Несовместимость (СИ) - Л Илана

Еще сдала кровь на проверку генетических заболеваний. И, несмотря на риск, была проведена биопсия хориона, позволяющая точно убедиться в наличии заболеваний.

Ребенок здоров!

Для мамы на свете нет ничего важнее, только бы услышать это вслух!

Все мучения показались карикатурными. Если это того стоило...Держа в руках белый лист бумаги, присланный из лаборатории, на котором черными цифрами и буквами, помещались три простых слова: ваш ребенок здоров!

Зарывшись в ладони, я плакала. От счастья. Безграничного счастья.

Медсестра бросилась к крану, налила полный стакан воды, протянула мне.

– Выпейте. Не переживайте, все же закончилось хорошо, – взволнованно говорила она.

Я подняла на нее лицо, заплаканное от радостных слез.  " Закончилось? "

Девушка неверно расценила мое молчание и взгляд полный неверия. Забрала лист из моих дрожащих рук.

– Вот, смотрите. Здесь сказано, – пальцем указывала на строчки, – отрицательный результат...

И начала перечислять различные виды заболеваний.

– Все в порядке, – сказала я, положив руку поверх ее.

Хотелось подскочить и прыгать от облегчения и эйфории, полностью охвативших меня.

Домой возвращалась, как шальная. Ни о чем другом больше не могла думать. Взволнованно всматривалась в детей, играющих на детской площадке. Неужели через пять месяцев родится МОЙ ангел и я смогу вот так же прогуляться по набережной, толкая впереди себя коляску и весело агукать? Да я же дышать без доченьки не смогу. Только с ней. Всегда и везде.

Моя девочка здорова. Здорова.

Господи, она здорова!

Взбудораженное сердце колотилось. Трепещущими руками прижимала к груди телефон, не решаясь нажать на кнопку вызова, рядом с фотографией человека, подарившего мне настоящее счастье.

«Рома, здравствуй! Даже не знаю с чего начать и какие правильные слова подобрать. Как подготовить тебя? И, вообще, как традиционно об этом сообщают? Обычно, просто так и говорят: "Я беременна". А затем ждут реакции. Я не могу видеть твоё лицо, но что ты чувствуешь – догадываюсь. Я бы могла многое тебе рассказать о дне, когда узнала о беременности, моих ощущениях, мыслях, надеждах. В итоге, всё сводится к одному: во мне бьется ещё одна жизнь – маленькая, упрямая и жадная до жизни – наша доченька. Я уже не спрашиваю себя, почему так, почему я не могу быть с любимым человеком, почему забирая одно – небо дарит другое. Просто знаю, что, не отпустив тебя тогда, я бы не смогла почувствовать безграничное счастье сейчас, когда крохотное чудо толкается ручками и ножками, заявляет о себе, общаясь со мной.

Я долго не могла набраться смелости, написать, сказать то самое важное, что соединит нас навсегда. Огромное количество раз, я зачеркивала строчку за строчкой, рвала лист за листком. Но на утро я снова бралась за ручку и писала очередное признание…»

Не имела я право на слабости. Сейчас молчание было дороже гнева и злости любимого мужчины. Потому, помассировав затёкшие руки, я украдкой взглянула на письмо, до сих пор так и не решившись опустить его в почтовый ящик.

Очень хотелось вернуться в постель, понежиться, закутавшись в одеяло и с чашкой горячего чая вновь и вновь просматривать видео-скрининг моей малышки. Мне казалось, я уже выучила каждую черточку её ещё не полностью сформировавшегося личика, которое до смешного было похоже на Рому.

Нo я поднялась с постели, зашла в ванную комнату. Предстоящий день ожидался непростым и откровенным.

Моё молчание было осознанным. Быть может, – это трусость. Но я панически боялась, что моя мечта разлетится как тополиный пух. Вне всякого сомнения, Рома снова начал бы разрываться на два дома, ломая сердце мне, Ане и двум не родившимся крошкам. Я долго думала, как сообщить Роме о беременности, чтобы при этом никто не пострадал. Но точно догадывалась, что эта новость перевернет всё. Абсолютно всё.  И покоя не будет никому.

Эгоистичным было молчать. Знаю. Рома, как никто другой, обязан знать правду и разделить со мной эту радость.

