Распутник - Грэм Грин

Изменение прежних планов моей матушки (которая нынче, и слышать не хочет о том, чтобы отсюда уехать) заставляет меня задуматься над вещами, которые чуть было не вылетели у меня из головы, но ты можешь не сомневаться в том, что никакое мое решение ни в коем случае не преследует цель покуситься на тебя, на твои счастье и покой, насколько это, разумеется, в моей власти. Поэтому я пишу тебе это письмо, стремясь приуготовить тебя к переезду сначала сюда, а потом — куда распорядится судьба, принимающая (как мне кажется) за нас решения, которые мы склонны приписывать собственной мудрости или вмешательству высших сил. Поэтому будь готова выехать по первому моему сигналу (о точных сроках я сообщу позднее) и в знак этой готовности незамедлительно ответь на это послание и не тяни с отправкой письма. Да благословит тебя Бог.

В другом письме он выражает надежду на то, что «твое с моей матушкой удачное сочетание окажет чрезвычайно благоприятное воздействие на меня, как это уже бывало и раньше; и в этом случае, и в целом ряде других ты сумеешь проявить завидную скромность и доброту». Более половины его писем жене за этот период снабжены приписками для старой леди Рочестер.

Сама же она, должно быть перестав быть главой большого хозяйства, изнывала от скуки. Вынужденная праздность позволила разыграться воображению; ее любовь к сыну, ее властный и крутой нрав, ее вспыльчивость, в своей совокупности, побудили ее начать придумывать различные истории про невестку и пересказывать их сыну — истории, по-видимому, как раз и предназначенные для того, чтобы пробуждать ревность. Неопровержимым доказательством этого может послужить приводимый далее отрывок из письма Рочестера жене:

Не удивляйся тому, что я не писал тебе все это время; мне трудно было выбрать тон письма — вернее, писем по нескольким поводам сразу, — здесь же я только пожелаю тебе не придавать особого значения некоторым подозрениям моей матушки по твоему адресу: будучи чистой воды домыслами, они беспочвенно возникли и бесследно сгинут. Во всяком случае, я сделаю для этого все, что в моих силах.

О тех же обвинениях речь идет, похоже, и в следующем письме:

Если у тебя нет от меня никаких известий, это не означает, будто у меня нет времени или желания написать тебе; я веду достаточно праздный образ жизни и очень часто о тебе думаю; но не жди подробного отчета о том, что именно со мной приключилось, время для такого объяснения еще не пришло; единственное, что я могу сообщить тебе прямо сейчас, — с моей стороны это в некотором роде реванш.

Если Рочестер был дьяволом, в котором, «копнув поглубже, можно ангела найти», то его мать была доброй женщиной с изрядным запасом прямо-таки сатанинской злобы. Через пять лет после смерти Рочестера, в семидесятилетнем возрасте, она дала полную волю этому чувству, обрушившись к тому же на жертву, которую облюбовала заранее. Ее внучка, миссис Уортон, умерла, оставив все состояние мужу-священнику, которого старая леди Рочестер и презирала, и ненавидела. «Такого мерзавца, такого урода, как этот, земля еще не рождала». Она обвинила свежеиспеченного вдовца в том, что тот подделал завещание новопреставленной жены. «Уортон умеет имитировать ее почерк, и ее бывшая сиделка умеет тоже». Предъявленные ею обвинения звучали на грани безумия:

Давным-давно он заразил ее сифилисом и даже не удосужился сообщить ей об этом; он завел себе женщину на стороне и прижил с нею детей; в последние три года ее жизни он ни разу не выполнил супружеского долга, и хотя она долгими часами стояла перед ним на коленях, умоляя сказать, в чем именно она провинилась, он этого так и не сделал до самой ее смерти.

Одна из причин этой ненависти совершенно очевидна. «Я слышала, что он водится с Фэншоу и обзавелся благодаря этому кое-какими связями при дворе, но эти связи должны быть жалкими, потому что и сам Фэншоу человечишка никудышный, ни на что, кроме мелких пакостей, не способный». Фэншоу дружил когда-то с Рочестером, он посетил поэта, когда тот лежал при смерти, и распустил впоследствии слухи о том, что Рочестер перед самой кончиной сошел с ума и что его пресловутое покаяние было на самом деле не более чем «меланхолической блажью». Этого она Фэншоу никогда не простила. После того как на Уортона обрушился с ее стороны целый град обвинений, вряд ли стоило удивляться еще одному, высказанному ею в письме к своему внуку, лорду Личфилду: «Мне хотелось получить от покойной дочери Уортон только миниатюрный портрет моего сына Рочестера в шкатулке шагреневой кожи, но мистер Уортон отказал мне даже в этом».

