Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921 - Анджей Иконников-Галицкий

Дело обстояло приблизительно так.

Первое время Корнилов содержался в лагере для высокопоставленных военнопленных в замке Нойленгбах (в источниках встречаются искаженные названия «Нейгенбах», «Неленбах»). Оттуда пытался бежать на аэроплане. Не удалось. Беспокойного генерала перевели в другой лагерь, в третий, в четвертый (их названия и местоположение установить затруднительно; по-видимому, все они находились на территории Венгрии). В последнем – неожиданная встреча: генерал Мартынов, бывший начальник по Заамурскому округу пограничной стражи. Мартынов в самые первые дни войны на аэроплане залетел на австрийскую территорию и был пленен. Теперь Корнилов вдохновил его на побег… План двух генералов был раскрыт, попытка не состоялась.

И тогда Корнилов заболевает. Перестает есть. Доводит организм до истощения. Как шаман или граф Калиостро, научается вызывать у себя сердцебиение и чуть ли не остановку сердца. Его переводят в лазарет, в городок Кесег. Там он «обращает в свою веру» помощника аптекаря солдата-чеха Франтишека Мрняка и склоняет его к совместному побегу. Мрняк достает документы Корнилову (на имя Штефана Латковича, хорвата) и австрийскую солдатскую форму – и вот они вместе исчезают в ночи из замка; едут, скрывая лица под темными очками, в поезде через всю Венгрию в Трансильванию. Добравшись до станции Карансебеш, меняют военную форму на штатскую одежду; несколько дней плутают в лесу возле румынской границы. И надо же – Мрняк попадается жандармскому патрулю[143], а Корнилов после трехнедельных блужданий оказывается на румынской территории близ города Турну-Северин.

(Впоследствии родилась легенда: Корнилов, изможденный многодневным скитанием по лесу, из последних сил переплывает широкий и могучий Дунай. На самом деле граница между Австро-Венгрией и Румынией проходила не по Дунаю, а по маленькой речушке Бахна. Впрочем, где именно Корнилов пересек румынскую границу – неизвестно.)

Это август 1916 года. После успешного брусиловского наступления Румыния присоединяется к Антанте. Корнилов – на земле союзника. 22 августа исхудалый, обросший щетиной человек в оборванной одежонке был доставлен в фильтрационный пункт для бежавших из плена, к русскому военному агенту полковнику Татаринову. И военный агент услышал:

– Я генерал-лейтенант Корнилов.

4 сентября Корнилов прибыл в Петроград. Это было триумфальное прибытие.

Газеты, захлебываясь, кричат о его подвиге и о несуществующих ужасах плена. Орден Святой Анны первой степени с мечами, редкая награда, добавляется к Георгию третьей степени, пожалованному за тот апрельский бой в окружении. Государь император вызывает его в Ставку и удостаивает высокомилостивой аудиенции. Тут же следует назначение командиром корпуса.

Он, Корнилов, превращается в символ всего героического, русского, сверхъестественно побеждающего. Прав генерал Мартынов: «русский народ искал героя-избавителя». Вот он – Лавр Корнилов! Генерал на белом коне!

И ведь удивительно: Лавр Георгиевич ничуть не зазнался, не вознесся, не возгордился. Он остался точно таким, каким был: простым, искренним, ничего не боящимся, ни в чем не сомневающимся. Славу и высокое назначение воспринял как должное; не как свое торжество, а как торжество той правды, в которую он верил.

Чудесный ореол не рассеялся вокруг его образа и после неудач возглавляемого им корпуса в ноябре 1916 года – все там же, между Луцком и Ковелем, в бесконечной мельнице несостоявшегося прорыва. На Корнилова уже привыкли смотреть как на спасителя от всех бед, прошлых и будущих.

А будущие, неумолимо надвигающиеся беды были грознее прошлых.

В начале 1917 года по просьбе казаков станицы Каркаралинской епископ Омский Сильвестр благословил Корнилова нательным крестом и образом Богоматери. Генерал благодарил и писал в ответ с твердой верою: «…Сила Господня… сохранит меня целым и невредимым в предстоящих боях и даст мне новый запас сил для служения Царю и Родине…»[144]

Это письмо датировано 24 февраля. Царю оставалось царствовать семь дней. Родина стояла на краю революционной бездны. В Петрограде уже закипала стихия бунта.