Радость...Я не сомневалась, что Рома обрадуется. Уже видела, как он прижимает меня к груди. Одной рукой зарывается в мои волосы, а второй поглаживает нежно по спине. И это его тихое: "Дашенька..."

Во мне что-то замирало и радостно отдавалось в висках. Удовольствие накрывало наши тела, и трепетность вместе с неверием, захлёстывали невообразимо.  Я носом вдыхала его неповторимый запах, а от его улыбки появлялись небольшие морщинки в уголках его глаз.

Как наяву. Протяни руку – и всё это будет. Но я предательски отдёргивала пальцы от телефона, старалась не думать, обуздать в себе порыв всё рассказать. Теперь я не могла руководствоваться одними импульсами, потому что была не одна. От меня зависела маленькая, хрупкая жизнь. Ещё не родившиеся, но уже безумно любимая.

И раз я смела волноваться о своём ребенке, имела ли я право подвергать опасности чужого?

Умывшись, я вышла из ванной. Сделала чай и бутерброд. С утра мало ела, не было аппетита. Больше заставляла, потому что так надо.

А сейчас, ко всему прочему, добавилось волнение. Как сказать Тане? Снова проклятьями осыплет мою голову? Тянуть дальше нельзя. И так раз за разом я переносила нашу встречу. А тут подвернулся случай: Таня в Киеве, и не отвертишься.

Одев простое джинсовое платье, чуть ниже колен и накинув пиджак, я спустилась вниз и достаточно быстрым шагом направилась по направлению к Хрещатику. Именно там мы условились встретиться с подругой.

Я покинула Одессу сразу как узнала о беременности. Уже все привыкли к моим частым срывам и восприняли этот отъезд как очередную блажь. Лёша не скрывал раздражения, а я все не могла понять: «зачем он носится со мной, как с маленькой?»

Мама закатила глаза и недовольно смотрела как я собираю чемодан. Ругалась, но наблюдала за происходящим, как вахтер, – не упустить ни одной детали. Папа, по привычке, молчал, хотя в этом его безмолвии была негласная поддержка мамы.

Только потом, спустя пару дней, я по телефону сообщила им правду. Мама, по обыкновению, раскричалась, что в довесок ко всему Рома оставил меня одну с ребёнком. А, если ребёнок еще родится больным, то могу распрощаться со всем: алименты – это максимум на что я смогу рассчитывать.  Никому не нужны больные дети. А выросшему, в золотой колыбельке, Роме, –  и подавно. Мне было горько осознавать, что они не верили в "нас". Не доверяли Роме, хотя он ни разу не дал усомниться в себе и в своих чувствах. Я могла закрытыми глазами положиться на него, зная, что не оставит, не предаст. Скорее, я раз за разом его предавала. Не смогла наступить на горло собственной совести.

И от того, что сейчас, пусть не со зла, умалчиваю правду, кружилась голова.

Помимо всего прочего, маму сводил с ума факт моего отказа Алексею. Теперь, у неё не было сомнений, что он перестанет со мной нянчиться, бросит, не простит моей измены и ребёнок будет всегда ему об этом напоминать. Не понимала, при чём здесь измена? Я не изменяла, осталась верной до последнего. И Лёше дала понять – только дружба. Но мама лелеяла наши не сложившиеся отношения, восхвалялa то, чего с моей стороны никогда не было и в помине.

Ноги стали ватными, как только я различила вдалеке Танину фигуру. Она уже сидела за столиком в кафе, привстала и помахала рукой.

Я на пару секунд остановилась, дыхание перехватило, поднесла руку для ответного приветствия. А потом махнула: "Будь что будет". И уже быстрой походкой подошла к подруге.

Я видела, как Таня не удержалась. Она не спускала глаз с моего живота, постепенно улыбка исчезала с её лица, а ладонь прижалась к губам. Платье не сидело на мне как влитое, но округлости были видны.

– Ой, – обронила она и замолчала.

– Танюша...

Таня часто задышала, отодвинула стул, встала. Провела рукой по щеке, потом посмотрела мне в глаза.

– Это то, о чём я подумала?

Я прикрыла глаза и слегка кивнула.

– Зачем? – только и спросила она, а потом, будто обессиленная рухнула обратно на стул, обхватила голову руками.