Аркадия - Лорен Грофф

мелко процарапанной клинописью. Крох где только можно оставляет следы маленьких ног, посыпая тальком трафарет, прихваченный бельевой прищепкой.

Под конец Крох выпроваживает всех остальных. Это самый сложный момент, и если уж кого поймают, то пусть лучше его. Он умеет вывернуться из наказания, как прям какой-то Гудини. Он закрывает окно, фрамуга скользит вниз бесшумно. В щель между подоконником и рамой просовывает крылья бабочек, две дюжины: ослепительно голубые, зеленые, желтые, лунно-бледные и коричневые, как у мотылька, с пушистыми испуганными глазками.

Потом он присоединяется к друзьям, которые ждут под дубом, прислоняется к его теплу. Скоро рассвет. По Едальне уже расхаживают повара.

Вскоре из окна доносится тоненький голосок, ошеломленно сказавший: Оооооооо! А затем голосок кричит: Проснитесь, проснитесь, просыпайтесь! У нас были феи! Скорее же, все просыпайтесь!

Айк фыркает в ладоши. Коул прячет улыбку в коленях. Дилан смеется.

Наверху радостно кричат дети, их голоса звенят. Лисонька, тоже в восторге, смеется. А потом вдруг кто-то восклицает: Ой, нет! – и начинает причитать, причитать, и Крох видит перед собой, как маленькая девочка находит крылья на подоконнике. Он видит, как восторг сползает с ее лица, каким потрясенным становится оно, когда настигает ее понимание, что упавшее окно фей раздавило.

Нет, плачет какой-то мальчик. Нет, нет, нет!

У Кроха разрывается сердце. Он стоит, взволнованный, он забрал бы это все, если бы мог.

Лисонька кричит: Чепуха! Она поднимает окно. Смотрите! Здесь нет никаких фей! Они просто оставили крылья, чтобы от них отдохнуть, и мы проснулись прежде, чем они смогли снова надеть их и улететь. Спорю на что хотите, они прячутся в этой комнате в расчете на то, что мы не станем искать их усердно, ведь им ни к чему, чтобы мы их увидели.

Она высовывается из окна, и в голосе ее угроза, когда она говорит: Правда-правда, держу пари, что, если мы поторопимся и пойдем завтракать очень быстро, все крылья исчезнут к тому времени, как мы вернемся.

Вереница маленьких тел в ночных рубашках и пижамках проходит через двор в Едальню. Лисонька, завершая процессию, от самых дверей говорит как бы в никуда: У фей примерно пятнадцать минут, чтобы закончить свои дела. Затем она тоже входит в Едальню. Коул шепчет: Ой, не слушайте маму, она в понтах не сечет. Но его идеальная кожа горит румянцем, губа закушена. Даже Дилану, судя по его виду, не по себе.

Гадко как вышло, чуть не плача, говорит Крох.

Да ладно тебе, чувак, отвечает ему Айк. Ведь в том-то весь смысл “Сеятелей разрушения”, зловредность. Детишки созрели для того, чтобы испытать разочарование, самая пора спелый плод сорвать. Он неловко смеется, кадык танцует у него в горле. Крох, чтобы не возненавидеть друга, заставляет себя увидеть в нем Хелле. Он один проскальзывает в Спальню и сгребает все крылья, рассовывает их по карманам, и за завтраком они прожигают ему кожу, а потом убегает в лес, чтобы закопать их поглубже, и, забрасывая землей, бормочет все самые красивые слова, которые может вспомнить, чтобы снова все стало лучше.

Но он знает, что даже этим, может быть, ничего уже не исправить. Детство – материя тонкая; то, что они сделали этим утром, могло зацепить что-то в малышах, вызвать тупую, несильную боль, и она будет возвращаться снова и снова, мучая их потихоньку всю оставшуюся им жизнь.

* * *

Конец июня, и мир утопает в зелени. Во дворе Эйб, как на троне, высится в своем кресле над окружившими его мальчиками, которые сидят на земле под дубом. И другие группки детей и взрослых разбросаны по траве: Капитан Америка читает Чосера со старшими девочками, Марлен учит четырехлеток немецким числительным. Питер и Тео беседуют, как мудрецы, на иврите. Это второе заседание затеянного Крохом Семинара по истории революций. Государственные уроки на лето закончились, и Крох придумал этот Семинар, чтобы каждый день видеться с отцом. Однако, на удивление, еще восемь мальчиков написали на доске объявлений, которая висит в Едальне, что тоже хотят участвовать, и впитывают в себя то, что говорит Эйб. Сегодня тема – Сатана. Эйб говорит, что Разум – место само по себе. И из Рая может сделать Ад, а из Ада – Рай[25]. Архангел-отступник сказал это в “Потерянном рае”, мятежник. Айк, что ты об этом думаешь?

Айк пытается ответить, но его разум, когда он думает, срывается с места, как вспугнутая ящерка, и от мыслей остается лишь горстка недоумения. Он говорит: Типа, разве Сатана как раз тогда не строил эти здоровенные дворцы Ада? Не строил себе дом?

Так и есть, говорит Эйб. Но это не то, что он имеет в виду. Крох, теперь ты.

Крох говорит: Мы сами сотворяем себе свой рай и свой ад. Ангел-отступник имеет в виду, что обстоятельства наши могут выглядеть плохо, но мы способны изменить их, применив к ситуациям свое умение мыслить. Так что если мы в аду, то это по собственной вине. Смелая мысль во времена, когда писал Мильтон, потому что вместо того, чтобы перевалить всю ответственность на Бога, который предопределяет все сущее, Сатана подсказывает, что мы сами себе можем быть в каком-то смысле богами. На первый план выходит работа над собой, самосозидание, а не покорное, безропотное принятие назначенных нам судеб.

Его сердце колотится: он хочет следовать за своей мыслью дальше, пока она не ускользнула еще в траву, но Эйб говорит: Хорошо, хорошо, – и делает движение пальцами, чтобы Крох замедлился ради остальных.

Коул говорит, с напряженным от замешательства лицом: Подожди, как же так? Сатана говорит это, и он плохой? Но ведь мы как раз в такое и верим, правда? Что люди могут сами себя создавать. Так что же в этом плохого?

Продолжай, говорит Эйб.

Для примера вот Кайфуны, говорит Коул. Я хочу сказать, мы ведь должны верить, что они могут стать лучше, правда, иначе с какой стати мы тратили бы на них все время Опекунов? Да и вся идея Аркадии. Что цивилизация может стать лучше, если мы просто поверим. Да и Хэнди всегда говорит, что мы излучаем свет, и этот свет коснется темных уголков мира и тоже сделает их светлыми. Я имею в виду слова этого парня, Джорджа Элиота.

А теперь ты, посмеиваясь глазами над рыжей бородой, говорит Эйб Кроху.

Я верю, цитирует Крох, что желать высшего добра, даже не зная, что это такое, и не имея возможности делать то, к чему стремишься, все-таки значит приобщиться к божественной силе, поражающей зло, значит добавить еще капельку света и заставить мрак