И было утро, и был вечер - Моисей Дорман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хозяин, видимо, чувствуя это, как воспитанный человек, предлагает мне курить здесь. Держу свою самокрутку в руке, не раскуриваю, но и не ухожу. Замечаю у окна книжный шкаф. Спрашиваю, нет ли у них русской книжки. Хотел бы почитать. Ева отвечает, что русских "ксенжек" нет. Только польские и немного французских. Лицо ее спокойно, строго, но доброжелательно. Спрашивает:
- А вы по-польски читать умеете?
- Немного. Интересно бы посмотреть простую книжку. Может быть, прочту.
- Пан хорошо понимает по-польски. Как вы научились?
- Мы уже полгода воюем в Польше, и я слышу польскую речь. За шесть месяцев можно кое-чему научиться. Кроме того, в школе, помимо русского, я учил и украинский, а он похож немного на польский.
Неожиданно выясняется, что я задел национальные чувства хозяина. Он
категорически не согласен и даже обижен моей необъективностью. Пан Богдан считает, что польский и украинский сравнивать никак нельзя - это совершенно разные языки:
- Украинский, по существу, далек от польского. Он несравненно грубее и беднее. Очень примитивный и неразвитый язык...
Я не соглашаюсь, втягиваюсь в дискуссию, хотя знаний, научного, так сказать, багажа, у меня нет совершенно. Тем не менее я, с апломбом даже, утверждаю, что эти языки очень близки, раз у них много общих корней и слов. Это же очевидно! Украинский язык не бедный. Вот Тарас Шевченко писал прекрасные стихи. Не хуже вашего Адама Мицкевича. Произношу разные банальности: все языки, мол,
по-своему хороши, у всех есть свои прелести и прочее.
Хозяин же удивляет меня своей странной и глубокой неприязнью к украинскому языку. Он утверждает, что Шевченко не может идти ни в какое сравнение с Мицкевичем:
-Почитайте, например, "Пан Тадеуш" или "Дзяды"!"
-Больше делать нечего! - думаю я.
Ева слушает, молчит. Хозяин переводит ей. Мне ясно, что его позиция
необоснованна, несправедлива. Поэтому я горячусь, высказываю поверхностные, в общем, соображения о тесных связях польской, русской и украинской литератур, о взаимном влиянии писателей друг на друга.
- Вообще, мы с вами близкие соседи. Все у нас связано, особенно в
политических делах. Смотрите, Понятовский, Лещинский, Разумовский,
Хмельницкий, Костюшко - все были связаны с русскими царями и политическими деятелями. Вы, в свое время, захватили Киев, Смоленск, даже Москву. А русские - Варшаву. Мои предки долгое время жили рядом с поляками. Моего дядю
звали Иосиф, как вашего сына. Имя моей матери Мария Вишнепольская. Мой друг детства Анатоль Козачинский - чистокровный поляк. Ева не сдерживает своей радости и удовлетворения:
- Это так интересно! Расскажите о своих родителях, прошэ!
- Мои родители - евреи. Наши предки жили на правобережной Украине, на территории старого Польского государства, точнее, на землях известных польских магнатов. Поэтому у моих родственников и знакомых польские фамилии: Вишнепольские, Вишневецкие, Кохановские, Вербовецкие, Мясковские, Гоноровские, есть, кажется, даже Потоцкие.
- Мой дзядэк, ну, дедушка, - говорит Ева, - тоже был еврей. Его звали Мойше. Он принял христианство, и мы звали его Михал. А бабця, бабушка, была полька, - Стефа, Стефания. Дзядэк знал пять языков, но больше всего любил польский.
Это как-то задевает, и я не сдерживаюсь:
- По красоте и богатству лучше русского, наверно, нет, - сгоряча демонстрирую собственную непоследовательность.
Спохватившись, пытаюсь, хоть и неумело, сгладить свою легковесность:
- Французский, английский и другие - тоже богатые языки. Наверно, все
зависит не столько от языка, сколько от таланта писателя. Я уверен, что самый великий из всех - Пушкин! Вы читали?
Оказывается, они не читали. Вот так образованные люди! Врачи!
- У меня есть Пушкин, - продолжаю я, - один том. Ношу с собой. Перечитываю. Мудрейший был человек и замечательный поэт. Между прочим, друг вашего Мицкевича.
Ева следит за разговором, ей интересно. Я это вижу, чувствую. Мило улыбаясь, она просит показать ей, если, конечно, можно, книгу. Отец переведет, он хорошо знает русский. Ее голос, улыбка и весь облик волнуют и завораживают. Это большая радость, которой раньше никогда не испытывал.
Быстро выхожу и возвращаюсь с книгой. Непроизвольно погладив обложку, отдаю Еве:
- Любое стихотворение Пушкина трогает, - говорю горячо и искренне, потому что убежден в этом.
- Вы могли бы прочесть это маленькое стихотворение?
- Конечно. С удовольствием прочту.
Сердце в будущем живет.
Настоящее уныло.
Все мгновенно, все пройдет,
Что пройдет, то будет мило.
Перевожу и разъясняю с небольшой помощью пана Богдана. Он замечает, что стихотворение хорошее, мысль правильная, но не новая, не оригинальная. Теперь другие времена, жестокие, вокруг насилия и убийства. А у Пушкина -легкая грусть. Это для другого времени и другого настроения.
- Стихотворение, конечно, грустное, но оно для любого времени. Оно и о данном мгновении тоже. Вот этот день пройдет. А когда-нибудь через много лет
кто-то из нас вспомнит. Я, например, если буду жив, обязательно вспомню этот день. И он будет всегда мил мне. Точно! Правда!
Ева внимательно смотрит на меня, и я глаз от нее оторвать не могу:
- Знаете, Ева... День пройдет быстро. Будут еще дни. Но такого не будет никогда. Пушкин прав - нужно ценить каждую минуту жизни. А этот день
особенно.
Ева одобрительно кивает и откликается горячо, убежденно:
- Да, так и будет. Я тоже буду помнить сегодняшний день и этот разговор.
Такое неожиданное сопереживание. Появилась слабая, но вполне осязаемая связь между нами и надежда на что-то новое, неведомое, прекрасное. Ева улыбается мне открыто и нежно, и сердце мое ликует. Я плохо слышу, о чем говорит хозяин... Да, о том, что Пушкин из другой эпохи.
- Нет, пан Богдан. Пушкин интересен для любой эпохи. И для нашей тоже. Он пишет о главном: о свободе, о справедливости.
Я, не ожидая поощрения, нахожу нужные строки:
Паситесь, мирные народы,
Вас не разбудит нести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
Все молчат. Я разъясняю, что такое "клич чести", "ярмо с гремушками" или "кнут с пряником". Хозяин соглашается:
- Да, это справедливое и проницательное стихотворение. Но Пушкин презирал свой народ. Он называет его стадом. По-польски мы говорим "быдло".
- Пушкин имеет в виду все народы: и русский, и польский. Он призывает их к свободе.
- Нет, поляки никогда не были стадом, быдлом. Они не смирялись. Они всегда воевали за свободу. И с вашим царем, и с немцами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});