Перепутья Александры (СИ) - Анна Бахтиярова

   По десять (а то и больше) раз в сутки я навещала Вовочку, по-прежнему, прибывающего в глубокой коме. Не сказать, что я особенно пеклась о сводном брате. Необходимо было что-то отвечать в телефонную трубку каждые пятнадцать минут. То папе, то Алле, то Вадиму, неизменно задающим один и тот же вопрос:

   - Как он?

   Им не разрешали сидеть у Вовиной постели. В реанимации родственникам делать нечего - таково правило большинства больниц. И наша - не исключение. Поэтому они донимали меня. Я подозревала - устанавливали очередность, кто следующим набирает мой номер, чтобы не довести до белого каления. Но я все равно злилась. Так и хотелось закричать в телефон - а как может чувствовать себя человек, едва не оставивший половину мозга на лобовом стекле?! Я, кажется, забыла упомянуть, что Вовочка не счел нужным пристегнуться.

   Разумеется, я не желала смерти "вздернутому носу". Боже упаси! Но никак не могла избавиться от гнева. От мысли, что брат получил по заслугам. Я еще не забыла мой автобус, упавший с моста шесть лет назад. Собственную кому. Пассажиров, которые не вернулись домой. Спустя время я пересилила нежелание знать подробности, перечитала все статьи, которые нашла в старых газетах. Разглядывала фотографии погибших. Плакала и мысленно просила прощения. Словно я была им должна. За то, что не ушла вместе с ними...

   На автопилоте я продолжала следить за тремя пациентами, родные которых согласились использовать в лечении экспериментальный препарат. Делала пометки в картах и в собственном журнале. Фиксировала дозировки лекарства, показатели жизнедеятельности организмов "моих" больных. От рекрутирования родственников новых пациентов я отказалась. На время. Не в том я состоянии, чтобы кого-то убеждать, излучая добродушие и уверенность.

   Не знаю, обрадовала ли внезапная капитуляция Кондратьева. Меня больше не интересовала реакция главы отделения. Пусть хоть польку-Янку в коридоре станцует со всем персоналом! Или на лампочке от счастья качается! Я глубоко ушла в себя, позабыв о ведущейся войне и практически полностью сдала отвоеванные ранее позиции.

   - Сань, очнись! - тормошила Любаша, понимая насколько далеко мои мысли. Медсестра не была бы собой, если б оставила меня в покое. Во время дежурств приносила кофе с молоком, твердя, что просто черный - зло. Напоминала о необходимости поесть и щедро делилась собственным обедом, игнорируя громогласные протесты. - Не впадай в спячку, не сходи с ума, - требовала она, видя, как вместо того, чтобы заняться полезным делом, я тупо смотрю в одну точку или рисую на листе бумаги крылатую лошадь. - Брось ты все, поезжай домой, проспи целые сутки, наконец! От твоего присутствия он не очнется!

   Милая Люба считала, что я таю на глазах из-за переживаний о Вовочке. Конечно, его катастрофа и болезнь сказались на самочувствии, но гораздо сильнее меня подкосил другой пациент - Максим Макаров из 341-ой. Я думала о нем двадцать четыре часа в сутки. Даже во сне пыталась интерпретировать то, что произошло со мной в его палате. Парень являлся мне веселым, улыбающимся во весь рот и абсолютно беззаботным. Ни одна тягостная мысль не оставила следа на воодушевленном лице.

   Чем дальше я анализировала ситуацию, чем больше напрягала уставший мозг, тем крепче становилось убеждение, что Максим загремел в Поток. Я ничего не могла доказать, но отчего-то верила, что не ошибаюсь. А еще очень хотела узнать, почему именно этот больной привлек внимание Кондратьева. В том, что вредный доктор ведать не ведает о закольцованном мире я не сомневалась. Куда ему! Но он явно выяснил, что с Макаровым что-то не так. Может, у тех, кто в Потоке кома протекает иначе? Но сколько я ни сидела по ночам в его палате, сколько ни проверяла самочувствие парня, сравнивая его показатели с общепринятыми данными, могла сказать лишь одно - состояние Максима не выходило за рамки. Для комы, разумеется.

   В один из дней я познакомилась с Лизой - подругой Макарова. Взвинченная и заплаканная она пыталась прорваться в отделение мимо еще одной нетерпящей нарушителей медсестры, которую, несмотря на относительную молодость (всего-то тридцать пять лет), здесь называли не иначе, как Галина Степановна. Высокая, крепкая, с мужскими чертами лица и сильными руками она производила впечатление настоящего цербера, охраняющего вверенного ему территорию.

