Золотой крест - Юрий Левин

Соседские ребятишки столпились плотным полукольцом около летчика и разглядывали его новую шинель с защитными, еще не помятыми погонами и маленькими пташками-эмблемами, распластавшимися на петлицах. Посыпались вопросы:

— Дядя, вы летчик?

— А немцев много убили?

— А орденом вас наградили?

— Все расскажу, ребята, только дайте отдохнуть с дороги, — пообещал офицер. — Приходите к нам вечером. А сейчас мне дочка покажет ту карточку, по которой она меня узнала.

Вика спрыгнула с отцовских рук и промолвила:

— Я сама — ножками. Я быстро.

Маленькая, круглая, она припустилась вперед бегом, от торопливости запнулась на крыльце, упала, но было не до слез. Тотчас поднялась, обтерла руки о пальто и впопыхах вбежала в комнату. Схватила с комода фотокарточку, застекленную в коричневой резной рамке, и, задыхаясь, твердила:

— Вот он, мой папа. Вон он какой!

С работы пришла жена. Увидев мужа, она широко раскрытыми глазами глянула в его лицо, на котором преждевременно обозначились тонкие морщинки, и обмерла от испуга. Как подкошенная, упала на пол. Свекровь и муж засуетились возле нее.

По-своему рассудила Вика. Недовольная поведением матери, она то и дело теребила ее за рукава платья и серьезно твердила:

— Мама, ну вставай же. Папа дома, а она уснула... Мама, как нехорошо...

Вечером Евгения Григорьевна надела цветастое крепдешиновое платье, в котором справляла свадьбу, поставила на стол купленную еще в день разлуки бутылку вина, мать приготовила пельмени. И семейство Кузнецовых справило столь неожиданную, но радостную встречу.

— Сколько же мы теперь будем вместе? — не веря в счастье, робко спросила жена.

— Все время, — ответил муж. — Война вот-вот закончится. Будем воспитывать нашу Вику.

Пока Александр Кузнецов отдыхал после более чем двухлетних тяжких боевых трудов и великого множества зол и несчастий, закончилась Великая Отечественная война.

Кузнецов уволился в запас. Старая специальность, полученная до военной службы в Уфимском гидрогеологическом техникуме, забылась. Лейтенант запаса закончил краткосрочные курсы и стал летчиком гражданского воздушного флота.

Уже работая командиром корабля в Свердловском аэропорту, он получил повестку из райвоенкомата. Предлагалось срочно явиться к райвоенкому.

— По вашему вызову лейтенант запаса Кузнецов прибыл, — доложил летчик.

Райвоенком пригласил его сесть, расспросил, как идут дела, где побывал в полетных заданиях, хорошо ли платят в гражданской авиации.

— Работой я доволен, — отвечал Кузнецов. — Она мне по душе. Заработок тоже устраивает. В семье все в порядке.

Военком достал из папки документ и вручил его Кузнецову:

«Приказом Главнокомандующего Войска Польского от 20 августа 1945 года № 700 за геройские действия и проявленное мужество в борьбе против немецких захватчиков бывший командир Польской партизанской бригады Кузнецов Александр Васильевич награжден высшим орденом республики — Золотым Кавалерским Крестом».

Кузнецов начал работать с новой энергией, он летал в Новосибирск, Омск, Тюмень, Обдорск, Салехард, в самые отдаленные северные места Урала и Сибири. Туда, где только представлялась возможность посадить самолет, пилот доставил тысячи тонн ценного груза. Вместе с врачами он помог спасти жизнь многим людям.

Десятки раз случалось так, что где-нибудь за далекой параллелью на многие сутки забушует, заартачится взбалмошная непогодь. А в тех местах, ни раньше, ни после, случилась беда с человеком, которому грозит смертельная опасность. И Александр Кузнецов, повидавший тысячи смертей и на войне, и на фашистской каторге, вызываясь пойти на риск, летит за эту далекую параллель, ободряя врача тем, что все будет в порядке, что пилоту на фронте приходилось летать в более сложных условиях.

Работая командиром корабля, он на разных машинах налетал почти два миллиона километров и провел в воздухе девять тысяч часов. Это триста семьдесят пять суток — свыше года!

Все это время Александр Васильевич часто вспоминал боевого друга Аркадия Ворожцова. Он писал письма в разные концы, но ответы приходили неутешительные. «Что же все-таки с ним случилось? — спрашивал у себя пилот и тут же отвечал: Наверно, как Иван Кузьмин, погиб на исходе войны. Так хотелось жить и — не довелось...»

Время — дружбе не помеха

Все дальше отходила в прошлое та нелегкая пора, когда русские и поляки рука об руку боролись против гитлеровских оккупантов. Но для дружбы, познанной в беде и радостях, время — не помеха.

Весной 1958 года Александр написал заметку в Лодзинскую газету «Глос работничий» и, желая отыскать друзей-партизан, рассказал польским читателям, что живет на Урале, работает в Свердловском аэропорту, растит двух дочерей, часто вспоминает боевых соратников. Заметка заканчивалась словами:

«Откликнитесь, товарищи, напишите, кем вы стали, как трудитесь, как строите новую жизнь в народной республике».

А вскоре в аэропорт одно за другим начали приходить письма из польских городов и селений.

Первой весть о себе подала Хелена Гриних, приславшая вместе с письмом две фотокарточки — свою и дочери.

Хелена Гриних писала:

«Дорогой товарищ Сашко!

Не знаю, припомните ли вы меня? В годы войны я жила в Лодзи на улице Лицманштадта, номер три, под кличкой «Тетка». Моей дочери Марии тогда было десять лет.

Вбегает сегодня дочь с газетой и кричит: «Мама, дядя Саша жив!» Она вас так по старой привычке зовет, хотя сама уже давно замужем и растит сына.

Как приятно было узнать, что вы живы и здоровы. Приятно потому, что я вместе со своими товарищами боролась за сохранение вашей жизни. Помните, как я вам перевязывала руку, укушенную собакой, которую спустила на вас полиция в первомайский праздник?

А как вас оберегали, когда вы скрывались в нашем доме! Позднее у нас прятались многие товарищи.

За помощь партизанам меня кто-то выдал гестаповцам, и я сидела в концентрационном лагере в Равенсбруке. Освобождена из неволи войсками Советской Армии. Я очень им благодарна».

А вот письмо польского мастера, который немало сделал для побега Александра Кузнецова и Аркадия Ворожцова:

«В своей заметке, помещенной в Лодзинской газете, вы писали, что вам помог убежать из плена польский мастер Лодзинской текстильной фабрики Гайера. Это — я, Генрих Гожонд. Посылаю вам фотокарточку того времени.

Теперь я работаю не в Лодзи, а в Замброве, что находится в Белостокской области».