Таможня дает добро - Андрей Воронин

— Пока он тебе ничего плохого не сделал. Отстегивает, на водку с икрой дает, и радуйся.

— За это и я ему много услуг оказывал. Сколько раз без досмотра грузы на нашу сторону пропускал! И запомни, деньги не дают, а за работу платят.

- Вот заладил… наша сторона, ваша… Наша только граница, наша и твоя, а все, что за ней в три стороны, — это все не наше.

Латыш встал на колени и выглянул из‑за густых кустов можжевельника. Уже серебрилась в предрассветных сумерках узкая лента речушки, впадающей в Двину. Не выдержав, латыш ругнулся матом, отчего его белорусские коллеги тут же принялись смеяться.

— Небось у себя на берегу ты только по–латышски и чирикаешь, а тут душу отводишь?

— Честно признаться, я такой же латыш, как и вы русские;

— А мы не русские, — в один голос сказали оба белорусских таможенника.

— Я про что и говорю. Отец у меня украинец, а мать латышка. Вот только записался латышом, потому как на железной дороге работать устраивался, иначе не брали. Если груз перехватим, — сказал латыш, —я его сам Саванюку завезу и заставлю заплатить настоящую цену. Это ему не с шушерой возиться, мне он не откажет, цену даст такую, как я скажу.

— Распилим на три части, — мечтательно ковыряясь в зубах спичкой, сказал белорусский сержант. — А если самим в Латвии продать?

— Зачем приключения искать на свою задницу? — сказал латыш. — Товар лучше сбывать проверенным людям. Проиграешь в цене, зато спать спокойно будешь. Можно, конечно, завезти в Ригу, найти людей, да неохота связываться с незнакомыми, залетишь с ними, как пить дать!

— Наверное, правильно ты говоришь, Раймонд, — сказал сержант и тут же прижал указательный палец к губам, а его левая рука потянулась к лежащему на брезенте автомату.

Все трое мгновенно замолчали. Послышался далекий всплеск воды.

— Бобр, может? — прошептал латыш.

— Сам ты бобр. Лодка идет, тяжело идет, — комментировал звуки, доносящиеся из сумрака, сержант. — Чую, они едут!

— А может, дед этот с хутора свои сети проверяет с утра?

— Его сети выше, возле самого дома. Да и рановато еще для него. Зря ты на Саванюка нес, правду он сказал, везут парни контрабанду.

Послышались и мужские голоса.

— Пьяные они, что ли? — прошептал латыш. — Так кричат…

— Не больше нас пьяные, а уверенные, что их никто не ждет.

Таможенники уже сидели на корточках, сжимая в руках оружие. — Пошли к реке. Они гуськом, один за другим, двинулись к берегу.

— Ты, Раймонд, иди к лодке, а мы тут, с берега. Если что, запускай мотор и загораживай выезд.

— Стрелять они не станут?

— Не должны, — сказал сержант. — Если что, стреляй первым.

Латыш отделился от белорусов и растворился в кустах. Ни одна ветка не дрогнула и не шелохнулась. Белорусы спрятались за прибрежными кустами.

Из‑за поворота показался нос лодки, на котором орудовал шестом, отталкиваясь от берега, Антон Сокол. На корме стоял с шестом Круталевич.

— Весла готовь, к Двине подходим.

Здесь маленькая речушка расширялась. Ее русло было уже метров десять шириной, вода глубокая, и лодка после поворота пошла легко, шест уже почти не доставал до дна. Вася Круталевич наклонился, выдергивая из‑под брезента весла.

В этот момент кусты захрустели, на берегу показались два вооруженных человека.

— Эй, бля, давай к берегу! — щелкнули затворы автоматов.

Круталевич втянул голову в плечи. До таможенников, стоящих на берегу, оставалось метров десять. Лодка медленно плыла прямо по середине реки. От неожиданности Сокол выпустил свой шест, и он остался торчать, медленно наклоняемый течением. Круталевич и Сокол молчали, голос подавать боялись, никто не хотел отвечать первым.

— Я сказал к берегу! А то, бля, стрелять будем! — широко расставив ноги и держа автомат у пояса, крикнул сержант. — Вы что, оглохли?

Круталевич принялся загребать веслом. Лодка не слушалась, ее неуклонно несло к Двине.

— Я сказал — к берегу! Стреляю!

— Вот, сейчас начнется, — прошептал Сокол, ложась на дно лодки..

Он принял позу эмбриона, подтянув колени к животу, скрестив на груди руки. Круталевич остался наедине с таможенниками.

— Ты что, оглох, ублюдок? Плыви к берегу, а не то рожок в тебя всажу!

Сокол, уткнувшись носом в воду на дне лодки, пускал пузыри. Жажда спастись пересилила жажду наживы, он внезапно сообразил, что надо делать.

— Помедленней греби, — зашептал он, становясь на четвереньки, — время тяни, время!

