Приключения 1990 - Виктор Топоров

— Колеблюсь? — переспросил я. Затем, припомнив, сказал: — Я личность Сомневающаяся. — Задетый, потерянный от его отповеди, но с улыбочкой — насильственной правда.

— Да все мы сомневающиеся, — усмехнулся он, разом сникнув. — Извини. За резкость. Нашло что-то.

— А до Олега нам все же далече, — продолжил я, заглаживая конфликт. — И мне, и тебе, и... в равной степени.

— Тоже, между прочим... — Игорь запирал замки гаража, с подозрением глядя в беззвездную темень неба. — Типаж! Без почвы, не опора, нет...

— Ну опираться — это на самого себя надо, — рассудил я. — Или на боженьку.

— На себя не обопрешься, поскольку сомневающиеся, — ответил он, оттирая руки снегом, — а насчет боженьки — факт спорный.

— Зря богохульствуешь, как бы не вышло чего...

— А он меня простит, он знает: я хороший парень. Ну, — обернулся, — чего делать будем? И вообще — ради какого такого живем? Не знаешь? Сомнения чтобы изживать! Ради того и существуем. Во, гляди-ка... смысл жизни нашли... философы гаражные!

Марина Осипова

Вечером звонок. Торопливые слова моего первого супруга: «Важный вопрос, срочно поговорить, я возле дома...» Не отказываю, и через три минуты он сидит напротив меня в кресле. Постаревший, посеревший лицом от забот, но ухоженный: костюм сидит как на манекене, все — из-под щетки и утюга, парижские одеколонные запахи.

— Видишь ли, — начинает он, расстегивая пиджак и красиво закуривая. — Идет время... И подводит оно нас к тому рубежу, когда многое необходимо оценить вновь.

Мне почему-то приходит на ум комиссионный магазин. Заковыристая преамбула. Что за ее заслоном?

— Скажу прямо, — чеканит он. — Раньше я заблуждался в тебе. Не верил. Думал, ты на ложном пути. Был эгоистом. Слушал... глас родительской мудрости.

Мне все становится до скуки ясно.

— У тебя испортились отношения с женой?

Уколотый иронией, он подбирается.

— Как раз нет. Просто... я понял: она — чужой человек.

— Значит, — комментирую, — она не в курсе того, что сидишь ты сейчас с первой женой, намереваясь предложить ей третий брак?

Молчит.

— Описываю, что произойдет часом-двумя позднее, — продолжаю устало. — Получив здесь категорическое «нет», ты направишься к своему чужому человеку, думая обо мне что-нибудь вроде: «Да задавись!» — и будешь с этим чужим ласков, мил, будешь убеждать себя в том, будто она — самая родная и прекрасная, а сегодняшнее свидание со мною — сумасбродство и миллион унижений.

Я нравлюсь себе. И откуда столько логики, холода, воли? Вот каковой быть надлежит, вот мой стиль и характер, а может... еще и основа будущих моих героинь? По-моему, перспективно... Следует поразмыслить. Неужели глупый случай подтолкнул к открытию?

Человек напротив подавлен. Ему хочется уйти. Но просто встать и уйти мешает уязвленное самолюбие, необходимо найти какие-то слова, и он ищет их.

— Звонят... там, — хмуро указывает на дверь.

Открываю. Володя. Вмиг теряюсь. Голова пуста, лицо — будто пламя лизнуло, а с языка невольно слетает:

— Входи...

Знакомство мужчин. Все мы в неловкости величайшей, но расхлебывать ее предстоит мне одной. Так. Пытаюсь изобразить беспечность мотылька.

— Посидите, — говорю, — а я — чай...

Заливая чайник до упора, ставлю на плиту. Ох как все надоело, как опротивело, за что же такое, а?!

На кухню является Владимир. Прикрывает дверь. Лицо решительное, как у провинциального актера в роли Отелло.

— Марина, — начинает с шепчущим придыханием, — прости за вторжение, но я не мог... Хочу сказать... Нам надо быть... вместе. Всегда.

— Замуж зовешь? — лукаво вскидываю я глаза, и вдруг так весело становится, что и жутковато от этакой своей внезапной смешливости. А Вова в растерянности... Жалок он... Кончились его чары, и соскочили путы. Другие чары, ветхие путы. — Пошли! — Хватаю его за безвольную руку и тащу в комнату, где тоскует мой первый супруг — чужой человек. Усаживаю их рядышком. — Ну-с, — лучусь доброжелательностью, — аудитория страждующих не полна, многих, вероятно, не хватает, однако начнем. Монолог. Итак, прибыли вы сюда, господа, с намерениями одинаково серьезными. — Они коротко переглядываются, тут же опуская безразлично глаза долу. — Вопрос: почему именно сюда? Ответ: симпатичная баба, раз. Известная актриса, что престижно для вас, обывателей, — два. Третье и главное: а вдруг она — буксир? Вдруг вытянет из ничтожества вашего бытия? Однако не учтено: буксир будет тянуть балласт. Теперь. Вывод из разъясненного. Просьба. Более не докучать, не ставить себя в нелепое положение и не искать встреч со мной посредством билетов в пункты культурного времяпрепровождения. Возможно, сейчас я говорю более чем резко, но что поделаешь — подобных вам много, и тут работает лишь доктрина, исключающая сантименты. Наконец, если вы не против, то из вежливости на прощание могу попотчевать вас чаем. С пряниками.

— Самомнение — великая сила, — говорит Вова, поднимаясь.

Поднимается и бывший муж, безразлично глядя сквозь меня.

Хлопнула дверь. Засвистел на плите чайник.

Ну вот... все. Нехорошо я... Брось, Мариночка! Честно, справедливо и единственно верно. И пусть это будет привычной позицией. А сегодня... состоялась как бы генеральная репетиция. Успешно прошедшая. «На бис». И новая эта роль немало меня обогатила. На всю жизнь обогатила, полагаю... Те, что сейчас ушли, были прохожими в моей судьбе. Партнерами, которых я переиграла. Они навсегда остались на своих вторых ролях, а мне надо идти дальше. Прощайте. Когда-то вы были весьма милы. И необходимы, вероятно.

Не дай мне Бог возвратиться к вам!

Игорь Егоров

Приглашен был в ресторан, на празднование юбилея директора нашего районного универсама, с кем подружился около месяца назад. Думал, иду в чужую компанию, но оказалось — половина собравшихся давно и сердечно со мною знакома. Вначале удивился, потом, уяснив закономерность явления, разочаровался. Так, в разочаровании, и пировал в своем сплоченном кругу, где каждый друг другу брат, товарищ, каждый друг другом вычислен и на определенную полочку положен. Тоска. Не доел, не допил, сославшись на головную боль, и пошел восвояси. А болела душа. Определить свое состояние я, впрочем, не пытался, да и невозможно было его определить, потому как ныне я запутался в себе настолько, что хоть помирай или вставляй новые мозги, где только осознание себя и правила приличий, но если поверхностно, то в данный момент мною владело достаточно банальное, слепое презрение к роду человеческому, и вообще я был в непримиримом конфликте с обществом, чью не лучшую частицу представлял сам.