Эмигрант. Испанская война - Даниил Сергеевич Калинин

переплетались сладкие манящие образы: то я видел практически обнажённое тело купающейся Зои, то мир застилали глаза басконки, имя которой я даже не узнал. Вот я уже тянулся обнять девушку (не поймёшь кого именно), а внутри всё сладостно замирало…

Мой сон грубо оборвался стрельбой и бешеными криками. Вечером меня прикрыли тюками с каким-то тряпьём, теперь же эта «баррикада» не дала мне вовремя выползти. В этот момент в блиндаже началась схватка, которая практически тут же закончилась. Мою попытку выбраться остановила басконская речь (я уже отлично узнавал их диалект). Судя по разговору, их было двое, двое вооружённых и опытных бойцов. А у меня из оружия при себе был только окопный стилет! Оставалось молиться, что я и начал делать, исступлённо прося о спасении или хотя бы о достойной смерти.

На нары, под которыми я спрятался, уселось двое горцев. И из их разговора я понял, что это не новая часть, а горстка уцелевших при дневной атаке! Под покровом ночи они сумели скрытно подобраться к окопам, тихо снять часовых и без звука вырезать часть наваррцев! Когда же шум всё-таки поднялся, они ударили гранатами и подняли такую стрельбу из трофейных пулемётов, что рекете приняли их за свежую часть. А их была всего лишь горстка!

Некоторое время спустя, по захваченным позициям мощно ударила артиллерия. С рассветом франкисты перешли в атаку, баски же тихо оставили окопы, прихватив максимум трофеев – в том числе и мой «Дрейзе».

Я выжил. Когда меня обступили наваррцы, слёзы радости и стыда уже не удавалось сдержать. И хотя командир догадался и о факте пьянки, и о том, что я струсил, никаких претензий мне не предъявили. Более того, выжившие товарищи хлопали меня по плечу и утверждали, что я молодец!

Только на время я перестал быть пулемётчиком – за неимением оружия. И навсегда зарёкся пить.

…А глазки девчонки-басконки мне ещё не раз снились…

Глава пятнадцатая. Дерево Герники

Мне врезалось в память 26 апреля. В этот день я стоял в карауле; погода была явно неплохой. Моё уныние несколько разбавлял вид окрестных гор, и на секунду я позволил себе отвлечься от войны. Хотелось оказаться здесь снова, но только свободным человеком, чтобы вдоволь нагуляться по альпийским лугам, а вечером посидеть в каком-нибудь тихом кабаке с кружкой горячего глинтвейна у камина, просто смотря в огонь…

Мои мирные грёзы отвлёк шум авиационных моторов. Паника, возникающая ещё со времён Харама, снова сжала сердце. Я успокоил себя тем, что на Севере практически нет республиканской авиации, а шум могут создавать только немецкие самолёты.

Догадка быстро подтвердилась: с тыла над головой прошла авиационная эскадра, при этом в ней было очень приличное количество самолётов, не меньше сорока. Это вызвало определённую тревогу: такие группы при мне ещё ни разу не утюжили передний край басков. А ведь после последних боёв нам обещали день отдыха, то есть ещё один практически гарантированный день жизни…

С другой стороны, самолёты могли нанести удар по разворачивающимся частям республиканцев; это могло означать то, что противник намеревается нанести сильный контрудар. И это тревожило ещё сильнее: вряд ли наступление можно сорвать один авиационным ударом, если только задержать.

Однако, самолёты миновали передний край, затем углубились в сторону противника настолько, что я уже перестал различать их точки на горизонте. Сосущее чувство тревоги меня не покидало, оно только сменило «оттенок»: я чувствовал себя так, будто стал свидетелем какого-то порочного поступка. Причём свидетелем безмолвным и безучастным.

Некоторое время спустя, далеко в тылу горцев послышался гул разрывов. Он продолжался не менее двух часов, горизонт окрасился заревом пожаров. До самой смены я видел это багровое зарево, освящающее уже ночь. Немецкие легионеры давно уже пролетели над нами, а пожар всё не прекращался… И очень важным становился вопрос: кого бомбили немцы, и что может гореть ТАК долго?

