ивана, осторожно шагающего по изрядно загаженному берегу ручья, стало просто отличным. Твари исчезли, солнце светит, ветерок уже не холодный. Что еще надо? Вон «у соседа корова сдохла — пустячок, а приятно».

— Ты под ноги смотри, а не скачи, как стрекозел. И вообще, Кулибин, скажи мне, как так получилось, что при зверском усилии на взвод арбалет стреляет еле-еле?

— Иван Андреич, убей бог, не знаю! Загадка природы сие!

— Ну-ну… Кулибин.

Маляренко выбрался на опушку и, усевшись на пенек, стал дожидаться возвращения дозора. Парни, отошедшие в степь шагов на триста, бодренькой трусцой, все время настороженно оглядываясь, возвращались к ставшей уже родной рощице. Судя по их улыбающимся рожам, собак они так и не заметили.

— Значит, так, парни, — Иван постарался говорить уверенно и внушительно. — Сейчас двигаем к лагерю у моря. Ищем ребят. Не разбредаться. Идти плотно. В облаках не витать. Смотреть вокруг. Геннадьич, ты Соловьем-разбойником будешь. Свисти со всей мочи каждые сто шагов. Алга, пацаны!

Поиски ребят ничего не дали. Лагерь был пуст и заперт снаружи. Маляренко прикинул возможный риск и разбил людей на две тройки, отправив Звонарева с подручными обшаривать степь между дальним ручьем и поселком, а сам с Володей и Юрой, переправившись через изрядно разбухший ручей на другой берег, двинул от водопоя дальше на юг. Пропетляв четыре часа, спасатели так никого и не нашли. Это было, в общем, неплохо, останков ребят нет — значит, есть шанс на то, что они где-то до сих пор шарашатся. В то, что пара охотников может сдохнуть с голода, Иван не верил. Следов своры тоже не было видно. Это был несомненный плюс. Из минусов было то, что все трое вконец сорвали себе голоса, и разговор на обратном пути велся свистящим шепотом.

— Завтра снова пойдем? — На Юрку было жалко смотреть — к таким долгим переходам он был явно не приспособлен.

— Я пойду, Володя, ты тоже пойдешь. Может быть, еще кого-нибудь из парней Звонарева возьму. — Иван тоже устал. Вроде бы совершенно зажившие укусы на левой ноге некстати разболелись, и передвигался Маляренко, чертыхаясь и прихрамывая. — Ребята могли и на мою старую стоянку уйти. Там вода есть. И по ручью вверх. До той рощи, где Володя привал делал.

Романов кивнул.

— Да. От воды им нельзя уходить. Или-или. Или возле источников найдем, или можно вообще не искать.

К поселку подошли уже затемно. Светлана, с надеждой ожидающая возвращения поисковиков, бурно разрыдалась, когда Иван отрицательно помотал головой. Навстречу из-за стола поднялся прораб:

— Ничего не нашли, Иван Андреевич. Пусто.

За следующие три дня Иван, взяв в компаньоны Володю, обшарил оба берега дальнего ручья от устья и до источника в роще. На второй день Алина, которой смертельно надоело сидеть в лагере и утешать Светку, напросилась идти с мужчинами. Ваня, поскрипев зубами, все-таки дал свое согласие — присутствие рядом жены его всегда радовало и бодрило. Наедине Иван частенько называл свою женщину лучшим лекарством, одно присутствие которой способно поставить на ноги даже безнадежно больного. Впрочем, все было на самом деле не совсем так. Когда-то давно все жители поселка дружно удивлялись тому, что Алина сумела выходить сильно искусанного Алексея. Тогда все решили, что все дело в заботе, уходе и любви. На самом деле при обыске и изъятии вещей дядя Паша и Серый каким-то образом проморгали небольшую сумочку, в которой Леша, оправляющийся от последствий простуды, вез с собой немного таблеток ампициллина.[8] Таблетки помогли и сейчас. Маляренко заикнулся было о том, что надо бы поделиться с Колей, но Алина уперлась, как русская пехота под Сталинградом, и лекарство офицеру не дала, заявив, что таблеток осталось всего пять штук — это раз, и, судя по ранам, Николай — не жилец, это два. Благодаря своевременно принятым мерам и антибиотикам, Маляренко действительно быстро поправился, правда, мизинец и безымянный палец на правой руке категорически не желали сгибаться. Что было тому причиной — клыки пса или нож Алины — Маляренко так и не узнал.

— Какие планы, Иван Андреич? — Звонарев неторопливо поглощал наваристую мясную похлебку. — Дальше искать будешь?

Сидящая неподалеку, у очага, Светлана встрепенулась и навострила ушки.

— Ага, — Маляренко уныло кивнул. — К «парковке» Иваныча пойду схожу. Если там никого не будет… — Вождь помолчал. — Тогда все. Больше искать не будем.

От очага раздались сдавленные рыдания, и повариха быстро исчезла в темноте. Никто из женщин даже не дернулся пойти следом, чтобы утешить девушку. Иван с удивлением поглядел на Олю. Та ответила откровенно злобным взглядом и раздраженно прошипела:

— Да зае…сь я уже ее утешать. Истеричка хренова, а не подруга.

