Услады Божьей ради - Жан д’Ормессон

Эта история нам очень понравилась. Она соответствовала самым дорогим нашим чаяниям: земля, камни замка, постоянство, воскрешение прошлого, вечный возврат времен. С тех пор Пьер и Урсула так и остались окруженными в наших глазах дымкой поэтического тумана.

Пьер и Урсула вслед за своими родителями создали в покорившемся их чарам Париже свой стиль, просуществовавший лет двадцать пять. Это был совсем не тот стиль, что на улице Варенн. Более строгий, более ориентированный на прежние нормы поведения, во многом более консервативный, сдобренный музыкой, особенно Вагнером. У Пьера сохранились от службы в Министерстве иностранных дел хорошие отношения с политическими деятелями, иностранными послами и французскими дипломатами. Он встречался с ними с удовольствием, хотя и не без некоторой меланхолии — из-за отказа, правда добровольного, от амбициозных мечтаний, да еще от невинной дружеской зависти-ревности. Ужины на улице Пресбур не отличались чрезмерной веселостью. Однако, когда султан Марокко или господин Титулеску приезжали во Францию с частными визитами, они охотно приходили туда посидеть несколько часов в компании красивых женщин под картинами Риго и Ватто, подаренными моим дедушкой, за столом Урсулы, где сновавшие туда-сюда лакеи в старинных ливреях или во фраках подавали изысканные блюда, приготовленные лучшими, не имевшими тогда еще себе равных парижскими поварами. Кухня оставалась самой утонченной и традиционной и через десять лет после войны, изменившей многое и в этой области, по сравнению с довоенным периодом изобилия. Если родители испытывали слабость к авангардистскому стилю, то их дети еще в совсем юном возрасте начали, благодаря соединению доходов Круппов и Реми-Мишо, возрождать пышность начала века, которую они почти не застали. Вот такие парадоксы случаются в истории. Она то развивается ускоренно, то замедляет движение. Мы встретим еще немало примеров довольно резкого ускорения. Воспользуемся же немножко прелестью возвращения назад, среди бумажек, сохранившихся у меня за пятьдесят последних лет, я нашел меню одного ужина на Пресбургской улице, на котором я, возможно, присутствовал, сидя где-нибудь в конце стола, хотя и не помню этого. Привожу здесь это меню как иллюстрацию, а может, даже как своего рода исторический и социологический документ:

                МЕНЮ

Консоме по-флорентийскиХрустящий пирог а-ля РежансОсетрина под острым соусомПалтус под соусом «кардинал»Седло барашка а-ля РенессансСюпрем из птичьего филе а-ля МентенонРагу из бекасов а-ля КамбасересТюрбан из гусиной печенки в желеЖаркое из садовой овсянки на тостахСалат по-сицилийскиСпаржа веточкамиМороженое «Йоханнесбург»Пирожное «Тюиль дантель»Печенье с пармезаном

Это меню выдержано точно в стиле девятисотых годов. После хрустящего пирога а-ля Режанс и палтуса под соусом «кардинал» читатель наверняка обратит внимание на рагу из бекасов а-ля Камбасерес, упоминания имени которого мой дедушка-монархист ни за что не потерпел бы. Написано меню было, разумеется, от руки, фиолетовыми чернилами и красивым почерком с украшениями в слегка готическом стиле, на плотном картоне с золотой каемкой, с рельефной герцогской короной и девизом семейства, набранным крошечными, но очень четкими буквами. Вина в меню, естественно, не указаны, не то что сейчас, когда хозяева хотят быть уверенными, что все увидят масштаб расходов. А еще, может быть, метрдотели утратили былой талант доверительно шептать на ушко славные названия вин и то, когда они появились на свет: «Шато-марго 1895… Шато-латур 1899…» Между двумя движениями вилки ко рту или двумя глотками вина министры-радикалы и послы Республики вертели меню перед подслеповатыми часто глазами, вглядываясь в старый девиз: «Услады Божьей ради». Думаю, это было в 1928 году. А может, в 1926-м. Или в 29-м. Нет, скорее в 26-м. Ангел прошлого и ангел нового вместе порхали над столом. Во всяком случае, и в доме на улице Пресбур, и в совершенно иных декорациях дома на улице Варенн король был, вне всякого сомнения, мертв. Ушли в небытие и он сам, и все, что он воплощал. Никто уже не думал о нем. Яркое освещение, винные пары, тепло сердец, аромат духов и дух времени гнали прочь даже память о прошлом, все еще живом в тихих прохладных залах с высокими потолками замка Плесси-ле-Водрёй. Единственным, что осталось от прошлого, была роскошь, довольно навязчивая, но при этом какая-то голая, я хочу сказать, лишенная всего, что когда-то ее окружало, поддерживало и оправдывало.

