Новые записки санитара морга - Артемий Ульянов

— Да, решился. С трудом, честно скажу.

— А без труда ничего стоящего в жизни нашей земной и не происходит. Господь был труженик. С чем пришел?

— Как бы это сказать. — замялся я.

— Да как есть, так и говори. Я ж не милиционер, — серьезно произнес монах.

— Конфликт у меня.

— И с кем, интересно?

— С собой, батюшка. И конфликт такой, по вашей части.

— Слушаю тебя, слушаю, — с готовностью отозвался он.

— Писатель я, вот какое дело. Издаюсь даже. И в морге санитаром вот работаю, — начал я и снова замолчал, обдумывая будущие слова.

— Отлично, что ж дурного в этом? Отчего конфликт-то твой?

— У меня в основе каждой книги — христианская идея. Получается, писательство — это мой крест. Ну, или мое предназначение, настоящее предназначение.

— Так ты счастливый человек, если это понимаешь, — с чуть заметным облегчением сказал монах. — Многие всю жизнь к такому пониманию идут, место свое ищут — и никак. Или найдут, а уже поздно, жизнь на исходе.

— Но есть тут один момент. По-хорошему, я себя посвятить этому делу должен целиком, если это Божий замысел такой. Ну, раз я христианин. Устроиться куда-нибудь сторожем, чтоб с голоду не сдохнуть, и писать. А я вкалываю изо дня в день, чтоб заработать. Ведь у меня семья. Жена, мама пенсионерка. Долг у меня перед ними. Не могу я их бросить, ведь не по-христиански. Вот такой выбор. И он для меня, батюшка, очень тяжел.

— Ясно. Я тебе скажу, как человек грешный, ведь и сам терзаюсь. Так вот, перед тобой испытание Господне. Большое, может, самое важное в твоей жизни. И остается тебе только посочувствовать да порадоваться за тебя.

Я вопросительно посмотрел на него, а он, увидев мое замешательство, продолжил:

— Сочувствовать, потому что с испытанием этим только ты один можешь справиться. И всяких помощников да советчиков, не слушая, гони от себя. Это все от Лукавого. Только сам. Ну, и радоваться за тебя тоже причина есть. Господь тебя испытывает, и, пережив это, ты вырастешь, сам над собой вырастешь, понимаешь? Станешь ближе к Богу, а такую возможность Всевышний не каждому дарит. А тебе дал, отметил. И это счастье твое.

— Тяжелое только что-то, счастье это.

— Не спорю, тяжелое. А ты как хотел? Оно тебя и возвысит, коли не отречешься от этого предназначения. Чтоб легче было, тебе молитва дана. В ней силу и утешение найдешь.

— Спасибо, батюшка. Большое спасибо! — искренне сказал я и совершенно по-мирски пожал ему руку.

— И тебе спасибо, — кивнул он, перекрестясь.

— Да мне-то за что?

— Как за что? За то, что у Бога ответы ищешь, веруешь, страдаешь, да не на пустом месте. За то, что ко мне подошел, не испугался. А я долг свой перед Всевышним исполнил. Храни тебя Господь и дом твой.

Мы расстались под грохот очередного прибывающего поезда. Я машинально, ненамеренно оглянулся, когда состав тронулся. Монах стоял у двери, глядя на меня сквозь надпись «Не прислоняться». И какая-то притягательная глубина была в этом взгляде.

Выбравшись на поверхность, на автомате двинулся к маршрутке, все думая о нашем разговоре. «Все так просто и ясно. Испытание, и потому радостное, что тяжелое, — неслышно шевелил я губами. — Так верить — это и есть чудо. Покруче воскрешения Лазаря. И это ведь опять со мною в катакомбах случилось. Второй раз уже», — признался я себе, садясь в маршрутку. А когда она тронулась, нырнул в воспоминания о том, как я впервые побывал в катакомбах.

Случилось это лет десять назад, тогда мне не было еще и тридцати. Бесцельно листая цветастую аляпистую рекламную газету, я наткнулся на целую гроздь объявлений от туристических компаний. Они манили Мальдивами, Лазурным Берегом и недорогим болгарским морем. Отдельно выделялись среди них те, кто звал предприимчивых граждан в шоп-туры в Стамбул по весьма соблазнительной цене. Кожевенные фабрики, шубы, цены от производителей, карго и все такое. «Константинополь, одна из древнейших колыбелей христианства, — иза шмотками, — покачал я головой. — Какие фабрики, когда там Софийский собор, следы первых христиан. И всего-то 300 долларов за четыре дня», — вздохнул я.

И тут же вслух сообразил:

— Постойте, а кто мне мешает отправиться туда по своим делам? Не будут же меня по фабрикам насильно возить, ей-богу! Приеду, поселюсь — и всем спасибо, дорожки врозь.