Бывшая «первая леди» резко встала из-за стола и, со злости пнув веник, ушла в дом. Иван сидел и отстраненно думал о том, что он очень устал, устал морально. Что устали все вокруг, и оттого у баб постоянные истерики. И что посиделок вокруг костра с песнями-танцами давно уже не было. И что бывшие «бомжи» признались ему, что просто мечтают прирезать Романова, и только прямой запрет Ивана мешает им это сделать. И что Алина часто плачет по ночам, вспоминая потерянную дочь, а эта сука, Маша, перессорила кучу народа. И что со всем этим надо что-то делать, но сил никаких нет. Да и желания, в общем, тоже. И что он, Иван Андреевич Маляренко, хотел бы, подобно страусу, сунуть голову в песок и не думать ни о каких проблемах. Тоска и безысходность.

«Мля. Нельзя так. Сдохнем ведь!»

Ваня встряхнулся и заметил задумчивые взгляды, обращенные на него со всех сторон. Люди чего-то ждали. Ждали слова вождя.

Маляренко встал и, улыбнувшись, громогласно выдал нечто совсем уж несусветное — всплывший из глубокого детства стишок:

О чем поют воробышкиВ последний день зимы?Мы выжили, мы дожили,Мы живы — живы мы!

— Юрка! Тащи сюда всю бражку. Сегодня пьем! Объявляю первый день весны! — Голос вождя гремел на всю округу.

Народ, напрочь охреневший от неожиданной речи Ивана, ожил, засуетился и зашумел. Вождь таким нехитрым детским стишком умудрился донести до всех простую мысль: они живы — и это главное!

Маленькая команда разведчиков за пару дней шустро сбегала до «парковки» и обратно. Парней не было и там. Димка-таксист и Юрка-студент исчезли бесследно.

ГЛАВА 4,

в которой Иван думает тяжкую думу

и совершает давно запланированную прогулку

— Володя, бросай ты это дело. Надо поговорить. — Маляренко довольно потянулся. — Тепло, хорошо. Настоящая весна пришла! Травка зеленеет, солнышко журчит… или блестит?

Романов, затеявший, в связи со своим новым «старым» семейным положением, строительство отдельного домика, с облегчением бросил месить глину и направился в «кабинет» вождя. Вождь выволок из-под навеса столовой одно кресло и, поставив его на солнышке, загорал. Грязный, словно чушка, Володя подошел и со стоном повалился прямо на землю.

— Что? Трындеть — не мешки ворочать?

— Да. Что-то я того… погорячился, — бывший банкир огорченно разглядывал мозоли на ладонях. — Пока на один блок намесишь, пока отформуешь. Эдак я два года на дом кирпичи делать буду.

Ни с кем из жителей поселка, кроме старательно обхаживаемого им Ивана, Романов так и не сошелся. Так что домик ему приходилось строить в одиночку.

— Угу. Не забывай, что Серый тебе еще и другие дела найдет. Работу на общину никто не отменял. Ты у нас уже сколько? Почти четыре месяца, да? А обещание свое ты так и не выполнил. Понимаю — обстоятельства. Сначала я болел, потом дожди, потом собаки. Потом, — Маляренко посмотрел на свою руку, — я снова… болел. Надо сходить — посмотреть на твое чудо.

Романов пораженно воззрился на вождя. Причудливые ходы его шахматной мысли порой ставили Володю в тупик.

— Удивил, Иван Андреевич. Чего это ты об этом вспомнил? Или, — Володя ухмыльнулся, — проверить решил, не обманул ли?

Маляренко шутливый тон не поддержал, молча разглядывая сидящего перед ним парня. Под неожиданно тяжелым и пристальным взглядом вождя Романов вдруг почувствовал себя очень неуютно. Поперхнувшись недосказанной шуткой, он согнал улыбку с лица и торопливо кивнул.

— Когда выходим?

Ссориться со своей единственной защитой в планы Романова никак не входило.

— Иди, работай. Там видно будет. — Иван смотрел на удалявшегося Романова и решал, что с ним делать.

С одной стороны — мужик-то неплохой, умный. А с другой — руками до сих пор только ложку держать и может. Ну, еще морды бить. Хорошо хоть Машку свою приструнил, а то, сука, совсем вразнос пошла. За несколько месяцев, проведенных в поселке, она немного отъелась, округлилась и привела себя в порядок и при этом умудрилась рассорить почти все сложившиеся пары и заставила переругаться между собой всех баб. Иван зажмурился. Талант! Талантище! Эту Машку надо было к врагу в тыл забрасывать — Третий рейх рухнул бы в одночасье. Бабы пытались устроить разборки, но секретарша и тут всех удивила — дралась она не хуже своего бывшего босса, так что студентки покинули поле боя несолоно хлебавши и еще долго потом радовали окружающих лиловыми фонарями. После этого вождь в категоричной форме приказал Романову «объездить» свою бывшую подчиненную. Володя прикинул хрен к носу, сравнил совершенно запустившую себя Светку с Машкой и принялся «объезжать». Укрощение строптивой продолжалось неделю и завершилось полным успехом. Как он это сделал, Иван знать не желал, но звонкие звуки пощечин и глухие — ударов — говорили сами за себя. Да и ходила Маша потом целый месяц скособочившись и вся сплошь разрисованная синяками. Зато моральный климат в поселке разом оздоровился. По крайней мере женщины вновь стали между собой разговаривать, а Мария сделалась тихой, незаметной и очень вежливой. Через какое-то время, за общим ужином, Романов публично объявил всем, что берет ее в жены совершенно официально, и на полном серьезе попросил у Маляренко благословения и «штамп в паспорт». Вождь тогда неслабо подавился, но нашел в себе силы и, судорожно проглотив кусок, объявил их мужем и женой. Женщины от умиления даже всплакнули, а Маша с тех пор стала просто шелковой.