Невидимый - Герберт Уэллс

— Стукнулъ его по головѣ? — воскликнулъ Кемпъ.

— Да, оглушилъ его, пока онъ сходилъ съ лѣстницы, хватилъ его сзади стуломъ, что былъ тутъ же, на площадкѣ. Онъ полетѣлъ внизъ, какъ мѣшокъ со старыми сапогами.

— Но, какъ же это, знаете? Обыкновенныя условія общежитія…

— Годятся для обыкновенныхъ людей. Дѣло въ томъ, Кемпъ, что мнѣ совершенно необходимо было выбраться изъ дому одѣтымъ, и такъ, чтобы онъ меня не замѣтилъ. Потомъ я замоталъ ему ротъ камзоломъ à la Louis XIV и завязалъ его въ простыню.

— Завязали въ простыню?

— Сдѣлалъ ему что-то въ родѣ мѣшка. Прекрасное было средство угомонить и напугать этого болвана: вылѣзти изъ мѣшка ему было бы трудно, чортъ побери. Милый Кемпъ, что вы уставились на меня, какъ будто я совершилъ убійство? У него вѣдь быль револьверъ. Если бы онъ меня хоть разъ увидѣлъ, онъ могъ бы описать меня…

— Но все же, — сказалъ Кемпъ, — въ Англіи, въ наше время! И человѣкъ этотъ былъ въ своемъ собственномъ домѣ, а вы… Ну да, вы обкрадывали его.

— Обкрадывалъ! Чортъ знаетъ что! Еще того не доставало, чтобы вы назвали меня воромъ. Но вы, конечно, не такъ глупы, Кемпъ, чтобы плясать по старинной дудкѣ. Развѣ вы не понимаете моего положенія?

— А также и его положенія! — сказалъ Кемпъ.

Невидимый вскочилъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?

Лицо Кемпа сдѣлалось немного жесткимъ. Онъ хотѣлъ что-то сказать, но удержался.

— Въ концѣ концовъ, — замѣтилъ онъ, — оно и дѣйствительно было, пожалуй, неизбѣжно: положеніе ваше было безвыходно. А все-таки…

— То-то и дѣло, что безвыходное, дьявольски безвыходное! А онъ къ тому же разозлилъ меня: гонялся за мной по дому съ этимъ дурацкимъ револьверомъ, запиралъ и отпиралъ двери. Этакій несносный! Вы вѣдь не вините меня, не правда ли?

— Я никогда не виню никого, — сказалъ Кемпъ, — это совсѣмъ вышло изъ моды. Что же вы стали дѣлать потомъ?

— Я былъ голоденъ; внизу нашлась коврига хлѣба и немного прогорьклаго сыру, болѣе чѣмъ достаточно чтобы насытиться. Я выпилъ немного водки съ водою и прошелъ мимо своего импровизированнаго мѣшка, — онъ лежалъ совсѣмъ неподвижно, — въ комнату со старымъ платьемъ. Она выходила на улицу, и окно было завѣшено кружевной, коричневой отъ грязи, занавѣской. Я выглянулъ. На дворѣ былъ яркій день, — по контрасту съ коричневой тьмою мрачнаго дома, гдѣ я находился, день ослѣпительно яркій. Шла оживленная торговля. Телѣги съ фруктами, извозчики, ломовикъ, тачка рыбнаго торговца. Я обернулся къ темнымъ шкафамъ позади себя, и въ глазахъ у меня заплавали пестрыя пятна. Возбужденіе мое смѣнялось яснымъ сознаніемъ своего положенія. Въ комнатѣ носился легкій запахъ бензина, служившаго, вѣроятно, для чистки платья. Я началъ систематическій обзоръ всего дома. По видимому, горбунъ уже довольно долго жилъ одинъ. Это было существо очень любопытное… Собравъ все, что могло мнѣ пригодиться, въ кладовую стараго платья, я сдѣлалъ тщательный выборъ. Нашелъ дорожную сумку, которая показалась мнѣ вещью полезной, пудру, румяна и липкій пластырь. Сначала я думалъ выкрасить и напудрить лицо, шею и руки, чтобы сдѣлать себя видимымъ, но неудобство этого заключалось въ томъ, что для того, чтобы опять исчезнуть, мнѣ понадобился бы скипидаръ, нѣкоторыя другія вещи и довольно много времени. Наконецъ я выбралъ довольно приличный носъ, немного смѣшной, правда, но не особенно выдающійся изъ большинства человѣческихъ носовъ, темные очки, бакенбарды съ просѣдью и парикъ. Бѣлья я не могъ найти, но его можно было купить впослѣдствіи, а теперь пока я завернулся въ коленкоровыя домино и бѣлыя кашемировые шарфы; башмаковъ также не нашелъ, но сапоги на горбунѣ были просторные и годились. Въ конторкѣ въ лавкѣ было три соверена и шиллинговъ на тридцать серебра, а въ запертомъ шкафу, который я взломалъ, восемь фунтовъ золотомъ. Обмундированный такимъ образомъ, я могъ теперь снова я виться на свѣтъ Божій. Но тутъ напала на меня странная нерѣшительность. Была ли, въ самомъ дѣлѣ, прилична моя наружность? Я осмотрѣлъ себя со всѣхъ сторонъ въ маленькое туалетное зеркальцѣ, стараясь отыскать какую-нибудь упущенную мною щелку. Я былъ чудёнъ въ театральномъ духѣ,- какой-то театральный нищій, — но физической невозможности не представлялъ. Набравшись смѣлости, я снесъ зеркальце въ лавку, опустилъ шторы и со всѣхъ возможныхъ точекъ зрѣнія осмотрѣлъ себя въ трюмо. Нѣсколько минутъ собирался я съ духомъ, потомъ отперъ дверь лавки и вышелъ на улицу, предоставляя маленькому горбуну выбираться изъ простыни по своему усмотрѣнію. Казалось, никто не обратилъ на меня особеннаго вниманія. Послѣднее затрудненіе было, повидимому, превзойдено.

