Перелом. От Брежнева к Горбачеву - Олег Гриневский

Но всё это были эмоции. А проведенный нами анализ этой речи сводился к тому, что теперь, когда американская экономика на подъёме, военная мощь растёт, а сплочённость НАТО крепнет, США изъявляют готовность наладить отношения с Советским Союзом. В их основу они закладывают три принципа: «реализм, силу и диалог». Причём, «сила и диалог идут рука об руку».

В тот же вечер Громыко собрал нас в резиденции посла. Были Г.М. Корниенко, В.Г. Макаров, С.П. Тарасенко и я. Сначала Андрей Андреевич хотел выйти погулять по посольскому парку, но дул такой пронизывающий ветер и валил мокрый снег, что министр брезгливо поморщился и вернулся в дом. Его интересовал только один вопрос — как реагировать на речь Рейгана.

Корниенко ровно и спокойно, как это он умел делать, дал  такой анализ:

— Тон Рейгана достаточно умеренный. Но суть американской политики остается прежней. Нет, ни одной даже самой маленькой подвижки. Единственный новый момент, если не считать тональности, это предложение возобновить диалог. В общем, если говорить коротко, — опора на силу и продолжение переговоров.

Не оспаривая оценки Корниенко, мы с Тарасенко попытались обратить внимание министра на то, что президент не просто говорит о диалоге — он предлагает его новую повестку дня. В ней теперь обозначены три пункта:

Во— первых, это «демилитаризация» региональных конфликтов или, иными словами, отход от военной вовлечённости в них как СССР, так и США.

Во— вторых, это разоружение или контроль над вооружениями, как это любят называть американцы, что, впрочем, одно и то же.

И в— третьих, это улучшение советско— американских отношений на основе уважения прав человека и взаимного обмена информацией.

Громыко пожевал губами и сказал:

— Нового здесь ничего нет. Вся эта так называемая повестка дня уже в разное время и по отдельности называлась американцами. А теперь какой— то шустрый советник, который сочинял эту речь Рейгану, собрал их воедино и вставил. Но я вижу здесь и подвох: выдвигая такую повестку дня, американцы явно преследуют цель отодвинуть разоружение на задний план. А ведь разоружение — это главное. 

 Тогда мы предложили несколько смягчить тональность речи министра на открытии конференции — убрать из нее такие резкие выражения, как «нынешняя администрация мыслит категориями войны и действует соответственно». Но Громыко не согласился.

— Речь эта утверждена всеми членами Политбюро и из неё единого слова нельзя выбросить.

Только потом я понял, насколько осторожным и предусмотрительным был министр. В ситуации, когда Андропов находился на грани жизни и смерти, в политическом руководстве Советского Союза вновь образовался вакуум, и Громыко просто не знал, куда повернет рок событий. В этих условиях у него был только один ориентир: его речь была утверждена Политбюро — с него все взятки гладки.

— Вносит ли выступление Рейгана что— либо новое? — задумчиво спрашивал скорее сам себя Громыко. И сам же себе отвечал: Это новое относится к музыке, но не к содержанию. Произнесено чуть — чуть меньше бранных слов. Что касается политики, то подтверждена прежняя линия в ее резкой и грубой форме. Вся речь построена на обмане. В общем, это та же линия, та же политика, и не возникает вопроса, как реагировать на это заявление.

Однако он согласился с предложением Корниенко подготовить и опубликовать в печати, разумеется, если утвердит Политбюро, заявление Андропова, более мягкое по своей тональности, которое служило бы своего рода ответом на речь Рейгана[60].

ПОЕДИНОК ГРОМЫКО — ШУЛЬЦ

На следующий день 17 января в Стокгольме открылась Конференция по разоружению в Европе. 1400 журналистов съехались со всего мира в Стокгольм. Такого наплыва никогда не знала тихая и благопристойная шведская столица. Они заполонили все гостиницы и бары, громко возмущаясь высокими ценами на спиртные напитки.

— Как вы можете работать в такой стране? — спрашивали они дипломатов, прибывших на конференцию.

На центральной площади Сергельторг собралась толпа поглазеть на министров 35 стран, чередой подъезжавших в черных лимузинах к стеклянной коробке здания Культурхюсет, где проходила конференция. 700 демонстрантов, в основном из профсоюзного движения, среди них 7 женщин, приехавших из Англии, где они безуспешно пикетировали американскую базу «Гринэм Коммон», скандировали антивоенные лозунги. Над ними развевался плакат, на котором огромными буквами было написано «Мир ждет».

Неподалеку шесть буддийских монахов били в барабаны и протяжно пели плач «о мире на земле». Завершалась эта разноголосица деревянной клеткой, в которой Авиталь Щаранская — жена известного диссидента Анатолия Щаранского — отмечала его день рождения, раздавая прохожим кусочки торта. Она требовала, чтобы Громыко подошел и выслушал трагическую историю ее мужа. Но Андрей Андреевич и ухом не повел.

Делегаты расположились в огромном зале, амфитеатром спускавшемся к сцене. Когда — то здесь заседал шведский парламент, потом был театр, теперь начиналась постановка новой современной трагикомедии — Конференция по разоружению в Европе.

Ее открыл премьер— министр Швеции Улоф Пальме:

— «Стрелка часов страшного судного дня, — со значением произнёс он, — опять шагнула вперёд! До полуночи сейчас осталось всего три минуты.»

И назвал стокгольмский форум «символом надежды».

Потом по очереди в соответствии с жеребьевкой стали выступать министры. Но все ждали появления двух главных актеров — Шульца и Громыко.

Первым на арену вышел госсекретарь. Все думали, что Шульц облачится в тогу миротворца в соответствии с речью Рейгана. Но он надел латы Холодной войны и ударил Громыко по самому больному месту — правам человека. Как раз в этот день исполнялась 39— я годовщина ареста советскими властями Рауля Валленберга, спасшего от концлагерей почти 100 тысяч евреев. Отдав должное подвигу шведского дипломата, Шульц прямо перешел к правам человека в Советском Союзе. Их нарушение, подчеркнул он, должно стать центральной темой любой «дискуссии о европейской безопасности».

Затем он обвинил Москву в разделе европейского континента на Восток и Запад и более того — «в бессердечном разделении одной из его великих наций». Какой — Шульц не назвал. Но всем было ясно, что он имеет в виду Германию. А это уже было покушение на святая святых — основу европейского мира.[61]