Господа гуслярцы - Кир Булычев

И надо вам сказать, что в тот момент Никита был искренне убежден, что руководствовался благими порывами. Хотел, оказывается, реформировать систему образования и выращивать гениев в каждой сельской школе. Но когда поставил эксперимент на поточную ленту, оказалось, что профессор его подвел.

Удивительное дело! Еще полчаса назад, замерзая перед суровой темной коричневой дверью в дом, Никита был готов пасть в ноги и просить о помощи. И вот – полюбуйтесь! Он согрелся, напился чаю, понял, что профессор не собирается вызывать милицию или кидать в него гранату, и его настроение начало меняться, а наверх всплыла маленькая подлая мысль: виноват во всем этот профессор Минц, который подсунул ему черт знает что.

А по мере того как справедливый гнев против профессора усиливался и поднимался штормовой волной, до Льва Христофоровича доходил весь трагикомизм ситуации. Он давно подозревал, что так может кончиться, но одно дело подозревать, а другое – услышать и увидеть.

– Рассказывайте, дружок, рассказывайте, – попросил профессор. – Мы не сможем вам помочь, пока не поймем, что произошло.

Никита немного успокоился и начал свой рассказ.

Группа подопытных детей росла как на дрожжах. Они с Жанной еле успевали их кормить, переодевать, прятать от инспекторов средних школ и даже военруков. Пятилетние крепыши-малыши через два с половиной – три года превратились в двадцатилетних громил или березок. Готовых к тому, чтобы их продавать и использовать. Все это – проза жизни. Этим занималась Жанна, потому что с Никитой случилось несчастье. Он влюбился в девушку так, что не смог заставить себя вернуться в Пермь.

Дядечка Никита даже собирался жениться на Раечке, но потом представил, как им придется стоять рядом в храме или в ЗАГСе, и решил отложить свадьбу до лучших времен, благо Рашель была рада, что ее теперь не бьют ремнем, а наоборот, целуют каждый вечер.

Больше того, со временем, через полгода или год, она и сама полюбила своего бывшего мучителя и хозяина.

На родину они не возвращались. Жанна порой пересылала мужу деньги, предпочитая верить, что он занят сложной селекционной работой.

Никита был умеренно счастлив, потому что находился в постоянном напряжении нервов. Слишком хороша, слишком сногсшибательна и соблазнительна была его дорогая Рашель. И не только ему, но и нескольким миллионам других мужчин хотелось дотронуться до ее округлостей. Он подумывал уже о том, не родить ли им ребеночка – тогда, находясь в декретном отпуске, Рашель всегда будет рядом и покорна, без этих самых вздрызгов характера международной красавицы!

Но потом Никита спохватился – все-таки его возлюбленной формально исполнилось лишь восемь лет, и хоть она на вид кажется совсем взрослой дамой, время есть время, а уголовный кодекс – это кодекс.

Так что они остались бездетными и неоформленными, что очень удручало Раечку – ей хотелось семьи. Ведь она росла без отца-матери, а теперь вроде появился дядечка, которого можно считать папой, а он отказывается от формальностей.

Рашель в отличие от Никитушки легко выучила иностранные языки с помощью телевизора, так что поползновения Никиты изолировать ее от внешнего мира ничего не дали. С девичьей изворотливостью, не боясь ремня, Рашель спускалась по водосточной трубе с пятого этажа венецианского палаццо, переплывала Большой канал ради того, чтобы потанцевать в ночном клубе для речников. Вот и бегал Никита по заведениям, искал возлюбленную и подвергался обидам от ее поклонников.

Так прошел еще год.

А потом поступило паническое письмо из Перми о том, что швейцарский клуб «Грассхопперс» разрывает контракт с их сыночком, а шахматное объединение Казахстана вычеркивает из своих рядов гроссмейстера-вундеркинда. Из армии также поступили неутешительные известия.

Но хуже всего чувствовал себя сам Никита.

– По какой же конкретно причине? – спросил Лев Христофорович, который, конечно же, догадывался о причине. Понимание неизбежности трагедии, в которую суждено угодить Никите Блестящему, пришло к нему два с лишним года назад, но ввиду поспешного бегства Никиты Минц не успел ему о ней рассказать.

– По причине скорости, – сознался Никита.

– А далеко ли твоя возлюбленная модель?

– Супермодель! – воскликнул Никита. – Рашель де Грие. Она в гостинице.

Минц оделся, и они пошли в гостиницу «Гусь», благо идти до нее было недалеко.

Никита нанял себе номер полулюкс, лучше там не нашлось. Он открыл дверь и крикнул внутрь:

– Ты одета, крошка?

Никакого ответа.

Свет не горел. Никита нервно нащупал выключатель. От его мокрых грязных пальцев на обоях остались следы.

