Тайна Катыни, или Злобный выстрел в Россию - Владислав Швед

Естественно, записка Берии с исходящим номером 794/Б могла быть подписана и зарегистрирована в секретариате НКВД СССР только 29 февраля 1940 г. Однако в ней фигурируют уточненные статистические данные о чисченности военнопленных офицеров в спецлагерях УПВ (Управления по делам военнопленных) НКВД, которые поступили в Москву — внимание! — в ночь со 2 на 3 марта и были оформлены начальником УПВ НКВД П. К. Сопруненко в виде «Контрольной справки» только 3 марта 1940 г. (Катынь. Пленники. С. 430). Попасть в текст документа, зарегистрированного 29 февраля 1940 г., эти данные не могли.

Возникшее противоречие пытаются объяснить следующим образом. Якобы для записки № 794/Б в регистрационном журнале зарезервировали февральский исходящий номер. Саму записку исполнили 1 или 2 марта, поэтому на первой странице в графе для месяца машинистка впечатала «март». Но записку в ЦК ВКП(б) не отправляли, так как якобы Берия решил дождаться более свежих данных. Получив их 3 марта, Берия дал команду перепечатать только 2-й и 3-й листы, заменил их и 5 марта лично внес записку на Политбюро.

Однако даже такая комбинация крайне маловероятных событий не объясняет, почему за запиской был зарезервирован февральский исходящий регистрационный номер, а сама записка была датирована не февралем, а мартом 1940 г.!

О том, что страницы «записки Берии № 794/Б» печатались в разное время, свидетельствуют результаты их визуального сравнения. Коснемся лишь одного обстоятельства. На первой странице электронной копии записки, которая несколько меньше оригинала, отступ текста от левого края листа составляет 56 мм, на второй и третьей — 64 мм, на четвертой — 60 мм. Отступ устанавливается специальным механическим фиксатором и во время печатания одного документа не меняется. Люфтом между краями листа бумаги и ограничителем может быть обусловлена погрешность максимум в 2–4 мм.

Но 8 мм разницы в отступе — это уже не погрешность, а признак печатания страниц после изменения положения механических фиксаторов. Для точности дополнительно рассмотрим отступ текста от нижнего края листа, который каждая машинистка устанавливает индивидуально. Нижний отступ текста на первой странице составляет 25 мм, на второй и третьей — 15 мм.

Результаты измерений позволяют с большой степенью уверенности утверждать, что вторая и третья страницы печатались в другое время, нежели первая. Тем более что в нарушении обычного порядка на записке отсутствуют инициалы машинистки, печатавшей документ.

Ситуация, когда в ЦК КПСС и КГБ многостраничный документ для оперативности разбивали на части и одновременно печатали на нескольких машинках, не являлась чем-то необычной. Вероятно, эта традиция существовала и до войны. Но все говорит о том, что «записка Берия» печаталась без спешки. Времени с 29 февраля до внесения её на Политбюро 5 марта было более чем достаточно, поэтому печатать на двух машинках не было необходимости.

Люди, знакомые с советской системой делопроизводства в высших органах власти, не допускают и мысли, что Берия дал команду перепечатать лишь два листа из письма на имя Сталина, а не весь документ целиком. Высосанные из пальца версии про «резервирование» номера, «неумышленную» путаницу месяца, «случайное» отсутствие даты, «не имеющие значения» расхождения между численными данными в разных частях текста и «частичную» замену листов в документе, предназначенном для первого лица страны, слишком примитивны!

Трудно поверить также в то, что Берия счел возможным на несколько суток задержать отправку в Политбюро ЦК ВКП(б) готовой записки, касающейся судьбы 25 700 поляков, ради внесения в текст более свежих статистических данных о кадровом составе военнопленных офицеров, отличающихся всего на 14 человек.

Стоит напомнить, что грубейшие ошибки в содержании и оформлении, допущенные в «записке Берии № 794/Б», в 1940 г. могли стоить исполнителю головы. В те годы сотрудников аппарата НКВД строго наказывали и за менее серьезные просчеты при работе с документами.