Она была жалкой старухой, но вместе с тем искусной и опасной интриганкой и, несомненно, делит с леди Уорр ответственность за большинство несчастий, обрушившихся на Рочестера и Элизабет Малле в семейной жизни. Неприязнь молодой леди Рочестер к старой проскальзывает как минимум в одном письме, написанном, по-видимому, в Инморе. Элизабет, должно быть, не без облегчения покинула Эддербери, оставив детей, включая леди Анну, на попечение свекрови, а та, дождавшись приезда Рочестера, не преминула воспользоваться удобной возможностью настроить сына против невестки новыми россказнями про нее. Элизабет пишет мужу:

Последнее письмо, полученное мною от Вашей светлости, оказалось настолько скандальным, что я и не знала, как на него ответить. Поэтому я решила написать леди Анне Уилмот с просьбой заступиться за меня, но сейчас, когда Вы, к вящей радости, вновь удостоили меня своей милостью, я опять-таки воздержусь от подробного объяснения, потому что очень скоро мы с Вами свидимся воочию. А до той поры я препоручаю матушке, которая наверняка этому только порадуется, заботу о моих детях, о моих фармацевтах, о моих собачках и обо всем остальном, что принадлежит мне, — и пусть она распоряжается этим по своему усмотрению. И только если мне непременно и срочно потребуется что-нибудь [из оставленного в Эддербери], я, как правило, с не присущей мне настойчивостью обращусь к ней с просьбой поделиться со мною; вероятность чего, впрочем, крайне мала. Остаюсь ее вечной должницей, Вашей покорной женой, и все такое прочее.

Может быть, старая леди Рочестер обвиняла невестку в том, что та уделяет больше времени собачкам, чем детям, а значит, не в состоянии воспитать их как следует? Если так, то ее злая воля в конце концов взяла верх, потому что в завещании лорда Рочестера, наряду с прочим, значится:

В обеспечение счастливого согласия между моей дражайшей матушкой и моей дражайшей супругой, я назначаю их обеих опекуншами моего сына до тех пор, пока ему не исполнится двадцать один год; эта воля сохраняет силу только в том случае, если моя супруга не выйдет замуж вновь и продолжит жить под одним кровом с моей матушкой; в противоположном же случае право на опекунство она утеряет.

Таким образом он лишал обеих женщин возможности разлучиться и после его кончины. Элизабет нельзя было вновь выйти замуж, да и внебрачные связи ей были заповеданы тоже — об этом (как и при жизни самого Рочестера) должна была позаботиться свекровь. Однажды он написал жене с юмором, не исключено, только вуалирующим жестокую правду:

Убежать, как мошенник, не попрощавшись, — это, дражайшая женушка, поступок невежливый, которого порядочный человек должен был бы стыдиться. Я бросил тебя на потраву твоему собственному воображению, посреди моей родни (а это худшее из проклятий), но приидет и час избавления. А до той поры, да смилуйся над тобою моя матушка. Так что я оставил тебя на заклание — женщину с женщиной, жену с матерью — в надежде на скорое воссоединение в силе и славе.

Что же касается степени обоснованности его ревности, в надежде разжечь которую старая леди Рочестер призвала на помощь собственное воображение, то не содержится ли некий намек на возможную ее причину в вышеприведенном письме самой Элизабет? Она оставила во власти у свекрови своих собак, детей и «фармацевтов». Старая леди Рочестер сиднем сидела в Эддербери в последние годы жизни не только сына, но и невестки, которая, пережив мужа лишь на год, умерла, как засвидетельствовано, «от апоплексии». Ее здоровье, должно быть, шло на убыль постепенно; она окружила себя «фармацевтами» (то есть лекарями-шарлатанами вроде того, повадки которого когда-то пародировал ее муж). И, не исключено, один из «фармацевтов» и стал героем наветов свекрови. Рочестер и сам был смертельно болен; в 1678 году появилось не столько ошибочное, сколько преждевременное извещение о его кончине. Он рано стал импотентом, а человек, не могущий доставлять удовольствие сам, порой склонен предполагать, что радость, которой он обделяет, непременно будут искать — и найдут — где-нибудь в другом месте. Это, кстати, расхожий сюжет театральной комедии эпохи Реставрации. «Какая, однако, невероятная обуза быть мужем красавицы!» — восклицает Женолиз в пьесе «Старый холостяк» и слышит в ответ: «Ни в коем случае, сэр, если вы сами что-нибудь можете. А вот если не можете, тогда — да; это все равно что купить прекрасный дом и, не живя в нем самому, напустить туда постояльцев».