Сказание об Омаре Хайяме - Рубаи Хайям

Хусейн говорит:

-- Надо разобраться. Я, к примеру, посылаю к шайтану любого, кто вознамерится понукать мною. Я не разрешу, слышите?

Джафар хохочет. И хохоча говорит:

-- Несчастный, ты раб давно! Давным-давно! От рождения. И незачем скрывать это. Ты раб не только султана, но и своей собственной страсти. Ради пары спелых грудей ты готов забыть о своем рабстве. Да, да, да! И не смей возражать!

Джафар стоит изогнувшийся, точно тигр перед прыжком. А на кого, собственно, прыгать, кого разрывать на части? Своих собственных друзей?

Хусейн недовольно пожимает плечами и отламывает хлеб. Что спорить с этим одержимым? Ясно же, одержимый!

-- А ты? -- обращается Джафар к Пловцу. -- Может, ты поговоришь с визирями? Расскажешь, как тяжело ловить рыбу в Заендерунде и кормить семью, а?

-- Это верно, очень трудно.

-- Ведь и слова не те! -- зло говорит Джафар, -- Слова должны жечь! А ты? Какие слова исторгают твои вялые уста? Какие?

Пловец пытается оправдаться:

-- Я же говорю... То есть я не говорю, что волен жить как хочется. И голод к тому же... И всякое такое...

-- По моему, это называется нищенство.

-- Может, и так.

-- Дураки! -- сердится Джафар. -- Дураки! Вы ничему не научились. -- Он нагибается, хватает чашу, пьет ее до дна. Потом выдергивает нож из земли, левой рукой подымает подушку, на которой сидел. -- Глядите! Вот этот негодяй. Вы знаете, кто он. Я даже не хочу называть его имя. Это противно! Мой язык не на помойке найден, чтобы произносить ненавистные имена! Одним словом, вот он!

Джафар высоко поднимает подушку, еще больше выкатывает глаза и вонзает нож в подушку. Джафар подкидывает подушку к потолку. И сыплется пух. Много пуха. Словно бы снег идет в горах Эльбурса.

-- Видали? -- злорадно вопрошает Джафар.

Разумеется, все видели. Это же нетрудно...

-- Теперь вы поняли, что все это значит?

Молчание.

-- Вот так, только так следует расправиться с теми, кто во дворце. Запомните это. Там, а не в обсерватории главные наши враги. И так, только так надо разговаривать с врагами!

Джафар садится на место. С него катится пот. Дышит тяжело. И кажется, вовсе не замечает пуха, который разносится по комнате.

-- Я очень зол, -- признается Джафар эбнэ Джафар. И ни на кого не глядит. Уткнулся взглядом в землю.

Хусейн вылавливает пух из наполненной чаши. Его примеру следуют Пловец и Тыква.

-- Выпить, что ли? -- улыбаясь, спрашивает Джафар, как будто ничего не случилось, И уже совсем успокоившись: -- Все произойдет по писанию. Это слово, о котором я говорил, скоро прозвучит и достигнет ваших ушей. И тогда важно, чтобы вы не оплошали. -И обращаясь к Хусейну: -- А потом ты найдешь возможность и время рассчитаться с любимой за ее неверность. Надо начинать с главного. Ты понял?

У Хусейна на уме только одно: "Эльпи, Эльпи, Эльпи..."

-- Учтите, -- предупреждает Джафар эбнэ Джафар, кинжал имеет два лезвия. И оба они острые.

Что это значит? И друзья его переглядываются: не их ли касается угроза?

25

ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ

О ДЕРВИШЕ, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛ

РЕЧИ НА ИСФАХАНСКОМ БАЗАРЕ

-- Я скажу вам нечто!..

-- Нельзя ли потише?

-- Я должен выразить словами то, что накипело на душе!..

-- А зачем так кричать?

-- Я не кричу. Я только желаю, чтобы слышали все.

-- А мы не глухие.

-- И поняли бы все!

-- Мы не полоумные.

-- И зарубили бы себе на носу!

-- Ну уж это наглость...

-- Я никого не боюсь!

Стоит дервиш на исфаханском базаре посреди мясных рядов и потрясает руками. Он кривой на левый глаз. Одежда на нем изрядно потрепана, неопрятна. Держит в руке посох и горланит на весь базар.

Мясники -- народ степенный и состоятельный. Потрошат себе баранов и не очень обращают внимание на дервиша-крикуна. Однако, как ни говори, народ есть народ: он любознателен, ему хочется послушать дервиша, если у того есть что сказать. А по всему видно, что есть: не станет же орать, если за пазухой пусто!

Иные мясники побросали работу, обступили дервиша. А один из них попытался урезонить наглеца. Только из этого ничего не получилось: стоит себе дервиш, чуть не рвет на себе волосы и продолжает привлекать к себе внимание выкриками и жестами.

Потом к мясникам присоединились зеленщики. Думают про себя: "Наверное, святой человек, надо бы его послушать".

А что случилось? На что глядеть? Как этот дервиш надрывает себе глотку? Или потрясает посохом в воздухе? Когда приезжает с Востока укротитель змей -- это зрелище. Когда хаджи, побывавший в Мекке и Медине, рассказывает о разных чудесах -- это успокоение для души. А что угодно этому дервишу? За то время, пока он орет, мог бы и поведать кое о чем...

