Весна Византии - Дороти Даннет

Пагано заметно смягчился.

― При чем здесь я? ― лукаво усмехнулся он. ― Я весь вечер был на берегу.

― И насколько все плохо? ― поинтересовалась Катерина.

― Не так ужасно, как кажется. ― Он обнял ее за плечи. ― Николас в полном порядке, но, разумеется, он еще долго не сможет выйти из этой гавани. Катеринетта, я должен как следует отругать тебя, но у меня еще много дел. Этот дым очень скверный… Думаю, тебе лучше спуститься в каюту и проследить, чтобы горничные как следует обернули все сундуки. Если будет такая возможность, мы снимемся с якоря сегодня же ночью. Тогда у бедняги Николаса не останется никаких надежд достичь Черного моря прежде нас.

Катерина чувствовала себя на верху блаженства. Повиснув у Пагано на шее, она, закашлявшись, воскликнула:

― Я не хотела тебя огорчать. Не думала, что он меня заметит… И ты все равно весь вечер был на берегу.

Он тоже обнял Катерину, и она поняла, что одержала победу.

― Мне, правда, нужно идти, ― промолвил он с улыбкой. ― Но потом у нас будет целая ночь впереди, и завтрашний день, и еще много дней и ночей… И я покажу тебе Константинополь, величайший из всех городов.

Они улыбнулись друг другу, а затем, в тесной темной жаркой каюте наслаждались друг другом, пока он, наконец, не заснул, положив голову Катерине на грудь, ― ставшую такой же пышной и красивой, как у Тильды.

Ей вспомнился Николас, и как он смотрел на нее на берегу. Катерине показалось, что теперь Пагано ничего не имеет против того, чтобы тот последовал за ними, и это было приятно. Ей хотелось, чтобы Николас увидел, как ее принимают, при полном параде, в императорском дворце Трапезунда. Она мечтала, чтобы он увидел их с Пагано. Тогда он может вернуться домой и вспоминать об этом… когда будет лежать в постели с ее матерью.

Однако эта ночь, вопреки всем ожиданиям, вовсе не стала началом идиллии, и Катерине еще долго не выпадала возможность провести время с мужем наедине. Сперва испортилась погода, затем маленький дар Господень, которого она некогда так ждала, появился во второй раз, с неизбежностью, о которой ее никто не предупреждал. Новые некрасивые служанки оказались не столь практичны и проницательны, как старая нянька. Они называли этот дар Проклятием и ухмылялись, видя недовольство хозяйки. С этой неприятностью ей теперь придется мириться до конца жизни, если только, ― с заговорщицким видом сообщали они, ― супруг мадонны не пособит ей в этом деле. Она узнала, какое отношение к происходящему имеет ее супруг, и надолго задумалась, лежа в уютной постели с теплым кирпичом у живота, в то время как качка на корабле все усиливалась.

Когда Катерина наконец смогла подняться на палубу, Пагано сказал ей, что они вышли в Эгейское море, и если облака рассеются, то можно будет увидеть гору Афон. Он часто упоминал названия различных мест с таким видом, словно она уже когда-то бывала здесь и должна знать их все наизусть. К примеру, гора Олимп… Он очень долго рассказывал о ней, и еще дольше ― о Язоне и Золотом Руне. Когда Катерина заявила, что ей это скучно, он перешел на Елену Троянскую, ― все-таки более интересная тема.

Дома, в семье, никто не рассказывал детям сказок, а наставник Феликса не придавал большого значения географии. Что касается чаек и рыбы, то Катерина видела их и в Брюгге. В море вокруг было полно островов и скал, побережье также казалось неприветливым и скалистым; рыбачьи хижины на берегу казались не больше крохотных камешков. Днем вокруг сновали лодки и корабли. Пагано думал, что ее это заинтересует, но Катерина взирала на них равнодушно. Поблизости не было кораблей, размерами способных сравниться с «Дориа», хотя еще два небольших парусника впереди следовали тем же курсом. Каждую ночь на промысел с факелами выходили рыбаки. Днем они возвращались, до борта заполнив свои лодки какой-то извивающейся мерзостью, наподобие тараканов. Пагано спросил, предпочитает ли она кальмаров или осьминогов, и Катерина решила, что он шутит… Но если эти люди зарабатывали на жизнь продажей рыбы проходящим кораблям, им оставалось только посочувствовать: весьма ненадежный заработок… Однако когда она сказала об этом мужу, тот ничуть не заинтересовался. Пагано признавал лишь такие деловые сделки, которые заключаются за кувшином вина, на золото, и при этом вся грязная работа достается другим людям. Разумеется, так оно и должно было быть…

