Ядерный Ангел - Андрей Астахов

У меня ком встал в горле. За эти дни я навидался такого, что на десять жизней хватит. Но эти три скелета, большой и два маленьких, много лет пролежавшие на этом месте, останки взрослого и двух детей, нашедших последнее пристанище на пригорке под ржавым железным щитом с цитатой из Нового Ядерного Завета – это было что-то! Ни полуразрушенный Зонненштадт, полный медленно умирающих людей, ни гибель Ивана Шумилина, ни нахттотеры, ни человечина на рынке, ни тело нациста на щите со словами новоявленного живого бога апокалитов, ни труп сектанта, которого добили собственные братья по вере не потрясли меня так, как это зрелище. Это был символ, жуткий и красноречивый. Ядерная Троица, вот как я назвал эту картину. Меня прямо-таки смертельный холод подрал по хребту. Тем более что Тога сообщил о повышенной радиации.

– Почти сто миллирентген, – заявил он. – Останки фонят.

– Разве такое может быть? – Я не мог оторвать глаз от скелетов.

– Может, – ответила за Тогу Кис. – Я читала архивные медицинские отчеты. Врачи, лечившие в первые дни после ракетных ударов облученных, не знали, что их пациенты сами стали источниками излучения. И тоже гибли от радиации.

Я поднял глаза и прочел надпись на таблоиде:

Говорит Живой Господь: нет больше надежды, как только во Мне! Пролью огонь и отравленную воду с неба и отравлю плоть их, и пищу их, и разрушу города их, и поражу их безумием с первого дня их жизни до последнего. Отдам этот мир во власть нечестивых и позволю им править народами и упорствовать в безумии своем. Но Я разрушаю, и Я возрождаю миры, и каждый, кто уповает на Меня, будет спасен. Я призову Ангела спасающего и человека чистого сердцем ради мира, который Я разрушил в День Гнева Моего и который восстанет в День Прощения Моего. Я восстановлю плоть вашу, и град разрушенный станет градом цветущим, и возрадуется всякий, кто исполнит волю Мою.

– Леха, что с тобой? – Тога заглянул мне в лицо.

– Ничего. – Я не мог говорить. Все расплывалось перед глазами, ноги стали чужими. – Мастер, паскуда, какую пытку придумал! Я его… я его в клочья порву, сволоту!

– Успокойтесь, – Алина коснулась пальцами моего плеча. – Вам нужно быть сильным. Этим людям уже ничем не поможешь.

– Тогда ради чего все это? – не выдержал я. – Куда мы идем? Какого хрена ищем? На кой нам сдался этот затраханный ученый фриц? Американцев спасать будем? Да насрать мне на эту Америку! Мне-то что до этих американцев, если России больше нет? Вот что от нее осталось – разрушенные города, кости в чистом поле и радиация. Четвертый Рейх, мать его так! Чем нам поможет этот сумасшедший Старик? Вы-то хоть сами знаете ответы? Не знаете, и я их не знаю. Я вообще ничего не знаю. Впору ложиться рядом с этими, – я показал на останки, – и помереть к едрене матери, чтобы всего этого не видеть.

– Леха, нам идти надо, – мягко сказал Тога. – Тут радиация.

– Плевать, – я глубоко вздохнул и полез за сигаретами. – Давайте только покурим. Надо в себя прийти.

– Только не здесь, – сказал Карагод. – Тут нас за пять километров видно. Пойдем?

Мы побрели дальше по дороге, к лесу, и тут мне в голову пришла новая и очень неожиданная мысль, заставившая забыть о только что виденном печальном зрелище.

– Слушайте, а ведь эти надписи тут не просто так сделаны, – сказал я. – Кому они в лесу нужны, а? Сами апокалиты и так все их новое писание наверняка наизусть знают. Так что это не наглядная агитация, сто пудов. А чужаков они к себе не пускают, мы только сегодня видели, как они с гостями обращаются. Для кого тогда все эти цитаты?

– Форсят, сволочи, – заметил Карагод. – Показывают, что это их лес и их власть.

– Нет, не думаю, – я повернулся к Тоге. – Слышь, Мейсон, есть тема. Помнишь, мы говорили с тобой, что все это для нас как бы игра?

– Говорили, ну и что?

– Нет, ну давай допустим, что все это игра, как любая РПГ-овина. А там, в играх, то есть, встречаются такие хинты, тонкие намеки на толстые обстоятельства. Подсказочки игроку, сечешь?

– Я что-то тебя не пойму. Причем тут подсказки?

