Тихий омут - Ирина Волчок

— Ага, — засипела из-под платка Ангелина Федоровна. — Сама невинность! А кто отказывался аборт делать? Алексей Иванович мне все рассказал!

— О! — задумалась Вера. — Вы уверены, что он говорил обо мне? И имя называл? Ай-я-яй… Тогда это уже статья. Придется в суд подавать. А я ведь простить хотела. Простить и забыть. Не ломать человеку жизнь. Но раз уж не просто оскорбления личности, нанесение легких телесных повреждений и попытка изнасилования, но еще и распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство гражданина… в смысле — гражданки… мои честь и достоинство, прошу прощения за сбивчивость объяснений. Волнуюсь очень… Ангелина Федоровна, вы согласитесь повторить ваши слова в суде? Впрочем, не важно. Вас и так слышали почти полтора десятка человек. Абсолютно честных, благородных и законопослушных.

— Ее кто-то научил! — опять засипела Ангелина Федоровна. — Честь и достоинство! А сама со всеми подряд спит! Со всем институтом переспала! Все говорят! Спросите вон у Дениса Михайловича!

Комиссия вразнобой загалдела.

— Извините, вот в это я никогда не поверю! — Вера заговорила строго, спокойно, но громко, перекрывая общий галдеж. — Чтобы кто-то из нормальных мужчин так подставлялся? Нет, не могу поверить. Представляете, как будут выглядеть эти лжецы, когда на суде огласят заключение медэкспертизы? Ведь им товарищи до конца жизни будут этот позор напоминать!

Комиссия стала заметно расслаиваться, в обе стороны отодвигаясь от Алексея Ивановича и Дениса Михайловича.

— Кто-то научил, — из последних сил сипела Ангелина Федоровна. — Чешет без запинки… Научил… Сама бы не додумалась, ведь дура же набитая!

— Это ты дура, — сорвался удивительный и прекрасный Алексей Иванович. — Натрепала тут, истеричка… Тебя, о чем просили? Ой, ну ду-у-ура…

Он вскочил и стал выбираться из-за стола. Члены комиссии шарахались от него вместе со своими стульями.

— Отаева у нас лучшая студентка, — рассеянно сказал декан, наблюдая за активными передвижениями членов комиссии. — И школу с золотой медалью, да… И у нас за четыре года ни одной четверки… И пять публикаций в медицинских изданиях…

— Научил кто-то, — в последний раз упрямо просипела Ангелина Федоровна, вскочила и поспешила за своим удивительным шефом.

— М-да… — пробормотал декан, когда дверь за ними захлопнулась. — Отаева, можете быть свободны. Мы тут с товарищами еще кое-что обсудить должны. Я правильно понимаю ваши мысли, господа?

Главврач со своим замом пошептались и одинаково кивнули головами. Остальные члены комиссии неопределенно пожали плечами.

— Минуточку, — робко сказала Вера. — А можно один вопрос? Да? Я бы хотела знать, что мне, собственно, инкриминировали?

— В заявлении заведующего кардиологическим отделением написано, что вы его… избили, — пошуршав бумажками, сказал главврач с неловкостью в голосе.

— Я? — Вера распахнула глаза и недоверчиво улыбнулась. — Правда, что ли? Ой, нет, кому сказать — не поверят… в нем же центнер весу, наверное! Как избила?

— Шваброй, — неохотно буркнул главврач.

— А, это вы так пошутили, да? — Вера неуверенно хихикнула и смутилась. — Извините… Я просто не ожидала такой… такого… Максим Семенович, я пойду, да?

Не дожидаясь ответа, она вскочила и торопливо пошла к выходу, зажимая рот обеими ладонями и часто дыша сквозь пальцы. Выскочила в приемную, прикрыла дверь не до конца и прислушалась. В кабинете пару секунд стояла тишина, потом чей-то административный бас с детским изумлением сказал:

— Шваброй?! Круто…

И тут же комиссия хором захохотала. Вера прикрыла дверь плотнее.

— Ну, чем кончилось?

Вера оглянулась — в углу в мягком кресле вальяжно развалилась бессменная секретарша всех деканов института за последнюю тысячу лет. Ногти красила.

— Василиса Васильевна, вы лучше меня знаете, чем кончилось, — мягко упрекнула секретаршу Вера. — Или еще не кончилось.

— Не обращай на них вниманья, — пропела Василиса Васильевна на мотив «Не обольщай меня без нужды». — Все они козлы. Были, есть и будут… Ничего лак, да?.. И маразматики все старые. И молодые — тоже маразматики. И даже совсем юные. Они такими уже рождаются. Иди, сейчас расходиться будут.

Василиса Васильевна была, как она говорила, потомственной феминисткой в седьмом колене, поэтому к студенткам относилась хорошо, а к Вере — почему-то лучше всех. Наверное, чувствовала в ней родственную душу.

Тёзке Вера рассказала не все, но до тёзки кружными путями дошло многое. Вот тогда-то тёзка и испугалась всерьез и надолго, и даже на некоторое время прекратила давать ценные житейские советы, особенно на тему битья по роже. И даже помогла Вере перевестись на психфак, хотя идею эту не одобряла. Перевод получался только на второй курс, столько времени, выходит, зря потеряно! Жалко. Вере потерянного времени тоже было жаль, поэтому на психфаке она воткнулась в учебу, как сумасшедшая, экстерном сдала за два курса, получила диплом одновременно со своими бывшими сокурсниками из мединститута, а дипломную ее работу зачли как кандидатскую. Тёзка очень жалела ее — света белого ведь не видит! — и проклинала этих идиотов, из-за которых Вера не станет врачом, как хотела, а заодно и всех остальных идиотов, которые практически каждый день тянули к ней свои поганые щупальца.

А сегодня вдруг такой интересный вопрос: «А тебе их жалко не бывает?» Не бывает Вере их жалко. По заслугам каждый награжден.

… К Сашке в больницу надо бы зайти.

Глава 4

Утром пошел дождь. С одной стороны это было хорошо: прохожих сразу убавилось раза в три, а те, которые остались, — развернули зонтики. Из-под зонтика не очень-то по сторонам посмотришь, и Вера шлепала по лужам более или менее спокойно. С другой стороны — шлепала она не в новых кроссовках, которые выбросила еще вчера, а в старых теннисках на резиновом ходу. Тенниски были чрезвычайно удобными, но подошва у них отполировалась в результате интенсивной эксплуатации чуть ли не до зеркального блеска, и на залитой дождем земле тенниски воображали себя коньками. Говорят, обувь становится удобной в тот момент, когда ее пора выбрасывать. Вообще-то по сухой погоде тенниски еще послужили бы… Вот ч-черт… Не хватало еще ахнуться на этих коньках и чего-нибудь переломать в своем хрупком организме. Ну, ладно, не очень хрупком, до сих пор миллион раз ахалась — и ни разу ничего не ломала. Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы… Но, говорят, все когда-нибудь бывает впервые. А все ее жадность. Решила, что новые тенниски можно пока не покупать, раз уж купила новые кроссовки, вечная им память… Говорят, жадный платит дважды. Правильно говорят… Сейчас она обязательно ахнется, в результате чего будет платить за лечение в травматологическом отделении городской больницы «скорой помощи» имени товарища Неспешного, нашего славного земляка и революционера-подпольщика. «Скорая помощь» имени Неспешного уже много лет была любимой темой всей местной прессы — и официальной, и желтой, и совсем желтой, и вовсе помоечной. Только красная пресса в лице единственного оставшегося в живых печатного органа обкома КПРФ, газеты «Искра разума», с боевым задором и партийной принципиальностью защищала и товарища Неспешного, и «скорую помощь» заодно, раз уж ей выпала высокая честь носить такое славное имя. Или гордое? Нет, звонкое! Да, в последней красной публикации было именно «звонкое». На что официальные, желтые, совсем желтые и вовсе помоечные публикации представили своим читателям интересный синонимический ряд, хотя, конечно, и не такой интересный, на какой иногда была способна «Искра разума». Прелестное название. Абсолютно никто внимания не обращает, привыкли уже. Говорят, печатный орган обкома КПРФ спонсирует местный миллионер, у которого этих миллионов больше, чем у всех остальных местных, вместе взятых, потому что миллионером он стал еще лет тридцать назад. Только тогда он был подпольным миллионером. Миллионер-подпольщик… Революционер-подпольщик… Профессиональные подпольщики. В этом что-то есть. Наверное, миллионер спонсирует защитников революционера из чувства корпоративного долга. С точки зрения мутной науки психологии…