   - Сказано - не велено! Значит, не велено! - твердила она, загородив дорогу внушительными габаритами. - И нечего тут истерики закатывать, девушка! Русским языком написано, доктор принимает с четырех до шести!

   - Но мне не к доктору! Мне к Максиму! - молитвенно сложила руки на груди посетительница. - Как вы не понимаете... - она протяжно всхлипнула, прислонилась к стене и быстро съехала вниз, закрыв лицо ладонями.

   Сторожевая овчарка даже растерялась на миг, но потом фыркнула, и заперла дверь, ведущую в отделение, едва я успела просочиться наружу. Девушка крайне заинтересовала меня. Разумеется, и человеческое милосердие мне было не чуждо, но куда больше я хотела выяснить биографические подробности ее второй половины. На мое предложение выпить кофе, Лиза согласилась сходу. Наверное, тоже понадеялась выведать у меня подробности, а, может, и завести своего человека в отделении. Так что угрызений совести я не испытывала - каждая из нас преследовала собственную цель.

   Мы вышли из здания, перебежали дорогу к небольшому кафе, открытому предприимчивым бизнесменом, правильно рассудившим, что в наших больницах подобные заведения не предусматриваются. Я заказала кофе, Лиза - чай. Помешивая ложечкой горячий напиток, не желающий остывать в жару, она не решалась начать разговор. Пришлось брать в руки нить беседы мне. Осторожно, чтобы не вспугнуть и без того всерьез выведенную из равновесия девушку. Шаг за шагом, она поведала, что встречается с Максимом уже пятый год, а он всё тянет время.

   - Родители меня запилили. Мол, надо что-то решать! А что решать?! Стоило Максу намекнуть про свадьбу, как он потом неделю дулся. Говорил, я на него давлю! А теперь я вообще себя чувствую героиней низкопробного фильма! - Лиза раздраженно убрала с лица прилипшую осветленную прядь. - Представляешь, - она с первых слов перешла на "ты", - он повел себя как "истинный" мужчина! Спросил: "Ты уверена?". А потом выдал самый сногсшибательный вопрос: "А точно от меня?". Нет, от гастарбайтера, который соседям квартиру ремонтировал! Как я должна была реагировать? Конечно, накричала, высказала всё, что накопилось за четыре года, и прочь погнала. А он напился в баре и... и... теперь умирает. А я не знаю, что делать с ребенком, - девушка сердито шмыгнула носом, но, к счастью, удержалась от очередной порции слез.

   Я не представляла, как утешить новую знакомую. Сказать, что все наладится, было неправильным. Никто не может гарантировать, что Макаров выйдет из комы. Ни один врач не вправе давать подобного обещания. Тем более, я не врач. Поэтому сидела над остывшим кофе и молчала, молчала. А потом вдруг раскрыла рот и рассказала Лизе про Вову, лежащего в нашем отделении, как и ее Макс. Удивительно, но это подействовало на девушку успокаивающе. Видимо, бояться с кем-то вместе легче, чем в одиночку. Она даже улыбнулась и принялась утешать меня, хотя я в этом не нуждалась.

   Вечером я снова нагрянула в палату к Максу. Теперь я точно знала - он в Потоке. И даже, кажется, догадалась, в чем заключаются его Перепутья. Великовозрастный мальчишка не хотел брать на себя ответственность за Лизу и ребенка. Наверняка, рассекает по слоям помолодев лет на пятнадцать! Не случайно же я видела его во сне таким беззаботным!

   - Трус, - с укором прошептала я, обращаясь к лежащему без движения парню. Он и раньше не вызывал у меня симпатий, а теперь и подавно. Ненавижу мужчин, бегущих от обязательств, предпочитающих брать и никогда не отдавать. А потом вспомнила несчастное лицо Лизы, продолжающей страдать по этому поросенку, и неожиданно для самой себя решилась на новый эксперимент.

   Не знаю, на что я рассчитывала. И почему пошла на риск. Действительно ли ради Макарова и его подруги? Или из-за собственной навязчивой идеи и лошади, снившейся по ночам? Впрочем, неважно. Так или иначе, Поток не хотел меня отпускать. А я не могла сопротивляться. И не хотела.

   Я отлично осознавала, какой опасности себя подвергаю, поднося ладонь к голове Максима. Поэтому ограничила время нового "контакта" до десяти секунд, поставив будильник на телефоне, чтобы громкая мелодия вырвала сознание из плена. Я стала повторять эксперимент ночь за ночью, ежедневно на две секунды увеличивая отведенное на "общение" с Макаровым время. Пока мне везло. "Петушиный крик" (как я называла сигнал сотового) действовал безотказно, не давая круговороту образов, рожденных в мозгу пациента, поглотить мой разум.