И потянулся за телефоном.

Через пару дней я был счастливым обладателем турпутевки, обещавшей мне текстильно-меховое сафари в городе трех морей. Мало того, в руках был ворох бумажек, гарантирующих скидки на добычу по всему маршруту. Я выбросил их в урну сразу же, как только покинул турагентство. Они были не нужны мне, ведь в Стамбул я не собирался. Меня ждал Константинополь и его история. Босфор, мидии с рисом на набережной, что продавались прямо в раковинах. И старые христианские церкви. Не важно, католические или православные. «Вот бы обойти всех пешком, как это делают настоящие паломники, — подумал я, разглядывая билеты. — Все в моих руках. Пешком — так пешком».

В ту минуту шоп-тур, перекроенный мною в экскурсию, переродился, став паломничеством. Порывшись в Интернете, я выписал адреса всех действующих христианских церквей Стамбула. Их оказалось не так много, всего восемь. Большая их часть находилась в центре города и лишь пара — на окраине. Купив в книжном путеводитель, отыскал их на карте, обведя ручкой. Наскоро собрав скудную сумку, я был готов к первому в жизни паломничеству. Оно манило своим необычным статусом, обещая нечто большее, чем очередная загранпоездка.

А за день до вылета меня вдруг посетила интересная идея. Сходив в храм, помолился перед поездкой и купил свечей, ровно по числу константинопольских церквей, до которых собирался дойти. «Из каждой церкви тоже возьму по свечке. А как приеду, в нашем приходе поставлю. Так будет правильно», — решил я, хотя раньше не слышал ни о чем подобном.

И вот наконец-то аэропорт и старенький «Боинг», запряженный в чартерное ярмо, полный крупных, разбитных и нетрезвых женщин. Подняв короткий матерный тост за удачный бизнес, соседки по аэроплану с удивлением обнаружили меня и тут же бесцеремонно всучили мне свое общество, радушно предлагая разнообразный алкоголь, приобретенный в «дьюти фри». Представив, какая реакция последует за отказом, я обреченно согласился на чисто символическую порцию виски. Выяснив, что к шубам, курткам и стрингам я равнодушен, они принялись наперебой задавать мне самые разные вопросы, которые не принято задавать малознакомым людям. Их интересовали: прописка, семейное положение, жилищные условия, род занятий и уровень ежемесячного дохода. Ну, и цель поездки. Про Константинополь они слышали, но где это — не знали. Проклиная беспошлинное угощение, закрепившее наше знакомство, я, как мог, старался увильнуть от допроса. И жалел, что сразу после взлета не заперся в туалете. Когда командир экипажа объявил о скорой посадке, я готов был прыгать от радости. И с ужасом думал, что через четверо суток вновь окажусь запертым с ними на девяти тысячах метров.

Признаюсь, Константинополь произвел на меня мощнейшее впечатление. Цветущий уже в середине марта, накрытый лазурью безоблачного неба, полный воздухом трех морей и птичьим гомоном, изобилующий красками, запахами, ароматами, торгующийся за каждую копейку, полный запрещенных удовольствий и сомнительных личностей, с футуристическим трамваем, скользящим вдоль древних мечетей и торговых центров, отливающих синевой остекленения. Спустя десять лет я помню его, словно вернулся вчера. Воспоминания эти куда ярче и объемнее фотоальбома, забитого снимками.

Уже под утро я бросил рюкзак и уставший организм в тесную комнатушку номера, окна которой выходили в узкий квадратный внутренний двор, полный курлыкающих голубей и похожий на заброшенную шахту. В номере я нашел телевизор, маленький холодильник, крошечный душ, что был мне в обтяжку. И даже фен, явное излишество в этой спартанской обстановке. Наскоро помывшись, завалился спать на каких-то четыре часа. А засыпая, предвкушал завтрашнее паломничество.

Я вышел в город через полчаса после рассвета, выпив очень крепкого кофе. Утренний Стамбул, стряхнувший с себя анабиоз ночных часов, стремительно просыпался, закипая красками и запахами шумного буднего дня. Пораженный городом, погрузившим меня в свою суетную пляску, русский паломник Антонов двигался в самый его центр, к католической церкви Непорочного зачатия, что стояла между минаретов недалеко от набережной Босфора. Храм красного кирпича был еще закрыт, и мне выдалось погулять в его окрестностях, изредка фотографируя самые впечатляющие виды. Через пару часов я услышал короткий призывный бой колокола, благо был совсем недалеко. Помолившись, непривычно для православного присев на скамью, я поставил свечу, привезенную с Родины. И забрал одну с собой, пожертвовав немного на храм.