Как ни говори, а на базаре в Исфахане -- как на всяком базаре: падок народ на зрелища и всякие россказни. А почему бы и нет, тем более если за это денег не просят...

Один из мясников, дюжий молодец с огромным ножом в руке, дергает дервиша за грязный рукав. Дервиш огрызается:

-- Чего тебе?!

-- Ежели ты хочешь говорить, говори, -- ответил мясник -Сколько же можно кричать?

-- А ты кто такой? -- взвизгивает дервиш.

-- Али эбнэ Хасан. Вот мое имя!

-- Ну и что ты этим хочешь сказать?

-- Чтобы и ты назвался, кто ты есть.

-- Не торопись. Все узнаешь. -- Дервиш приосанивается. Бьет посохом землю. -- А ты знаешь, что такое буря в пустыне?

-- Положим, нет.

Ты знаешь, что такое мороз в Гуране?

-- Скажем, нет.

-- А ты ел падаль?

Мясник корчит гримасу и признается:

-- Нет, не едал.

-- А я все это знаю. Это все у меня здесь! -- И дервиш трижды ударяет себя рукой по шее, да так сильно. что язык вываливается наружу.

Дервиш потрясает кулаками. Исступление вновь охватывает его! Но не очень понятно окружающим, что, собственно, приводит его в исступление и на кого обрушивает он свой гнев. А то, что он гневается, видно даже слепому: того и гляди полезет в драку. А разве так ведут себя благочестивые дервиши?

Мясник верзила желает выяснить, что надо страннику. Он обращается к нему вежливо, даже с некоторой долей почтения, ибо дервиш чем то взволнован.

-- Святой человек, -- говорит мясник, -- почему ты так негодуешь? Не проще ли облегчить свою душу и рассказать нам то, что хочется тебе рассказать? Ежели, разумеется, мы того достойны.

Дервиш вытирает потное лицо подобием рукава, от которого остались одни суровые нити.

-- Ничего особенного я не скажу, -- ворчливо отвечает дервиш. -- Дайте мне воды, и я кое что сообщу.

Кто-то подает ему чашку с водой -- дервиш даже не взглянул кто. И не поблагодарил. Потом уселся на корточки. Его окружили плотным кольцом: были тут мясники, и зеленщики, и всякий сброд, посещающий базар и охочий до диковинок.

-- Я иду из самой Бухары, -- начал дервиш. Не всегда меня брали караванщики, и тогда я шел по пескам, поджариваемый точно грешник в аду. Я пил горькую воду. Я пил и чистую воду. Ячменная лепешка была для меня слишком вкусна. Я хотел видеть мир, каков он есть. И увидел, доложу я вам.

Ему подали еще воды, потому что чувствовалось, что в горле у него пересыхает. Не то от волнения, не то от зноя.

-- И вот что я скажу: много добрых людей на свете. -- Дервиш слова эти произнес громко, почти выкрикивая их. -- Но скажу и другое: немало отпетых негодяев, готовых причинить тебе зло. Эти душегубы шныряют и в пустынях, и среди людей. Знайте же: это шакалы в образе человеческом!

Дервиш рассказал о прекрасных городах, которые в этом обширном государстве. Бухара и Самарканд -- чистые жемчуга. И Хива не уступает им. Нишапур и Балх чудо-оазисы человеческой мысли и бытия. Исфахан и Багдад многое потеряли бы, ежели б не с чем было их сравнивать. Аллах устроил мир соответственно: красивое рядом [А-017] с красивым, уродливое рядом с уродливым. И жизнь познается в сравнении. И тогда приходят на память слова из священной книги: "Господи наш! Не уклоняй наши сердца после того, как Ты вывел нас на прямой путь, и дай нам от Тебя милость: ведь Ты поистине податель!"

И жизнь построена так, как построена: аллах сделал все для [А-017] этого, и мы, его песчинки, благодарим его, ибо он всемилостив, всевидящ и милосерд!

Дервиш продолжал:

-- Вот идешь ты. Шагаешь фарсанг за фарсангом, и на каждом [Ф-003] клочке -- его печать: добрая и милосердная. И думаешь ты о мире его, как бы сотворенном для счастья и довольства. А между тем душегубы и разбойники на больших дорогах пытаются разрушить эту гармонию. Пройдите по дорогам, исполните завет аллаха, как он [А-017] сказал в книге: "Странствуйте же по земле четыре месяца и знайте, что не ослабите аллаха и что аллах опозорит неверных!" Я ис- [А-017] пытал то, что испытал, и тяжесть этих испытаний у меня вот здесь!.

Дервиш снова ударил себя изо всей силы по затылку, и язык у него снова вывалился наружу.

Слушающие его подивились силе слов его, и убежденности его, и оглушающему голосу. Но самое главное: смысл речей незнакомого дервиша оставался все еще темным. Непонятно было, к чему он клонит, в какую сторону его поведет. Будет ли это речь о смирении и долготерпении как лучших человеческих качествах, рожденных исламом, или же дервиш имеет сообщить нечто необычное, или же обвинит власть в терпимости к различного рода душегубам?..