Тайна желтой комнаты - Гастон Леру

— Я попробую. Так вот, раз он находился в галерее, а потом исчез вдруг и раз он не мог уйти ни через дверь, ни через окно, — значит, он должен был найти какое-то иное отверстие.

Жозеф Рультабий посмотрел на меня с жалостью и, небрежно улыбнувшись, заявил, что я не оставил своей привычки рассуждать, «как старая калоша».

— Да что там калоша! Вы рассуждаете, как Фредерик Ларсан!

Ибо у Жозефа Рультабия бывали разные периоды: он то обожал, то презирал Фредерика Ларсана, то кричал: «Он и вправду силен!», а то жалобно стонал: «Ну и тупица!» — в зависимости (я это точно подметил) — в зависимости от того, подкрепляли ли открытия Фредерика Ларсана его собственные рассуждения или, наоборот, противоречили им. То была одна из слабых сторон благороднейшего характера этого странного мальчика.

Мы встали, и он потащил меня в парк. Когда мы уже вышли во двор и двинулись к воротам, шум распахнутых ставен, ударившихся о стену, заставил нас обернуться, и в окне второго этажа левого крыла замка мы увидели пунцовое, гладко выбритое лицо совершенно незнакомого мне человека.

— Вот как! — прошептал Рультабий. — Артур Ранс!

Опустив голову, он ускорил шаг, и я слышал, как он проговорил сквозь зубы:

— Значит, этой ночью он был в замке?.. Зачем он сюда явился?

Когда мы отошли достаточно далеко от замка, я спросил его, кто такой этот Артур Ранс и как Рультабий познакомился с ним. Тогда он напомнил мне свой утренний рассказ, сказав, что мистер Артур Уильям Ранс и был тем самым американцем из Филадельфии, с которым он так рьяно чокался на приеме в Елисейском дворце.

— Но разве он не собирался почти тотчас покинуть Францию? — спросил я.

— Вот именно, поэтому я и удивился, увидев его здесь — не во Франции вообще, а здесь, в Гландье. Причем приехал он не сегодня утром и даже не ночью, а, стало быть, еще до ужина. И представьте себе, я его не заметил. Почему же сторож и его жена не предупредили меня об этом?

Тут я напомнил своему другу, что он так и не рассказал мне, каким образом ему удалось вернуть свободу сторожу и его жене.

Мы как раз подходили к сторожке, папаша и матушка Бернье поджидали нас. Широкая улыбка сияла на их довольных лицах. Казалось, они уже и думать забыли о своем недавнем заточении. Мой юный друг спросил их, в котором часу прибыл Артур Ранс. Они ответили, что не знали о прибытии г-на Артура Ранса в замок. Должно быть, он появился накануне вечером, предположили они, однако им не пришлось открывать ему ворота, так как неутомимый ходок г-н Артур Ранс обычно просит, чтобы за ним не посылали экипаж, он имеет обыкновение выходить на вокзале маленького селения Сен-Мишель, а оттуда идти пешком через лес до самого замка. Он пробирается в парк через пещеру святой Женевьевы: спускается в пещеру, перелезает через низенькую ограду и входит в парк.

Я видел, как, слушая сторожа и его жену, Рультабий постепенно мрачнел, явно недовольный чем-то, а вернее всего, самим собой. Да и как ему было не досадовать, ведь, работая здесь, на месте, дотошно изучая каждого человека и каждый предмет в Гландье, он только теперь узнавал, что Артур Ранс имел обыкновение приходить в замок пешком.

С угрюмым видом он потребовал объяснений.

— Вы говорите, что Артур Ранс имеет обыкновение приходить в замок… Так когда же он приходил сюда в последний раз?

— Вряд ли мы сможем вам точно сказать, — ответил г-н Бернье. — Дело в том, что, пока нас держали взаперти, мы вообще ничего не могли знать, а кроме того, когда этот господин приходит в замок, мы ему не открываем, и когда уходит, мы его тоже не видим…

— Так, может, вы по крайней мере знаете, когда он пришел сюда в первый раз?

— О да, конечно, сударь, это было девять лет назад!..

— Значит, он приезжал во Францию девять лет назад, — заметил Рультабий. — А вам известно, сколько раз он тогда появлялся в Гландье?

— Три раза.

— А до сегодняшнего дня когда он в последний раз приходил в Гландье — вы не знаете?

— Примерно за неделю до покушения в Желтой комнате.

Рультабий задал еще один вопрос, на этот раз обращенный к жене сторожа:

— Так, значит, в щели паркета?

— В щели паркета, — подтвердила она.

— Благодарю вас, — сказал Рультабий. — И к вечеру будьте готовы.

Последнюю фразу он произнес, приложив палец к губам, давая понять, чтобы они не болтали об этом попусту.

Мы вышли из парка и направились в харчевню «Донжон».

— Вы иногда заходите сюда перекусить?

— Да, иногда.

— Но в замке-то вас кормят?

— Да, мы с Ларсаном просим накрывать нам стол то у него в комнате, то у меня.

— А господин Станжерсон ни разу не приглашал вас к своему столу?

— Нет, ни разу.

— Ваше присутствие в замке не стесняет его?

— Понятия не имею. Во всяком случае, он делает вид, что мы ему не мешаем.

— Он никогда ни о чем вас не спрашивает?