Из телеграмм командующего войсками Петроградского военного округа генерала С. С. Хабалова генералу М. В. Алексееву в Ставку.

25 февраля, 17 часов 40 минут. «Доношу, что 23 и 24 февраля, вследствие недостатка хлеба на многих заводах началась забастовка. 24 февраля бастовало около 200 тысяч рабочих… В середине дня 23 и 24 февраля часть рабочих прорвалась к Невскому, откуда была разогнана… Оружие войсками не употреблялось…»

26 февраля, 13 часов 5 минут. «Доношу, что в течение второй половины 25 февраля толпы рабочих, собиравшиеся на Знаменской площади и у Казанского собора, были неоднократно разгоняемы полицией и воинскими чинами. Около 17 часов у Гостиного двора демонстранты запели революционные песни и выкинули красные флаги с надписями: „Долой войну!“…»

27 февраля, 20 часов 10 минут. «Прошу доложить его императорскому величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей одни за другими изменили своему долгу, отказались сражаться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками…»

Из телеграммы председателя Государственной думы М. В. Родзянко в Ставку царю.

27 февраля, 12 часов 40 минут. «Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе…»[145]

27 февраля Николай II отдал приказ генерал-адъютанту Иванову во главе группы войск направиться в Петроград. Вследствие сложившихся обстоятельств приказ фактически выполнен не был.

28 февраля рано утром император выехал из Ставки в Петроград. При подъезде к столице выяснилось, что железнодорожные пути на станции Любань захвачены восставшими. Собственный его императорского величества конвой в Петербурге в полном составе примкнул к восстанию.

1 марта рано утром царский поезд развернулся от Малой Вишеры и к вечеру прибыл в Псков, где находилась ставка главкосева генерал-адъютанта Рузского. Начались переговоры между генералами и руководством Временного комитета Государственной думы о политическом будущем России. Император оказался в западне.

2 марта телеграммою за подписью государя Корнилов был назначен командующим Петроградским военным округом вместо сдавшегося Хабалова.

Что это значило? Кем должен был стать Корнилов? Последним защитником самодержавия или первым генералом революции? Был ли он связан с тем генералитетом, который давно исподволь готовил отстранение императора от власти? Однозначного ответа на эти вопросы известные ныне источники не дают. Решение о назначении Корнилова Николай II принял до отречения, но уже тогда, когда власть его испарялась так быстро, как капля влаги в пустыне. Вероятнее всего, это назначение было результатом соглашения между обреченным царем и его врагами. Корнилов с его популярностью был нужен и ему, и им.

Во всяком случае, Корнилов оказался лоялен новой власти. Именно он 8 марта выполнил ответственнейшее поручение Временного правительства – арестовал бывшую императрицу, императорских дочерей и сына. И вновь вопрос без ответа: совершал ли он эту операцию, в которой столь мало было героического, с радостью или с горестью? Панегиристы и поклонники Корнилова будут потом утверждать, что своими действиями он спасал царскую семью от самосуда революционных толп. Его недоброжелатели с той же настойчивостью будут распространять рассказ (не особенно достоверный) об оскорбительном по отношению к императрице поведении Корнилова, о красном революционном банте, вызывающе нацепленном на его мундир.

И то и другое – позднейшая мифология. Корнилов, символ всего русского, просто вел себя, как «все русское» вело себя в тот момент. Свержение царя и отвержение всего связанного с его именем стало моментом общенародного единства. Арест «немки» и ни в чем не повинных детей воспринимался как необсуждаемое должное. Кому осуществить этот акт высшей правды, как не долгожданному герою-избавителю?

Впрочем, революция изменила многое – но не характер Корнилова. С новым военным министром Гучковым он не сработался. Разнузданность Петроградского гарнизона оказалась для его военной натуры неприемлема. Более же всего невозможно было примирение с Петросоветом. После нескольких столкновений с этим самочинным и неуправляемым органом революционного безначалия 21 апреля Корнилов отказался от должности. Через неделю был назначен командующим 8-й армией (той, которой до этого командовали Брусилов и Каледин) и отправился на фронт.