Люди, горы, небо - Леонид Пасенюк

Шумейко засмеялся, но не так сердечно, чтобы можно было предположить, будто он поступился тем, о чем говорил недавно всерьез и гневно; видно, он ни единым словом не поступился, и все здесь это поняли. Между тем Сашу бескомпромиссность старшего инспектора явно порадовала, Потапова несколько задела и Гаркавого насторожила.

Еще не сварились утки, а уж пришла пора заваривать чай. Причем заваривал сам Шумейко.

Я много блуждал по северу после войны, — сказал он — Погонял чаи, чего там… Но вот настоящий чай пил редко, особенно в тундре. Чукче или коряку — им лишь бы черная бурда была, да и русский далеко не каждый вдается в разные такие вкусовые тонкости. Вот в Средней Азии, там чай священный напиток. Там умеют.

Чай пили, покрякивая: вроде бы хвалили — хорошо–де заварен. Но на свежем воздухе за милую душу сойдет любой напиток, был бы он горяч и крепок. А если не горяч, то хотя бы крепок.

К вечеру вернулись на катер — тихо–тихо стоял он на прежнем месте, даже вода, обтекая его, не журчала, а ветви обволакивали вкрадчиво, липко. Мирно висел на рубке чахлый, скорее для виду, замочек.

И вот тут–то, готовясь к ужину, Саша обнаружил, что исчезла банка из–под бездымного пороха, в которой хранился теперь молотый перец. Не было банки, не было молотого перца!

Потом понадобилось наколоть щепы, и Гаркавый не нашел своего охотничьего ножа. Начали проверять вещи — и недосчитались десятка заряженных дробью патронов, какого–то ерундового шомпола… Но фотоаппарат Шумейко «Зенит» с телеобъективом как висел на гвоздике, так и остался висеть, никем не тронутый. Запасное охотничье ружье Гаркавого внимания посетителей тоже не привлекло. Ценные вещи, пропажа которых могла бы всполошить рыбоохрану, тем более предметы, помеченные заводскими номерами, даже если они лежали на открытых местах, не ввели похитителей в соблазн. Налицо было мелкое шкодничество, не лишенное какого–то корыстного умысла и системы. Бездымный порох, заряженные патроны, хороший нож — вещи, охотнику нужные, ну и пусть рыбоохрана погрешит на каких–то случайных людей, промышляющих в тундре. В то же время почему и не досадить инспекторам, чтобы знали и чувствовали: не боятся их, видят их, наблюдают за ними и всегда обведут вокруг пальца.

Потапов кстати вспомнил, что, когда лодка свернула в Кумушку, сзади долго доносился глухой перестук мотора. Стоило бы остановиться да подождать. Кто такие? За какой надобностью идут в нерестовую протоку?

— Пацаны шалят, — высказал предположение Гар–кавый. — Им только дай какую–нибудь комбинацию сотворить, а тут настоящие патроны в руки.

— Странно, как они проникли в рубку, рубка–то была на замке, — недоумевал Шумейко.

— Пацаны шалят, не иначе, — повторил Гаркавый. Рубка на замке, рвать замок не рискнули, ну, подняли железо, проюлил кто–то пошустрей над двигателем вот тебе и рубка.

— А чего там юлить, — усмехнулся Саша, — там и я запросто пролезу, первый раз, что ли…

Шумейко полулежал на койке в кубрике, прикидывая в уме, кого же можно заподозрить в столь нелепой краже, какой в ней расчет? Если пацаны, то и голову ломать не стоит. А если кто–то схитрил, попытался этой мелочью отвлечь внимание рыбоохраны?

Машинально он пошарил в кармане пиджака авторучку, чтобы записать похищенные предметы (придется сообщить в милицию), но не обнаружил ее. Ну да, видимо, осталась в рубке на полочке. Не хотелось вставать, однако встал, тщательно пересмотрел все, что лежало в рубке. Авторучка пропала.

Он засмеялся.

— Помню, на фронте чернил не было, — сказал он, — ну что же, голь на выдумку хитра: делали цветные чернила из немецких осветительных ракет. Крошили заряд, раскатывали его в порошок и разводили. Вполне приличные получались чернила — хоть красные, хоть зеленые.

– ‑ Чегой–то вам чернило на ум пришло?

— А потому пришло, что и здесь чернил — скажем, для авторучек — днем с огнем не сыщешь. Ну что ж, решил я подыскать заменитель. Сходил в аптеку, зеленки купил, заправил ручку — пишет, да еще как! Эдаким цветом ядовитым!

Саша заинтересованно хмыкнул.

— Вот спасибо, что посоветовали. Теперь и я вашим примером воспользуюсь, А можно попробовать, как пишет?

Шумейко лишь руками развел.

И рад бы, Саша… но дело в том, что ручку мою, заправленную зеленкой, тоже увели. Прямо страсти какие–то.

— А что ж, — вскинулся оживленно Саша, провидя в нелепом происшествии сюжетно закорюченную историйку, на зеленке эти пакостники могут как раз и влипнуть.