…Ответы я получил два дня спустя. После бомбардировки баски начали покидать свои позиции, и мы довольно легко продвинулись вперёд. Пленные признавались, что они из батальонов анархистов и не имеют ничего общего с коммунистами (а я-то думал, что баски сражаются за свою землю, а не политику).

Так вот, пройдя два дня с минимальными потерями, мы заняли город Гернику. Точнее, его останки, уничтоженные авиабомбами и чудовищным пожаром.

…Это было ужасно. Более инфернального зрелища перед моими глазами ещё не представало. Город был практически уничтожен: от большинства зданий остались только стены, многие из которых были также разрушены. Все улицы были завалены обломками зданий. В воздухе висел отвратительный смрад пожарища, смешанный с вонью разлагающихся тел. К этому запаху прибавлялось что-то горелое, вроде сожжённого мяса и палёной шерсти. Нетрудно догадаться, кто горел в том огромном пожаре…

Сотни людей – сожжённых, убитых бомбами и заваленных в разрушенных домах – их никто не извлекал, никто не пытался похоронить. Сама Герника стала огромным кладбищем, сам город был мёртв.

В одном месте на уцелевшей мостовой я увидел тела погибших людей, которых сумели вытащить и подготовить к захоронению. Среди них не было военных, а среди гражданских было совсем мало мужчин. Несколько стариков, много женщин и дети. И что самое страшное, большинство погибло не от осколков. На телах павших отчётливо различались пулевые ранения, нанесённые немецкими «машингеверами»…

Меня затрясло от ярости. Мрази… Они расстреливали женщин и детей, они же не могли не видеть, что стреляют по гражданским! Некоторые наваррцы, судя по суровым и мрачным лицам, разделяли мои чувства. Если бы в этот момент рядом оказались немцы, им пришлось бы очень плохо… Но в этот день нам и так довелось вступить в конфликт, который мог кончиться кровопролитием.

…По улицам бежали рекете. Многие из них кричали, звали за собой, потрясая оружием. Толком не понимая, в чём дело, мы устремились за ними.

Наваррцы выбежали на площадь, где за круговой железной оградой росло дерево. Огромный, столетний (может и более древний) дуб, который невозможно было охватить руками, он чудом уцелел во время бомбёжки. Рядом во множестве стояли марокканцы и бойцы других подразделений со строительным материалом в руках – топорами, пилами и т. д. Очевидно, они хотели его уничтожить. Но наваррцы оттеснили их, выстроившись в плотные шеренги.

– Зачем?! Мы спилим его, и баски навсегда забудут про независимость. Это их символ, мы уничтожим его, а вместе с ним и их волю!

– Да!

– Руби!

– Предатели…

– Да что мы стоим! Перебьём их!

Офицер терции Бегоньи, Хаймедель Бурго вышел вперёд. Рекете его уважали как смелого и решительного командира, уже много лет ярого приверженца карлистских идей. Его лицо сурово, но спокойно, а голос сух и негромок:

– Оружие к бою!

Мы все, как один, вскинули заряженные винтовки. Движение получилось столь синхронным, что вызвало невольный трепет противников. Но секунду спустя в нас нацелились марокканцы.

– Вы думаете, что одни имеете оружие? Одни вы способны его применить!? Да попробуйте, мы…

– Выше голов, залп!

Грохот стрельбы оглушительно ударил по ушам. Не знаю, почему у марокканцев не сработал рефлекс, но ответного огня не последовало. Видимо, от нас они не ожидали подобного отпора.

– Вы стоите на Испанской земле. Вы не знаете ни её истории, ни традиций. Это дерево священно для всех, ибо под ним короли Испании приносили клятву чтить законы. И тот, кто попробует к нему прикоснуться с топором или пилой, получит в своё тело столько свинца, сколько будет весить его инструмент! Я клянусь всеми Святыми, так и будет! Есть желающие?!

В начале тихий, на последних словах голос командира ревел, как орудийный выстрел. И это возымело эффект, регуларес и иже с ними попятились…

…Когда мы уже покинули город, пронёсся слух, что Гернику сожгли сами баски по приказу главы их правительства Агирре. Но это была заведомо ложь, и я своими глазами видел её