Так, в пояснительной части записки Берии указывается, что в лагерях НКВД содержится 14 736 военнопленных, а в тюрьмах — 10 685 арестованных поляков, но в резолютивной части расстрелять предлагается 14 700 военнопленных и 11 000 арестованных поляков. То есть на 36 военнопленных поляков меньше и на 315 арестованных больше. Бывшие многолетние сотрудники КГБ СССР и ЦК КПСС считают, что подобное в документах такого уровня просто невозможно! Всякие аналогии с округленными «разнарядками» на репрессии не обоснованны, т. к. в конкретном случае, каким является ситуация с польскими военнопленными, Сталин требовал точные цифры.

Объяснять расхождение в цифрах невнимательностью или «наплевательским» отношением Берии к документам наивно. Направлять подобные «сырые» документы в ЦК ВКП(б) руководителю любого советского ведомства, включая НКВД, было просто опасно. Сталин всегда требовал обоснования цифр, вносимых на рассмотрение Политбюро.

При этом необходимо признать, что определенная специфика принятия решений при Сталине существовала. Об этом рассказывал начальник тыла Красной Армии, а впоследствии одновременно нарком путей сообщения СССР Андрей Васильевич Хрулев, которому во время войны ежедневно приходилось присутствовать в кабинете Сталине при решении Ставкой и Государственным Комитетом обороны важнейших государственных вопросов.

Вот как описывает это А. Хрулев:

«Вы, возможно, представляете себе все это так: вот Сталин открыл заседание, предлагает повестку дня, начинает эту повестку обсуждать и т. д. Ничего подобного! Некоторые вопросы он сам ставил, некоторые вопросы у него возникали в процессе обсуждения, и он сразу же вызывал: это касается Хрулева, давайте сюда Хрулева…

В течение дня принимались десятки решений. Причем не было такого, чтобы Государственный Комитет заседал по средам или пятницам, заседания проходили каждый день и в любые часы, после приезда Сталина…

На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников… Сталин подписывал документы, часто не читая, — это до тех пор, пока вы себя где-то не скомпрометировали. Все было построено на громадном доверии. Но стоило ему только убедиться, что этот человек — мошенник, что он обманул, ловчит, — судьба такого работника была решена.

Я готовил тысячи документов на подпись, но, готовя эти документы, за каждой буквой следил».

Аналогичный подход Сталина к принятию решений описывает известный советский авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев в книге «Цель жизни»:

«Сталин не терпел верхоглядства и был безжалостен к тем, кто при обсуждении вопроса выступал, не зная дела. Выступать легкомысленно в его присутствии отбивал охоту раз и навсегда».

Яковлев также отмечал, что:

«…в то время ничего не было страшнее, чем стать обманщиком в глазах Сталина».

Особо Яковлев подчеркивал, что Сталин:

«…не терпел безграмотности. Он возмущался при чтении плохо составленного документа. Иногда „экзамен“ на грамотность приходилось сдавать на ходу. Часто при обсуждении вопросов Сталин предлагал высказаться всем желающим, у некоторых сам спрашивал мнение, затем подводил итоги. Пододвинет кому-нибудь лист бумаги, карандаш и говорит пишите. И сам диктует».

Многие из советских руководителей, общавшихся со Сталиным, в частности Г. К. Жуков, подчеркивали, что, несмотря на акцент, русский язык он знал великолепно.

Безответственность и недисциплинированность работника любого уровня были для Сталина неприемлимы. Об этом свидетельствует телеграмма, которую он направил своему любимцу — начальнику Генерального штаба Александру Михайловичу Василевскому по поводу задержки того с ежевечерним донесением об итогах операции за минувший день и оценке ситуации с фронта в Москву:

«…Предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще позволите себе забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта».

Все разговоры о «вседозволенности» и «всесилии» Берии в марте 1940 г. — фикция. Л. Берия к тому времени находился в звании генерального комиссара госбезопасности и должности наркома внутренних дел СССР лишь пятнадцать месяцев (Эпоха Сталина, с. 354). Необходимо напомнить, что весной 1940 г. полным ходом шло расследование нарушений соцзаконности, допущенных «Особыми тройками» времен Ежова. Сам Ежов, вместе со своим замом Фриновским, курировавшим работу «троек», 4 февраля 1940 года был расстрелян. Берия в это время был предельно осторожен.