Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

Танкист давно и смачно храпел в своём «луноходе», решив «соснуть часок» перед форсированием водной преграды, а нас с Настей оставил разговаривать. Мы не стали ему перечить, он действительно нуждался в отдыхе. Кроме того рассказ Насти был уж больно интересен, чтобы мы могли отвлекаться на второстепенные вопросы. А главное, как я не прятался от этой мысли за увлекательной историей, за важностью и сложностью предстоящей «операции», за исключительностью той миссии, которую мне надлежит исполнить, как не пытался я обмануть себя, мне самому нестерпимо хотелось остаться с этой девчонкой наедине. Не по влечению плоти впрочем, не из страстного мужского тщеславия, смакующего предвестие победы под стенами осаждённой крепости. Хотя, может быть, и это всё было. Откуда мне знать? Ведь подобное желание, нетерпеливо неуёмное, со странной и сладкой дрожью и щекоткой под коленками, а вместе с тем страшное, пугающее своей новизной, я испытывал впервые. Мне просто хотелось быть с ней. Быть рядом, близко, слушать её, так чтобы улавливать кожей девичье дыхание. Смотреть на неё, неизбежно смущаясь и опуская глаза, только что наши взгляды пересекутся. Послушно реагировать на эмоциональные всплески её голоса, заранее предугадывая их…. Не это ли есть обязательное, непременное знамение того, что вдохновенный богописец некогда назвал – «и станут двое одной плотью»?

– Тихо так, – сказал я почти шёпотом, когда Настя закончила свой рассказ, – никогда не касался подобной тишины. Кажется, слышно, как сердце стучит, – и смущённо опустил взгляд, который мгновение назад самовольно задержался непозволительно долго на том месте, где у неё хранилось и билось горячее, трепетное сердечко.

– Это после Москвы, – ответила девушка, не заметив моего смущения, – с непривычки всегда так, когда в первый раз, – а может, заметила. – А мы тут приросли к тишине. У нас наоборот – глохнем от вашего шума. И что там хорошего в вашей Москве? Одни фантики и мишура. А здесь настоящее, взаправдашнее, тёплое.

Горячая волна пробежала по моему телу и окрасило лицо красным. Хорошо ещё, что в сумерках это было не так заметно. Или её глаза так же привыкли к темноте, как уши к тишине?

– И тепло, как на юге, на море, – попытался я перевести направление мысли на что-нибудь нейтральное, но получилось плохо.

– Это от близости воды, она дольше остывает от дневного солнца. Речка сейчас, как парное молоко. Лучшее время для купания. Тихо и тепло. И темно. Только звёздочки мерцают вдалеке: сверху – с неба, снизу – отражаясь в воде, и отовсюду – огоньки дальних деревень. Как в космосе. Плывёшь тихо-тихо, чтоб не спугнуть идиллию, и ощущение такое, будто ты одна во вселенной, никого кругом на тысячи тысяч световых лет. Только ты и звёзды.

– Тиха украинская ночь. Прозрачно небо, звёзды блещут…, – почему-то вспомнил я вслух.

– Ну, не знаю, как там украинская, не была, но наша ничуть не хуже. Какой там не хуже? Лучше! В тысячу раз лучше! Такой ночи как в Закудыкино ты нигде и никогда не найдёшь. Пойдём, сам увидишь.

– К-куда? – растерялся я от неожиданного поворота.

– Куда, куда…, – передразнила Настя, – на речку, купаться…

– Но… но там же кордоны кругом. Заметут.

– Не боись, Робинзон, как сказал бы наш танкист. Я тут такие места знаю, ни одному кордону невдомёк.

– Но, как же мы? Его здесь оставим? Спящего?

– Ну, не будить же его? Ему ответственная миссия предстоит. Пускай отдохнёт. А впрочем, если хочешь, буди, – она хитро так улыбнулась, что я снова был вынужден опустить глаза. – Ну что, идёшь, Робинзон? Или я сама пойду. Растеребил тонкую девичью душу, а сам на попятную?

– Но… у меня…, – я держал ещё последний бастион, но чувствовал, что и ему не устоять. – У меня плавок нет.

– Ха-ха-ха, – рассмеялась она легко и азартно, как там, на автостанции. – Ну, ты даёшь, Робинзон! Кто ж ночью в плавках купается, или в купальнике плавает? Темно же, не видно ничего в воде. Я тоже когда в город собиралась купальника не захватила. Так что придётся купаться без всего. Или ты против? Ну и сиди тут, а я пошла.

– Подожди! Я с тобой, – удержал я её, и стыдливая волна снова пробежала по всему моему телу от макушки до пят. – Как же я тебя отпущу одну? А вдруг что случится? Нет. Я с тобой. Я же мужчина.

Она улыбнулась, и мне показалось в лучах заходящего солнца, что улыбка её была не совсем обыкновенной, чуть теплее, чуть искреннее, чуть женственнее. А может, мне это только показалось.

– Вот такой ты мне…, – она остановилась на полуслове и взяла меня за руку. – Пойдём.