– Смотри, Старик хочет, чтобы его нашли. Типа помогли свалить от апокалитов. Можно предположить, что все эти таблоиды содержат какую-то дополнительную информацию для нас? То, что мы должны знать, чтобы хорошо просечь ситуацию.

– Так цитаты на щитах не Старик писал.

– А почему надписи на немецком? Зачем в русском лесу оставлять надписи, стилизованные под язык Библии, сделанные на чужом языке, да еще готикой? Для ягеров сделаны? Для ягеров бы просто написали: «Стоять! Будем стрелять!» Или для упырей-коптильщиков? Копай глубже, брат. Надпись делается для тех, кто ее может прочесть. Мы можем. Это Старик подсуетился, я уверен. Надписи – его идея, а кто писал, вопрос десятый. Он ждет гостей, нас то есть. И в надписях для этих ожидаемых гостей кое-что скрыто. Кое-какая существенная инфа. Например, что нам следует знать об учении Ахозии. Или же как пройти к городку сектантов, чтобы не нарваться на минное поле или на засаду. Дороги ведь мы не знаем, верно? А он позаботился, чтобы мы по лесу попусту не шлындали и время не теряли. Заметил, что таблоид на развилке на правую ветку дороги показывал?

– Леха, – Тога посмотрел на меня с состраданием, – по-моему, ты переутомился.

– О чем вы говорите? – спросила Кис.

– Нет, и смысл этих фраз, – продолжал я, не ответив девушке, – вроде хрень многомудрая, а кое-что есть. Особенно на втором щите: «Открою путь человеку не от мира сего». Так мы с тобой не от мира сего, Тога.

– А кто у нас Ангел спасающий? Ты или я?

– Не знаю. Но встретим этого Старика, надо будет с ним перетолковать серьезно. Что-то во всем этом есть.

– Курим и идем дальше, – сказал Карагод. – Скоро солнце сядет.

– Солнце сядет? – Я посмотрел на проводника. – А разве в этом мире оно еще встает по утрам?

– Шутишь, друг, а мне не до шуток, – бросил Карагод и зашагал по дороге.

– Мне тоже, – сказал я, последовав за ним.

Глава двенадцатая.

Старик

Тема форума: Есть ли Господь Бог?

Разместил: Господь Бог

Холод, воющий ветер, пустота и постоянное присутствие смерти – вот как я могу описать наш путь через Могильный лес. Сейчас я даже не могу вспомнить, сколько дней мы шли через него. Останавливались на ночлег в каких-то заброшенных срубах или в землянках, устроенных партизанами, пытались согреться, сидя в полутьме, жевали безвкусные пайки, спали, прижавшись друг к другу, чтобы было теплее – а наутро опять шли к логову Ахозии, наматывая километры по мертвому лесу. Карагод сказал правду, этот лес действительно напоминал огромное кладбище – нам то и дело попадались показавшиеся из-под снега человеческие кости, сгнившая одежда, брошенная посуда, детские игрушки, ржавые консервные банки. Я смотрел на них и пытался себе представить, сколько же людей погибли здесь, пытаясь найти убежище, и понимал, что никто никогда этого не узнает. Трудно было даже вообразить масштабы той катастрофы, которая произошла в этом мире. То, о чем я читал в страшных антиутопиях, видел в фильмах про постъядерный мир, теперь окружало меня на самом деле. Привыкнуть к этому было просто невозможно, я все время убеждал себя, что это всего лишь игра. Вот поиграем еще, и все кончится, как дурной сон. Но прошел день, потом другой, третий, а путь продолжался, мы плелись в никуда, вытягивая ноги из слежавшегося тяжелого снега, перешагивая через кости, и Тога постоянно проверял показания дозиметра. Меня все больше заботила одна-единственная мысль – а сможем мы с Тогой выбраться из этого кошмара, или сгинем в нем бесследно? Чем больше я об этом думал, тем тошнее мне становилось. Одна радость: я больше не видел во сне нахттотеров. То ли бледнолицые рыцари-вампиры забыли обо мне, то ли просто не могли меня найти, но две ночи я проспал спокойно. Мне даже приснился Петербург, моя квартира – уютная, светлая, чистая, теплая, с электричеством, чистой водой и канализацией. Будто бы кто-то подарил мне крохотного щенка, и этот щенок весело прыгает вокруг меня, тявкает и лижет мне руки. Когда я проснулся и понял, что это был только сон, и я лежу на полатях в вонючей темной землянке, то чуть не заревел от отчаяния.