— Никогда! Этот господин никак не может отрешиться от мысли, что он находился за дверью, когда убивали его дочь, что он эту дверь вышиб, но убийцы так и не нашел. Поэтому он уверен, что если уж ему ничего не удалось обнаружить тогда, то нам тем более не на что надеяться… Однако после высказанной Ларсаном гипотезы он считает своим долгом не мешать нам тешить себя иллюзиями.

Рультабий снова погрузился в свои думы. Затем, очнувшись наконец, стал рассказывать, каким образом ему удалось освободить сторожа и его жену.

— Как-то я заглянул к господину Станжерсону с листком бумаги и попросил его написать на этом листке следующие слова: «Обязуюсь, в чем бы они ни провинились, оставить у себя на службе двух моих верных слуг, Бернье и его жену» — и поставить подпись. Я объяснил ему, что при помощи этой фразы сумею разговорить сторожа и его жену, уверив его в том, что нисколько не сомневаюсь в их непричастности к преступлению. Впрочем, таково было мое истинное мнение. Следователь показал этот листок с подписью господина Станжерсона супругам Бернье, и тогда они во всем признались. Они сказали то, что я и ожидал от них услышать и чего они не говорили лишь из страха потерять свое место. Они рассказали, что занимались браконьерством во владениях господина Станжерсона и, возвращаясь с охоты в один из таких вечеров, оказались неподалеку от флигеля как раз в самый разгар драмы. Зайцев, добытых таким путем в угодьях господина Станжерсона, они продавали хозяину харчевни «Донжон», который угощал ими своих клиентов или переправлял в Париж. Это была истинная правда, я угадал ее с первого же дня. Помните ту фразу, при помощи которой мне удалось войти тогда в харчевню «Донжон»: «Теперь самое время отведать свежатинки!» Эту фразу я услыхал в то утро, когда мы с вами подходили к воротам парка, и вы тоже ее слышали, только не придали ей значения. Помните, в тот момент, когда мы уже были почти у ворот, нам пришлось задержаться на минутку, чтобы посмотреть на человека, который ходил взад-вперед вдоль ограды парка, все время поглядывая на часы. Человеком этим оказался Фредерик Ларсан, который уже приступил к работе. А хозяин харчевни, стоя на ее пороге позади нас, говорил, обращаясь к кому-то, находившемуся внутри: «Теперь самое время отведать свежатинки!»

Почему «теперь»? Когда хочешь докопаться до истины, разгадать какую-то тайну, нельзя упускать ничего из того, что видишь или слышишь вокруг. В каждой мелочи надо искать свой смысл. Мы прибыли в глухой край, где все были потрясены свершившимся преступлением. И вполне логично было соотносить любую произнесенную фразу с главным событием дня. «Теперь», на мой взгляд, могло означать только одно: «После преступления». С самого начала своего расследования я пытался установить связь между этой фразой и драмой в замке. Мы отправились обедать в «Донжон». Я сразу же повторил услышанную фразу и, заметив изумление и досаду папаши Матье, понял, что в отношении его ничуть не преувеличил значения этой фразы. Именно в тот момент я узнал, что сторожа и его жену арестовали. Папаша Матье говорил об этих людях, как говорят об истинных друзьях… Он сожалел о них… Связав все это воедино, я сделал такой вывод: теперь, когда сторож и его жена арестованы, «самое время отведать свежатинки». Не будет сторожа и его жены — не будет и дичи! А нескрываемая ненависть, сквозившая в словах папаши Матье по отношению к леснику господина Станжерсона, ненависть, которую, по его словам, разделяли сторож и его жена, исподволь натолкнула меня на мысль о браконьерстве… И так как сторож и его жена в момент преступления со всей очевидностью не могли находиться у себя в постели, возникал вопрос: почему они в ту ночь оказались не дома? Из-за преступления? Я не был склонен верить этому, ибо уже тогда по причинам, о которых расскажу вам позже, понимал, что сообщников в этом преступлении быть не может и что за этой трагедией скрывается тайна, связывавшая каким-то образом мадемуазель Станжерсон и убийцу, тайна, в которой сторожу и его жене места не было. Зато история с браконьерством полностью объясняла все, что касалось сторожа и его жены. В принципе я сразу же согласился с этим и стал искать тому доказательство у них в сторожке. Как вы помните, я проник в их домик и нашел у них под кроватью силки и медную проволоку. «Вот черт, — подумал я. — Вот черт! Так вот почему они были ночью в парке». Меня нисколько не удивило, что они ничего не сказали следователю и что даже под угрозой такого тяжкого обвинения, как соучастие в преступлении, продолжали отмалчиваться, не признавшись сразу же в браконьерстве. Браконьерство спасало их от суда, но зато лишало их места в замке, откуда их выгнали бы, а так как они прекрасно знали, что не причастны к преступлению, то надеялись, что преступника рано или поздно найдут, а о браконьерстве никто не узнает. Если же понадобится, признаться они всегда успеют! Я поторопил их с признанием, показав обязательство, подписанное господином Станжерсоном. Они представили все необходимые доказательства, получили свободу и питают ко мне чувство глубочайшей признательности. Почему я не помог им освободиться раньше? Да потому, что тогда я еще не был уверен, что дело только в браконьерстве. Я решил не спешить с ними, хотел изучить обстановку. Но время шло, и я с каждым днем все больше убеждался в своей правоте. А так как после событий в загадочной галерее мне требовались преданные люди, я решил тут же завоевать их расположение, вызволив из неволи.