В один прекрасный день по салонам и ипподромам пролетел слух, что у Пьера есть любовница. Всем, кто его знал, это показалось невероятным. Как это ни парадоксально, но, вопреки весьма распространенным банальным представлениям, все старшие члены моей семьи, которых я знал лично, женились по любви. Мои бабушка и дедушка страстно любили друг друга. Дядя Поль женился на тете Габриэль вопреки воле родителей. А Пьер из любви к Урсуле отказался от очень многого. Не исключено, что эти браки по любви были одновременно и браками по расчету, и, может быть, именно эти подспудные принципы, не менее сильные, чем инстинкты, позволили любви возникнуть и окрепнуть, о чем, мне кажется, я уже говорил в связи с дядей Полем. Во всяком случае, в глазах «всего Парижа», в глазах всей этой пестрой смеси литераторов, дельцов, политиков, модных красавиц и старой аристократии, сумевшей выжить в передрягах времени, Пьер и Урсула не просто являли собой зрелище счастливой пары, а еще и выглядели своеобразным символом равновесия, куда совершенно не вписывалась эта самая так называемая любовница. Однако из случайных встреч во второразрядных ресторанах и из рассказов разных людей постепенно складывался образ некоей юной женщины или девушки, невысокой блондинки, весьма невзрачной, по мнению одних, весьма миловидной и пикантной, по мнению других. Пьера видели то где-нибудь в кино, то на Балеарах, то в мюнхенской «Пинакотеке» с юной особой, о которой знали разве только то, что она блондинка, что она невысокого роста, довольно миниатюрная, не слишком приметная, но, скорее, красивая и т. п. Время от времени блондинка превращалась в брюнетку или в рыжую. Что это было? Проказы «испорченного телефона» или ложный след, на который направлял преследующую его свору опытный в псовой охоте Пьер? Так или иначе, но из лабиринта смутных признаков и перешептываний вырисовывалась все более реальная незнакомка. В конце концов, объект всеобщего любопытства и домыслов явил себя на всеобщее обозрение, показавшись на нескольких театральных премьерах и на скачках в Лоншане. Классическая судьба любовницы, возникшей из тени, чтобы завершить в роли неприступной герцогини под пальмами какой-нибудь огромной зловещего вида средиземноморской виллы или в казино жизненный путь, усеянный препятствиями и опасностями, неожиданными исчезновениями, которые мало кого заботят, и новыми появлениями в блеске бриллиантовых ожерелий и белых норковых мехов.

Самым удивительным в этой неожиданной истории было то, что блондиночку звали Миреттой. Никто из членов нашей семьи никогда раньше не произносил подобного имени, подходившего, в нашем представлении, скорее какой-нибудь опереточной служанке, консьержке или вообще собаке. Откуда взялась эта мадмуазель Миретта? Ходили слухи, что она родилась где-то не то на юге Финляндии, не то на севере одной из прибалтийских стран. Гордостью ее семьи был некий, довольно мифический брат, о котором она говорила с таким пылом, что многие, едва сдерживая улыбку, покачивали головой: да существовал ли действительно этот брат, такой, как она говорила, элегантный, немного жестокий, наделенный всеми качествами и всеми полномочиями, консул Финляндии в Сан-Паулу, в Бразилии, а затем вице-консул в Гамбурге? Обосновавшись довольно прочно в Париже, Миретта время от времени исчезала на недельку-другую. Возвращалась, сияющая: оказывается, она провела эту неделю или десять дней с братом на Сицилии или в Норвегии. Слушая ее, люди усмехались. Никто ей не верил. Ее видели на скачках на приз Дианы под ручку с Пьером.

Миретта на самом деле не была красавицей. Она походила на живое упражнение по коллекционированию ходячих выражений из журналов мод. Она была пикантной, со смазливым личиком и пышненькой стандартной фигурой, которую так и хотелось погладить. Она носила широкополые шляпы и вызывающе прозрачные платья, рекламировавшиеся в журналах «Фемина» и «Иллюстрасьон». А кроме того, говорила много глупостей, то весело, то с грустным видом, усиливавшим симпатию к ней у друзей Пьера. Она перемежала свои высказывания грудным смехом, который вместе с ее скандинавским акцентом способствовал удивительно быстрому превращению неприметной незнакомки в любимицу парижан. Ее видели повсюду. Ее положение было не вполне ясным. Была ли она действительно любовницей Пьера? Многие богатые элегантные молодые люди, отказавшиеся от мысли продолжать не желающее им покоряться образование, случалось, задавали себе этот вопрос, особенно после посещения «Максима» или ресторанов в Булонском лесу, где она, войдя в раж, била посуду. Иногда она обнаруживала интерес к охоте, а летом уходила в море на больших белых парусниках с какими-нибудь итальянскими промышленниками и американскими журналистками. По весне она часто участвовала в презентации автомобилей в Булонском лесу возле замка Багатель или в саду «Пре Катлан» с борзой на поводке или с маленьким леопардом и в манто из точно такой же леопардовой шкуры.