Круталевич никак не мог понять, что задумал Сокол. Но, поскольку собственных мыслей у него. не было, он принялся выполнять то, что говорил приятель: неумело орудуя веслом, крутил лодку на одном месте. Таможенники уже теряли терпение, но в холодную воду заходить им не хотелось. Знали, что контрабандисты никуда не денутся, а на случай, если те сунутся в Двину, в кустах сидел Раймонд с моторной лодкой. А латыш церемониться с ними не станет.

Сокол вцепился двумя руками в жесткий брезент рюкзака с вольфрамом и чуть не заплакал, отрывая его от плоского дна лодки.

— Наклони лодку! — зашептал он.

И тут Круталевич сообразил, что задумал Сокол: нет вольфрама, нет и контрабанды! Ну задержат их за нахождение в погранзоне, оштрафуют, в худшем случае могут со злости немного поколотить.

«Но зато останемся на свободе», — подумал Круталевич и ухмыльнулся дурацкой радостной улыбкой, которая сразу же не понравилась таможенникам.

Лодка немного завалилась на бок, и в этот момент тяжелый рюкзак с вольфрамовой проволокой рухнул в воду. От такой наглости у таможенников на несколько мгновений отнялась речь, у них на глазах и второй рюкзак исчез под водой.

— Ты, сука, что творишь?! — закричал таможенник и рванулся вперед, забыв, что перед ним река.

Место было глубокое, и он сразу же оказался по пояс в ледяной воде. От холода и обиды таможенник заскрежетал зубами и принялся размахивать автоматом.

— Да я вас сейчас…

И тут Сокол, уже вздохнувший с облегчением, с ужасом увидел, как Круталевич из‑под телогрейки вытаскивает короткий обрез охотничьего ружья.

— Я же говорил, оставь его в мотоцикле, — беззвучно выдохнул Сокол, понимая, что сейчас может произойти непоправимое.

Круталевич хотел всего лишь выбросить обрез в воду, но сделал это неумело, неловко. Таможенник заметил оружие, а времени на раздумья не оставалось. Круталевичу же явно было жаль расставаться с обрезом, и поэтому он на секунду замешкался. И эта секунда все решила, она стала судьбоносной.

Таможенник нажал на спусковой крючок, и последнее, что увидел Сокол, это куски телогрейки, вспоротые автоматной очередью. Круталевич качнулся, выпустил из руки незаряженный обрез. Тот, булькнув, ушел под воду, а сам Васька осел на дно плоскодонки. Антон же исхитрился перевернуться на спину и перевалился через борт лодки, только мелькнули ноги в огромных, на два размера больших, чем он обычно носил, охотничьих сапогах.

Автоматная очередь еще пару раз вернулась эхом, отразившись от противоположного берега Двины, и наступила полная тишина. Плоскодонку медленно разворачивало кормой к Двине. Воткнутый в дно реки шест поплыл вслед за лодкой.

— Во, бля, — наконец‑то сказал сержант, недоуменно глядя на дымящийся ствол своего автомата.

У него было такое чувство, что стрелял не он, а его сосед, и поэтому никак не мог понять, почему это дым стекает с его ствола.

— Двоих замочил, — задумчиво сказал таможенник, оставшийся на берегу.

— Нет, я стрелял в того, что был на корме, с обрезом. Ты же видел, он в нас целился.

— Ни хрена он не целился.

— А что?

—Выбросить хотел.

Антон в телогрейке и в сапогах плыл брассом под водой. Единственным его желанием было нырнуть как можно поглубже и никогда не выныривать. От испуга он даже забыл, что люди дышат воздухом. Он не чувствовал холода, не видел темноты. Антон достиг дна, ухватился за пучок водорослей и замер, прислушиваясь. Он слышал только, как бьется его сердце, да издалека доносилась какие‑то непонятные звуки.

В растерянности он раскрыл рот и хлебнул воды. Ужас обуял Антона. Он не знал, сколько метров отделяет его от поверхности. В панике оттолкнулся ногами от дна, намереваясь пробуравить, как минимум, пятиметровую толщу воды, чтобы хватить спасительный глоток воздуха, и с невероятным шумом выскочил из воды, которая едва доходила ему до подмышек.

Страшный крик вспорол предрассветную тишину. Таможенники отпрянули от берега, они были свято убеждены, что оба контрабандиста мертвы. Антон же, обвешанный речной растительностью, глотнув воздуха, вновь погрузился в воду и, хватаясь за густые водоросли, извиваясь ужом, пополз по дну к Двине.

Таможенники переглянулись. По воде расходились огромные волны, словно в речушку вошла средних размеров подводная лодка.

— Оказывается, один жив, — крикнул сержант. — Я ему, бля, сейчас устрою! — и таможенник побежал по берегу.

Второй же попытался ухватить лодку за нос и подтащить к деревьям. Но это ему не удалось. Заурчал мотор, и через десять секунд в устье вошла моторка, на корме которой сидел латышский таможенник, держа в правой руке автомат. К берегу он подплывать не спешил.