Мы шли, осторожно пробираясь сквозь густые заросли кустарника, поминутно останавливаясь и прислушиваясь к звукам ночи. Здесь, в этих почти заповедных местах, где простор необъятен и глубок, а воздух настолько чист и свеж, что кажется, сам звенит и поёт в оглушающей тишине, эти предосторожности были отнюдь не лишними. Ведь каждый посторонний звук тут беспрепятственно разносится на сотни вёрст от своего источника. Но Настя оказалась опытным диверсантом, не раз оставлявшим с носом бдительных охранников рубежа. Никто и ничто не помешало нам пройти весь путь, а когда прямо перед нами вдруг, как по волшебству, открылся посеребрённый светом полновластной уже луны простор реки, я чуть не вскрикнул от неожиданности. Она тихо и степенно несла свои воды куда-то на север, к океану, бережно омывая и начисто вымывая из тела древнего края всё наносное, ненужное, и сохраняя в первозданности всё основополагающее, промыслительное, кажущееся нам сегодняшним былинным и даже сказочным.

– Вот она какая, наша матушка-река, – тихо, но не без гордости сказала Настя, останавливаясь на самом берегу, на небольшом, окружённом с трёх сторон густым кустарником песчаном пятачке. – Правда красавица?

– Волшебная красавица, – ответил я, залюбовавшись действительным очарованием пейзажа.

– Это что. С того берега ещё красивее, ещё волшебнее. Здесь так, присказка, сказка впереди.

Наверное, я бы ещё долго стоял так, неподвижно как изваяние, залюбованный красотой ночной реки, если бы не Настин голос, прервавший моё созерцание.

– Ну, ты так и будешь изображать из себя памятник? Э, нет, не оборачивайся. Лучше отвернись, дай мне в воду зайти.

Я послушно отвернулся. Но справедливости ради должен признаться – О Боже! Что же это со мной происходит?! – не совсем послушно и не совсем отвернулся. Ровно настолько, чтобы краем глаза видеть всё, что нельзя. Чувство стыда, неловкости накрыло меня, даже злость на самого себя за неумение, невозможность противостоять желанию, непреодолимой тяге подглядеть, тайно видеть всё, что творится «за спиной». Я ощущал себя прыщавым подростком, подглядывающим в щёлку женской бани, но ничего не мог с собой поделать.

Я видел, как по лунной дороге идёт, едва касаясь воды ногами, моя мечта – тайная, ревниво скрываемая от всех и от себя самого мечта всей моей жизни. Идёт тихо, легко, невесомо, растворяясь в лунном свете, исчезая в нём, унося с собой покой, рассудительность, здравый смысл и вообще смысл всего сущего, питающий неисчерпаемой энергией механизм, движущий, управляющий жизнью во всей её полноте.

– Робинзон, ныряй скорее, вода просто чудо. Иначе ты никогда не узнаешь, что такое волшебство летней ночи.

Не помню, как я сбросил с себя одежду, как вошёл в воду, как окунулся с головой в лунное сияние, отражённое в реке… как, вынырнув, оказался рядом с ней. Мне не было больше стыдливо-неловко, меня не жёг румянец смущения и нерешительности. Мне было хорошо. Просто хорошо и счастливо, как бывает, когда не нужно никаких компромиссов, когда нет печальной необходимости что-то устраивать и подстраивать, когда всё что происходит, происходит как бы само собой. Когда мысли, слова и дела – одно.

– Ложись на воду и смотри на звёзды. Только не увлекайся, это река, здесь течение. Снесёт, будем тогда голенькие бродить по всему берегу в поисках одежды, – она весело и простодушно захихикала, – представляю себе эту картину. Вон, хватайся за ветку и держись, тогда не снесёт.

Мы ухватились за растущий прямо из воды кустарник и приняли горизонтальное положение. Огромное, бездонное, чёрное небо, усеянное мириадами далёких крохотный звёздочек позволяло без каких бы то ни было дополнительных усилий разума настроиться на ощущение беспредельности и вечности. Мир как-то разом опустел, предался нам, растворил нас в себе и растворился в нас. Всё перестало существовать, оставляя нас двоих наедине друг с другом и с вечностью, огромной, выпуклой, осязаемой как… как воздух. А тишина, царящая вокруг, только усилила это ощущение. Мы, как когда-то давно-давно Адам и Ева были единственными людьми во вселенной, созданной для нас и дарованной нам Всемогущим Творцом, всегда неизменно и даже чувственно присутствующим и связанным с нами, казалось, нерушимой нитью Его беспредельной Любви. Мы были рядом, близко друг с другом, настолько, что наши тела соприкасались. Но что удивительно, не было никакого осознания наготы, ни скованно-стыдливого, ни развязно-похотливого. Как когда-то у первых людей, первых и единственных, не осознающих пока свою различность, свою противоположность и своё единение. Они были одно, одна плоть. И мы были одно. Им тогда, как и нам сейчас было легко и свободно в этом единстве. Пока не вмешался змей, искуситель, враг рода человеческого.