Онъ опять остановился.

— А горбуна вы такъ-таки и оставили на произволъ судьбы? — спросилъ Кемпъ.

— Да, — сказалъ Невидимый. Не знаю, что съ нимъ сталось. Вѣроятно, онъ развязалъ мѣшокъ или, скорѣе, разорвалъ его: узлы были здоровенные.

Онъ замолчалъ, подошелъ къ окну и началъ смотрѣть въ него.

— Что же произошло, когда вы вышли на Стрэндъ?

— О, опять разочарованіе. Я думалъ, что мои невзгоды пришли къ концу, что въ практическомъ отношеніи и получилъ теперь возможность дѣлать все, что бы не вздумалось, рѣшительно все, только бы не выдать своей тайны. Такъ я воображалъ. Что бы я ни сдѣлалъ, какія бы не были послѣдствія этого, — было для меня безразлично; стоило только сбросить платье и исчезнуть. Никто не могъ задержать меня. Деньги можно было брать, гдѣ придется. Я рѣшилъ задать себѣ великолѣпный пиръ, поселиться въ хорошей гостиницѣ и обзавестись новымъ имуществомъ. Самоувѣренность моя не имѣла границъ; не особенно пріятно вспоминать, какъ я былъ осломъ. Я пошелъ въ трактиръ и уже заказывалъ себѣ завтракъ, какъ вдругъ сообразилъ, что не могу ѣсть, не обнаруживъ своего невидимаго лица. Я кончилъ заказывать завтракъ, сказалъ лакею, что вернусь черезъ десять минутъ, и ушелъ взбѣшенный. Не знаю, были ли вы когда-нибудь обмануты въ своемъ аппетитѣ, Кемпъ.?

— Не до такой ужъ степени, сказалъ Кемпъ, — но могу себѣ это представить.

— Я готовь быль просто искромсать всѣхъ этихъ тупоумныхъ дьяволовъ. Наконецъ, совсѣмъ обезсилѣнный жаждой вкусной пищи, я зашелъ въ другой трактиръ и спросилъ отдѣльную комнату. «Я изуродованъ», сказалъ я, «получилъ сильные ушибы». Лакеи посмотрѣли на меня съ любопытствомъ, но, конечно, это ихъ не касалось, и завтракъ мнѣ подали. Онъ былъ не особенно хорошъ, но я наѣлся до-сыта и, когда кончилъ, закурилъ сигару и сталъ обдумывать планъ будущихъ дѣйствій. А на дворѣ начиналась вьюга. Чѣмъ больше и размышлялъ, Кемпъ, тѣмъ яснѣе мнѣ становилось, какую безпомощную нелѣпость представляетъ невидимый человѣкъ въ холодномъ и сыромъ климатѣ, въ многолюдномъ, цивилизованномъ городѣ! Передъ совершеніемъ своего безумнаго опыта я мечталъ о всякихъ преимуществахъ. Теперь все мои мечты, казалось, разлетѣлись въ прахъ. Я перечислилъ въ головѣ всѣ вещи, какихъ можетъ желать человѣкъ. Конечно, невидимость дѣлала возможнымъ ихъ достиженіе, но пользованіе ими она дѣлала невозможнымъ. Честолюбіе? Какой толкъ въ высокомъ званіи, если вы не можете въ немъ появляться? Камой толкъ въ любви женщины, если имя ея непремѣнно будетъ Далила? Я не имѣлъ никакого вкуса къ политикѣ, къ подонкамъ извѣстности, къ филантропіи, къ спорту. Что же мнѣ было дѣлать? Такъ вотъ для чего я обратился въ завернутую тряпками тайну, въ забинтованную и запеленатую карикатуру на человѣка!