Шумейко все еще смотрел на него вприщурку да и руки разведенные не свел.

Каким, собственно, образом?

— Не знаю, — нахмурился Саша. — Был бы я сочинитель, я бы сочинил…

А ты попробуй сочини, — поддержал его даже Гаркавый, хотя и не без издевки. — А сейчас, что же, вырулим напрямую домой? Вроде бы уже время.

Шумейко «крылся в кубрике, зашуршал там газетой.

— Да нет еще, — сказал он. — Пройдем до другой протоки… ну, помните, где вы смородину рвали? — Шумейко пока не знал названий всех здешних речушек и рукавов, только еще привыкал к местности. — Там и заночуем, плес хороший, дров навалом, да и комаров с ровного места сдувает. И речушка заманчивая — глядишь, кто–нибудь да пожалует.

14

И пожаловали.

С утра вообще на реке началось оживление: один за другим протащились вниз по течению буксиры — выносливые, как битюги: в две–три сплотки тянулся за ними лиственничный лес. Пошли туда, к океану, и словно уже океанская вспухала за ними отжатая волна, дыбом рушилась на берега, подмывала кручи; бедный катерок толкало с борта на борт, так что Шумейко, сидя наверху, едва мог удержаться. Впрочем, если бы и упал, тут везде мелко было, зыбко всхолмились под водой песчаные наносы.

Взялся невесть откуда Ванек безногий — гладкий парень с лоснящимся дублёным лицом, кудрявый, как ангелочек. Было ему уже под тридцать, а ноги он потерял в юности: пьяного прогнала с порога зазнобушка, а тут пурга… ткнулся где–то спьяну в сугроб, сам не замерз, не успел, а вот ноги (может, промочил где–нибудь вдобавок) отморозил — начисто. Юлил он, вертелся на своей лодчонке с некрепким моторчиком, заигрывал, на завтрак напрашивался.

— Тебе чего? — прямо спросил Потапов. — Ты здесь зачем?

— Да вот харьюзов бы половить, Прокопыч, — заискивающе сказал Ванек. — Харьюза в этом месте на удочку во как клюют, в самом омуте.

— Ну и лови себе… на удочку. Только меру знай.

— Дак вы тут… где самый клев. Посторонились бы…

— Вот припекло тебя с клевом–то…

Своими силами, не запуская машину, оттащили катер немного назад.

Хариусы здесь действительно клевали активно: через полчаса штучек пять у Ванька уже_ набралось сизо–зеленоватых, осанисто–удлиненных красавцев.

— Могу на уху подкинуть, — предложил он, источая подозрительно добрую улыбку.

— Да нет, спасибо, — отказался Потапов. — Припозднился малость, мы уже откушали.

Шумейко сказал ему на ухо:

— Смотрите–ка, всю протоку перегородил лодкой! Похоже, опасается, как бы вверх мы не проскочили.

— Да, да, да, — закивал Потапов не совсем уверенно. — Думаете, кто есть там, в протоке?

Шумейко двинул плечами тоже неуверенно.

— Надо бы взглянуть. Пойдем пешечком, вроде за смородиной… Или что тут еще подходящее созрело?

— Не продеремся, — сказал Потапов, без проволочек, с полунамека включаясь в игру на обман Ванька. — Денисыч, ты не пойдешь с нами тут поблизости — за черной саранкой?

— Да нет, — отозвался Гаркавый, — я тут винт посмотрю, что–то тяжело прокручивается.

— Жаль. Клубни саранки, слыхал я, для сердца пользительны, опять же снотворное… А Сашка?

— Он подмогает мне, один–то я не управлюсь, тут придется в воду лезть.

Потапов и не настаивал: разговор велся лишь для отвода глаз. Правда, он еще посочувствовал Ваньку:

А раненько тебя леший поднял. Еще до свету. Поселок–то не близко.

Я и не ночевал в поселке. Тут к дядьке заглядывал в Белые Кусты, выпил там маленько. Вечерком к Кумушке спустился, гольца поудил, ушицу сообразил.

— Был, значится, и в Кумушке?

Не‑е… В Кумушке я не был, а вот близь нее… Там и заночевал. Мотор ваш слышал… как тарахтели…

Нетерпеливо поджидая помощника, Шумейко прикинул в уме: «Был, видно. Да и не один. А для объективности даже ориентир дает — не в самой Кумушке, а неподалеку. Ну да ладно, что гадать!»

Нарвали они черной саранки — цветов отменной прелести, жгуче–коричневых с чернью — для супруги Потапова; полакомился Шумейко и красной смородиной, хотя взбираться за ней пришлось чуть ли не на кручи поднебесные; но если солнце над нею светило прямо, ничем не затеняясь, в терпком ее соку заметно прибавлялось сахару. Вот и выискивал Шумейко такие освещенные выступы скал. Так шли они, все дальше пробираясь вверх по протоке и с лобастого валуна заметили наконец: взблеснула вдалеке слюдинками ячеи только что вытащенная из воды сетка, искристо вспыхнуло на солнце весло.