Постель была не убрана, на полу валялась кожура банана, женские колготки и всякие вещи.

– Пошли вниз, – убитым голосом сказал Никита.

Они спустились в ресторан.

Рашель они отыскали в баре.

Она сидела за стойкой. Рядом с ней взгромоздился небритый и сильно волосатый громила, настолько пьяный, что все время промахивался рюмкой мимо рта.

Разумеется, Минцу не приходилось видеть супермодель Раечку ни в действительном детстве, ни в расцвете красоты.

Но сейчас она находилась далеко за ее пределами.

Грузная, даже громоздкая дама средних лет, сильно накрашенная и кое-как завитая, покачивалась на высоком стульчике и говорила пьяному громиле:

– Вот он и сгубил мою молодость и карьеру. Понимаешь?

– Выпьем, – отвечал ей громила.

– Мне нельзя, я всегда за рулем, – возражала Рашель.

Льву Христофоровичу достаточно было одного взгляда, чтобы поставить правильный роковой диагноз.

– Пошли в номер, – печально попросил Никита.

– А бутылку возьмешь?

– Возьму.

– А Эрнеста возьмешь? – Она показала на громилу.

– Нет, не возьму. У нас другой гость.

Минц вышел вперед.

– Такой старикашка? – огорчилась модель. – Тогда две бутылки.

Наконец они поднялись в номер.

– Ваш диагноз? – спросил Никита, пока Рашель откупоривала бутылку.

– Диагноз? А никакого диагноза, – возразил Минц. – Все идет своим чередом.

– Объяснись, дедуля, – попросила Рашель.

Она двигалась с трудом. В ней было два метра роста и полторы сотни килограммов веса.

Минц обернулся к Блестящему.

– Ваша дама в курсе эксперимента?

– Только в общих чертах. Так что говорите, чтобы я понял, а больше никто.

– Тогда вернемся в прошлое, – сказал Минц. – Несколько лет назад вы забрали из детского садика...

– Из детского дома.

– Неважно. Главное, что вы забрали пятилетнего ребенка. Потому что вычислили в нем гениального футболиста.

– Я не футболист! – обиделась Рашель.

– И дали ему мой эликсир, чтобы формирование таланта шло как можно быстрее. Скажем, в десять раз.

– В пять, – поправил профессора Никита.

– Развитие идет с ускорением, – сказал Минц. – Организм привыкает к средству и спешит ему помочь. Итак, через три года все ваши подопечные стали двадцатилетними по физическому развитию. Их у вас было много?

– Девять.

– И вы их распродали?

– Это не совсем так.

– Вы их с выгодой распределили? – уточнил Минц.

– Вот именно.

– А в девушку влюбились?

– Он в мой зад влюбился, – заявила Рашель, вытаскивая зубами пробку. – А я его за муки полюбила, представляете?

Женщина годилась Никите в матери, тем более что такой громадине ничего не стоило поднять его и носить на руках.

– Какие перспективы? – спросил Никита. – Это кончится?

– Это кончится, – сурово заявил Минц, – как кончается любая жизнь. Смертью от старости.

– Когда?

– При таких темпах... через несколько лет. Ускорение постоянно.

– Вы обо мне или о ком еще? – спросила Рашель.

Никита только отмахнулся от нее.

– Ну как я не сообразил! – воскликнул он, скрывая голову в ладонях.

– Я не мог вас предупредить, – заметил Минц. – Вы мне адреса не оставили.

– Но сделайте что-нибудь, профессор! – умолял Никита. – Верните мне любовь.

– И он снова над ней надругается, – сказала Рашель.

Она увидела на книжной полке втиснутого между книг плюшевого медвежонка. Когда-то его подарила Минцу внучка Удалова.

Рашель сняла медвежонка, посадила его на диван, рядом поставила стакан и стала поить медвежонка водкой. Так она играла в куклы.

– Да, – вздохнул Минц. – Процесс с ускорением.

Он принялся подсчитывать, загибая пальцы:

– Вы ее взяли из детского садика, когда ей было...

– Ей было пять лет. Через три года ей стало двадцать.

– Ах ты, мой ребеночек, – ворковала тетя Рашель, гладя медвежонка.

– Дальше процесс пошел еще быстрее, – вздохнул Минц.

– Два с половиной года она набирала лет по десять в год. Ей не так еще много...

– Но мне всего тридцать пять! – рассердился Никита. – К тому же она совершенно не соблюдала диету. А я не могу ее разлюбить... верните нам счастье!

– Это липовое счастье, – заявил Минц. – Это ворованное счастье. Это наказание, а не счастье. Вы вели себя как старый сластолюбец, который в семьдесят лет соблазняет двадцатилетнюю девицу.