«Дориа» не останавливался нигде, пока они не достигли Галлиполи, и там стоянка оказалась очень короткой, ― только ради встречи с турецким губернатором. Гавань и доки были переполнены, и команде не разрешили сойти на берег. Катерина была недовольна, но Пагано сказал, что они все равно торопятся, поскольку в марте подуют северные ветры. Катерине нелегко было вообразить, что ветер может быть еще хуже, чем нынче. Подразумевалось, что парусник отличается куда большим комфортом по сравнению с галерой, которая то и дело черпала морскую воду бортом, но и здесь пассажиров постоянно донимали сквозняки, холод и сырость. На ее новом бархатном платье появилась плесень…

Кроме того, на корабле было ужасающе шумно. Дерево трещало и поскрипывало, хлопали и стонали снасти, и все вокруг скрипело и скрежетало ночь напролет. Кроме того, матросы не замолкали ни на мгновение, перекрикивая ветер. Они то распевали песни, то рявкали какие-то приказы, то окликали проходящие корабли, обмениваясь новостями и ругая погоду. При перемене курса они начинали топать по палубе, и, кроме того, от них воняло хуже, чем от животных, которых перевозили в трюме. Самое отвратительное, что они все время косились на Катерину, и хотя не осмеливались задевать ее напрямую, но распевали такие похабные куплеты, от которых она невольно краснела. Так что волей-неволей приходилось почти все время проводить в каюте, и даже еда из-за постоянной качки почти не доставляла удовольствия. Пагано объяснил, что в Геллеспонте это обычное дело, потому что в проливе они словно бы шли против течения огромной реки. Река вела в Мраморное море, именуемое греками Пропонтис, и там погода должна была наладиться. Вскоре после этого канал суживался вновь ― и там находился Стамбул, последняя остановка перед Черным морем.

Катерина легла в постель и попросила, чтобы ее позвали, когда они будут в Константинополе.

Женщины порой доставляют слишком много хлопот… Пагано Дориа решил не будить свою юную супругу, когда парусник вошел в Босфор, пролив, разделяющий Европу и Азию. По левую руку виднелась длинная крепостная стена с башнями, построенная на подводных скалах и разбитая высокими воротами и причалами старых дворцов. За ней, ступенчато поднимаясь по холмам, на развалинах, которым было не менее двух тысяч лет, высились дома, колонны, водохранилища, амфитеатры и базилики полупустого города, некогда бывшего столицей всего мира.

Дориа внимательно осматривался по сторонам, надеясь увидеть что-то полезное для себя. Истории, которые он рассказывал Катерине, были просто забавой: он умел рассказывать о прошлом, но оно не представляло для него особого интереса. Изменившийся город за стеной не вызывал ни жалости, ни страха, ни печали по давно минувшему. Он бывал здесь прежде и заработал немало денег, ― уже толком сам не помнил, каким образом, ― а также пристрастился к новой форме роскоши… и вот это он помнил прекрасно. Усмехнувшись при этой мысли, Дориа взглянул на юного Ноя в новеньком тюрбане, который широко улыбнулся ему в ответ.

Утонченные наслаждения плоти ― вот что многие искали и находили в Византии, бывшей некогда обычной греческой колонией. Спустя тысячу лет, став частью римской провинции, Константинополь возвысился, и храмы, ныне лежащие в руинах за стенами, дарили возможность как для поклонения богам, так и для разнообразных наслаждений. После этого пришли крестоносцы с Запада; византийцы бежали… вернулись… уступили место туркам. Хотя, конечно же, нужда в торговле все равно не отпала. Генуэзцы открыли свое торговое представительство в Пере, чтобы содействовать этому.

Тем самым, конечно же, они сами себе вырыли могилу. Слишком дерзкие и непредусмотрительные, ― и до завоевания турками Константинополя, и во время войны… Когда расчистился дым, на их место пришли венецианцы. Именно они поставили в Пере своего бальи, получили франшизу на фокейские квасцовые рудники, а также прочие привилегии, в то время как дела генуэзцев постепенно шли на спад. Султан, подобно императору Трапезунда, больше не желал иметь с ними дела.

Занятно будет посмотреть, на что сгодится в этой неблагоприятной ситуации очарование и острый ум Дориа… На всех парусах его корабль вошел в бухту Золотого Рога и стал на якорь.

Пушки выстрелили в знак приветствия, трубы взревели. Борта корабля были украшены гобеленами; сам мессер Пагано красовался в отороченном мехом парадном дублете с тяжелой, украшенной самоцветами золотой цепью. Разумеется, он заранее отдал приказ снять консульский вымпел Святого Георгия: в Трапезунде ему предстоит занять высокое положение, но здесь он был всего лишь простым генуэзским торговцем, который надеялся, что Мехмет Завоеватель позволит ему разгрузиться в Пере, продать и купить кое-что из товаров, пополнить свои припасы и без помех пройти восемнадцать морских миль, ныне отделяющих его от Черного моря, ― все это в обмен на некоторые важные сведения и ценный подарок.