Хищник. Том 1. Воин без имени - Гэри Дженнингс

Я был достаточно осторожен и не обследовал больших пещер, мимо которых проходил, опасаясь обнаружить там медвежью берлогу. Я совсем не был уверен, что смогу убить медведя, даже если он будет спать глубоким сном, одним ударом ножа — а я не сомневался, что у меня будет возможность нанести только один удар. Еще я всячески старался избегать и некоторых других крупных животных, которые бодрствовали зимой. Несколько раз я забирался на деревья, чтобы убраться с дороги огромного рогатого лося или же бизона с большим горбом. Однажды мне пришлось просидеть на дереве целую ночь, в то время как огромный úrus[37] — он был чуть не на целый фут выше меня в холке — в ярости, что не может добраться до человека, бушевал, ревел, взрывал землю копытами и ударял в ствол дерева своими страшными рогами.

Были дни, когда я думал, что умру от голода или жажды, и ночи, когда я чуть не замерзал насмерть. Я продолжал надеяться, что в один прекрасный день встречу какую-нибудь группу кочующих алеманнов, которые, возможно, разрешат мне присоединиться к ним, чтобы принять участие в охоте, а затем и вовсе примут меня к себе.

Почти так же часто мне хотелось умереть и при этом попасть в место, которое готы называют на старом языке «обиталищем избранных», — в Валгаллу; как верят некоторые из них, она находится на дальней стороне Луны. (Язычники-римляне исказили название «Валгалла», превратив его в Авалон, и верят, что это своего рода острова Блаженства, которые находятся где-то в океане, гораздо западнее Европы.) В любом случае и те и другие язычники, как германцы, так и римляне, утверждают, что в этой земле целых шесть времен года, причем зимы нет. Там две ясные весны, два душистых лета и две золотые осени, когда собирают щедрый урожай. Во время своих скитаний я частенько испытывал приступы отчаяния и мечтал оказаться в этом благословенном краю. Однако, принимая во внимание, сколь грешную жизнь я вел, более вероятным было, что я умру дважды, как в это верили германцы-христиане, считавшие, будто грешники попадают сначала в огненный ад, а затем в ледяной «туманный ад». А иной раз, когда силы мои были на исходе и голова кружилась от голода, мне начинало казаться, что я уже умер дважды и оказался в этом самом непереносимо холодном «туманном аду».

Порой во время своего путешествия я отчетливо понимал, что алеманны уже прошли этой дорогой до меня, причем совсем недавно. Иногда мне не попадалось ничего, кроме осколков камней, но, приглядевшись, я мог сказать, что они раскололись от жара пламени. А это означало, что какой-нибудь человек или группа людей разводили здесь огонь. Бывало, что я выходил из леса на широкую прогалину, где явно какое-то время стоял многочисленный лагерь, однако успевший вырасти подлесок указывал на то, что это было сравнительно давно. Попадались мне также и другие находки, связанные с алеманнами. Например, плоский камень или грубая деревянная доска, на которой был выдолблен прямоугольный крест, символизировавший молот Тора, а чуть ниже — руны в виде кругов, треугольников или похожих на змей петелек.

Только одну из таких старинных надписей я смог разобрать полностью. Там всего-навсего говорилось: «Я, Вив, создал эти руны». Похоже, этот Вив, кем бы он ни был, старался исключительно ради того, чтобы объявить последующим поколениям, что именно он вырезал на камне послание. Остальные надписи, по крайней мере насколько я мог понять, были одной из разновидностей готических рун: любезными, победными, благодарственными, скорбными. При этом каждый вид рун вырезали несколько иным способом, в зависимости от того, для чего они предназначались: поблагодарить какого-нибудь языческого бога за благодеяние или попросить другого бога помочь выиграть сражение; были тут мольбы вылечить рану или исцелить недуг, а также призывы отомстить некоему ненавистному человеку или вражескому племени.

Как-то раз я обнаружил целый кусок дерева, который лежал на земле. Он нес на себе длинное послание, вырезанное современным готическим шрифтом. Дерево пострадало от непогоды и было покрыто мхом, но слова не стерлись, и я смог прочесть их все:

Прохожий, коротко мое слово,

Остановись и прочти эти руны.

Эта мрачная плита покрывает красивую женщину.

Ее имя было Юхиза.

Она была моим светом и единственной любовью.

Она желала того же, что и я,

Избегала того же, что и я.

Хорошей была она, чистой, верной, разумной.

Ее поступь была благородной, а речь доброй.

Прохожий, я закончил.

Ступай.

Я отправился дальше, как и было приказано. Однако долго потом размышлял над этой эпитафией. В ней не было упоминания о Боге, Вотане или Иисусе, никаких сравнений покойной с ангелами или елейных сантиментов вроде «покойся с миром», там не содержалось также никаких просьб, чтобы языческие Manes[38] защитили могилу от осквернения. Вдовец, вырезавший эту примитивную мемориальную доску, явно не был христианином (ни католиком, ни арианином) и, похоже, вообще не верил ни в каких богов. Без сомнения, он был варваром и кочевником, и, разумеется, цивилизованные люди относились к нему как к грубому чужеземцу. Но, создавая это свидетельство любви и скорби — в искренних, простых словах не было ничего напыщенного или вычурного, — он продемонстрировал чистое и глубокое чувство, подлинную нежность. Уверен, любая женщина, а я говорю сейчас от имени женщины, даже христианка, даже самая знатная римская христианка, вместо того чтобы удостоиться после смерти грандиозного мраморного монумента и льстивых ханжеских пошлостей, предпочла бы упокоиться под простой деревянной плитой, на которой любящая рука вырезала искренние слова: «Ее поступь была благородной, а речь доброй».

Мои скитания длились не одну неделю, прежде чем я набрел на первое живое человеческое существо в Храу Албос. Это случилось на исходе одного снежного дня. К тому времени я уже исхудал, умирал от голода, жажды и еле двигался от холода. Поскольку день уже клонился к вечеру, а в лесу рано темнело, я предпринимал отчаянные попытки отыскать какой-нибудь источник воды, ибо у меня во рту с утра и маковой росинки не было. Я также надеялся обнаружить поблизости нору какого-нибудь впавшего в спячку животного и, завернувшись в свою овечью шкуру, там переночевать. Внезапно juika-bloth слегка встрепенулся у меня на плече и привлек мое внимание. Я поднял голову, прищурился, поскольку в лицо мне летел снег, и увидел впереди красноватый огонек.

Я осторожно подошел поближе и увидел возле скромного костра чью-то сгорбленную фигуру. С величайшей осторожностью я потихоньку обошел незнакомца и незаметно подкрался к нему со спины. Единственное, что я смог разобрать: это был человек с огромной всклокоченной седой шевелюрой, потому что все остальное было закутано в тяжелый мех. Скорее всего, решил я, это мужчина, но поблизости не было ни привязанного коня, ни костров, ни каких-либо следов других людей. «Вряд ли какой-нибудь алеманн, — размышлял я, — станет бродить по Храу Албос один и без коня». Я стоял и дрожал на ледяном ветру, прикидывая, стоит ли мне обнаружить свое присутствие или лучше повернуться и уйти подобру-поздорову. И тут вдруг сгорбленный человек произнес, не поворачивая головы и не повышая голоса: