Антихрист - Эрнест Ренан

Известие о поражении Гальбы (3 апреля) и присоединении Испании к Галлии, полученное за обедом, поразило его как ударом грома. Он опрокинул стол, за которым обедал, разорвал письмо, в гневе разбил два весьма ценных чеканных кубка, из которых привык пить. В смехотворных приготовлениях, за которые он взялся, главная забота его была посвящена его инструментам, разным театральным принадлежностям, и затем женщинам, которым он приказал одеться амазонками, с круглыми щитами, топорами и гладко остриженными волосами. В нем происходила странная смена уныния и жалкого шутовства, и одинаково трудно как относиться к этому состоянию серьезно, так и считать его за сумасшествие, так как все поступки Нерона колебались между черной злобой жестокого глупца и иронией человека пресыщенного. У него не было идеи, которая бы не носила характера ребячества. Мнимый мир искусства, в котором он жил, сделал его совершенным идиотом. Иногда он думал не столько о борьбе, как о том, чтобы отправиться к врагам и тронуть их сердца своими слезами; он сочинял уже epinicium, который он пропоет с ними после примирения; то ему приходило в голову умертвить всех сенаторов, вторично зажечь Рим и во время пожара выпустить в город диких зверей из цирка. Особенно изливался его гнев на галлов; он заговаривал об истреблении всех галлов, живущих в Риме, в качестве виновников преступлений своих соотечественников и подозреваемых в желании к ним присоединиться. Между прочим, у него появлялась мысль перенести резиденцию империи, удалиться в Александрию; он вспоминал, что пророки обещали ему восточную империю и, в частности, иерусалимское царство; мечтал о том, что будет жить своим музыкальным дарованием, и такая возможность, которая будет служить лучшим доказательством его талантов, втайне его радовала. То он находил утешение в литературе; указывал на особенности своего положения: все, что с ним случалось, было неслыханным; никогда государь при своей жизни не терял столь обширной империи. В самые тяжелые свои дни он ни в чем не изменял своих привычек; больше разговаривал о литературе, нежели о галльских делах; пел, острил, ходил в театр инкогнито, потихоньку писал одному актеру, который ему нравился: «Как скверно, что я так занят».

Несогласованность в действиях галльских армий, смерть Виндекса, слабость Гальбы, быть может, отсрочили бы освобождение мира, если бы в свою очередь не восстала и римская армия. Вечером 8 июня преторианцы возмутились и провозгласили императором Гальбу. Нерон увидал тогда, что все погибло. Его слабый ум подсказывал ему только смешные мысли: одеться в траур, пойти в этом виде увещевать народ, пустить в ход всю свою сценическую силу, чтобы вызвать к себе сострадание и таким образом добиться прощения за прошлое или, в крайнем случае, — префектуры в Египте. Он написал свою речь; ему заметили, что прежде чем он дойдет до форума, его разорвут на куски. Он ложится спать; проснувшись ночью, он находит, что стража его покинула: покои его уже начали грабить. Он выбегает из спальни, стучит в разные двери; никто не отзывается. Он возвращается к себе; он хочет смерти, посылает за мирмиллоном Спикулом, знаменитым убийцей, стяжавшим себе славу в цирке. Все его покидают. Он снова выходит, бродит по улицам один, направляется к Тибру, чтобы броситься в него, опять возвращается. Весь мир вокруг него как бы пустеет. Его вольноотпущенный Фаон предлагает ему скрыться на свою виллу, расположенную между Виа Салариа и Виа Номантана, в расстоянии четырех военных камней. Несчастный, полуодетый, закутавшись в дрянной плащ, на жалкой кляче, закрыв лицо, чтобы не быть узнанным, он уезжает в сопровождении трех или четырех своих вольноотпущенников, в числе которых были Фаон, Спор, Епафродит, его секретарь. Было еще темно; проезжая через ворота Коллин, он слышал в соседнем с ними лагере преторианцев крики воинов, проклинавших его и величавших Гальбу. Тут его узнали, благодаря тому, что лошадь его, испугавшись трупа на дороге, бросилась в сторону. Однако ему удалось добраться до виллы Фаона, причем он ползком пробирался через чащу и прятался в камышах.

Но и тут он не расстается со своим шутовством и гаерским жаргоном. Его хотели спрятать в яму для добывания пуццолана, каких много в этой местности. И это послужило ему поводом сострить: «Какова судьба! — говорит он. — Живым спуститься под землю!» Мысли его представлялись как бы беглым огнем цитат из классиков пополам с тяжеловесными шутками скомороха, доведенного до крайнего изнеможения. На каждый случай у него находилась мысль, заимствованная из литературы, какая-нибудь антитеза: «Тот, кто некогда гордился своей многочисленной свитой, располагает теперь лишь тремя вольноотпущенниками!» По временам ему вспоминаются его жертвы, но и это вызывает у него лишь риторические фигуры, но ни признака действительного раскаяния. Комедиант все подавлял в нем. Само его положение было для него не более как новой драмой, которую он репетировал. Припоминая роли, в которых он изображал отцеубийц, государей, дошедших до положения нищих, он заметил, что теперь он играет эти роли за собственный счет, и начал напевать стих, вложенный трагиком в уста Эдипа:

Супруга, мать и мой родительМне смертный произносят приговор.

Неспособный ни к одной серьезной мысли, он распоряжается, чтобы ему вырыли могилу по росту, приказывает принести куски мрамора, воды, дерева для своего погребения; при этом он плачет и приговаривает: «Какой артист умирает!»

Между тем вестник Фаона приезжает с письмом. Нерон вырывает письмо у него из рук. Он узнает из письма, что сенат объявил его врагом отечества и приговорил к смертной казни «по древнему обычаю». «Что это за обычай?» — спрашивает Нерон. Ему объясняют, что приговоренного при этом обнажают, голову его ущемляют в вилы и затем секут розгами до смерти; тело казненного волокут по улицам крючьями и бросают в Тибр. Он содрогается, выхватывает кинжалы, которые носит при себе, пробует лезвие, и затем снова вкладывает их в ножны, говоря, что «час его еще не настал». Затем он попросил Спора начать свою погребальную песнь, под звуки которой попытался было убить себя, но не смог. Его неестественность, особый талант заставлять фальшиво звучать все струны души, его смех, животный и дьявольский одновременно, его претенциозная нелепость, которая придавала всей его жизни характер какого-то карикатурного чертовского шабаша, теперь достигали крайней степени пошлости. Убить себя ему все не удавалось. «Не найдется ли кого-нибудь показать мне пример?» — спрашивает он у окружающих. С удвоенной энергией он сыплет цитатами, говорит по-гречески, придумывает рифмы. Вдруг послышался стук копыт конного отряда, который явился, чтобы захватить его живым.

«Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает», —

цитирует Нерон. Тут Епафродит надавил на кинжал, и он вонзился ему в шею. Почти в то же мгновение вошел центурион; он хотел было остановить кровь, пробовал уверять, что явился спасти его. «Слишком поздно! — говорит умирающий; глаза его выходят из орбит с выражением леденящего сердце ужаса. — Вот какова верность!» — прибавил он, испуская дух. Это была лучшая из его комических выходок. Нерон, меланхолично сетующий на порочность своего века, на утрату человечеством верности и добродетели!.. Давайте же рукоплескать! Драма кончена. Единственный раз эта натура, обладавшая тысячью разных физиономий, сумела в этом случае найти актера, достойного подобной роли!

Он очень беспокоился о том, чтобы голова его не была отдана на позорище и чтобы его сожгли целиком. Две его кормилицы и Актея, все еще любившая его, тайно похоронили его в богатом белом саване, вышитом золотом, со всей роскошью, которую, как они знали, он очень любил. Пепел его был поставлен в могилу Домиция, в большом мавзолее, возвышавшемся на холме Садов (Монте Пинчио) и представлявшем красивое зрелище с Марсова Поля. Призрак его, подобно вампиру, терзал с этой высоты средневековый мир; для того, чтобы прекратить видения, смущавшие весь квартал, была выстроена здесь церковь Санта Мария дель Пополо.

Так погиб на 31 году жизни после царствования, продолжавшегося 13 лет и 8 месяцев, государь, вовсе не самый сумасшедший и не самый злой в мире, но самый тщеславный и смешной из всех людей, которых случай и ход событий выдвигали в истории на первый план. Прежде всего Нерон является литературным извращением. Далеко не лишенный таланта, всякой порядочности, этот бедный молодой человек был напичкан плохой литературой, опьянен декламациями до такой степени, что забывал возле Терпноса о своей империи; получив известие о возмущении галлов, он не двинулся со спектакля, на котором присутствовал в тот момент, выражал свое одобрение атлету, в течение многих дней думал только о своей лире и о своем голосе. Самым главным виновником всего этого был народ, жадно искавший удовольствий, требовавший, чтобы его владыка прежде всего давал ему развлечения, а также испорченный вкус той эпохи, извративший все понятия о великом и придававший слишком большую цену литераторам и артистам. Опасность литературного воспитания заключается в возможности внушить неумеренное желание приобрести известность, не давая миру того серьезного духовного материала, которым определяется истинная слава. Неизбежно было потерпеть самое отчаянное крушение существу тщеславному, мелкому, которое стремится к необъятному, бесконечному, не обладая и тенью критического суждения. Даже его положительные качества, как отвращение к войне, становились для него пагубными, так как развивали в нем наклонность блистать только теми свойствами, которых у него, собственно говоря, не было. Неудобно ставить себя слишком высоко над предрассудками своей касты и своего положения, разве только будучи Марком Аврелием. Государь есть воин; великий государь может и должен покровительствовать литературе; но он не должен быть литератором. Август, Людовик XIV, стоя во главе блестящего умственного развития, представляют самое прекрасное зрелище в истории после таких городов гения, какими были Афины, Флоренция; Нерон, Хильперик, Людовик Баварский не более как карикатуры. В отношении Нерона громадная впасть императора и жестокость римских нравов сделали то, что эта карикатура набросана как бы кровавыми штрихами.