медведица,или легенда о Черном Янгаре - карина

   - Прелестненько! - сказал кто-то, - Хочешь, волосики расчешу?

   Отпрянув от воды, я обернулась.

   На тонкой ивовой ветке, которая с трудом-то собственные листья удерживала, сидела девушка.

   - У меня и гребешочек есть, - она показала мне деревяшку с тремя кривыми зубами.- Прелестненький.

   - Кто ты?

   - Я и косичку заплести смогу, прелестненько будет. Не бойся. Тебя не трону.

   И тут я поняла, что вижу перед собой лаакье-водяницу.

   Белая, с прозеленью кожа. Волос светлый, вьющийся, так и тянет прикоснуться. Сидит лаакье у воды, держит гребешок да людей ждет. Увидит женщину и начнет жаловаться, дескать волосы в ветвях запутались. Помощи просить будет. Плакаться... обещать сокровища немалые. Но стоит поддаться, коснуться волос и враз опутают они сетью, утянут на дно.

   Мужчины же сами к лаакье устремляются.

   Им-то кажется, что не видели они девы краше...

   - Не бойся, - водяница провела гребнем по космам. - Ты хозяюшка.

   - А ты?

   - А я живу тут.

   - Давно?

   - Давненько, - она зажмурилась... - Как утонула, так и живу. Прелестненько здесь. Садись.

   И я, цепенея от собственной смелости, села под ивой.

   - Я тебе рыбки потом принесу, - сказала лаакье, касаясь моих волос. И языком зацокала горестно: - Что ж ты с ними делала-то? Совсем запустила. Волосики беречь надобно. Прелестненько чтобы...

   Руки ее были холодными и мокрыми, а шеи нет-нет да касались острые коготки. И тогда вспоминала я, что не просто так тянет лаакье людей под воду, но чтобы кровь их пить.

   - Я тебе волосики чешу-расчесываю, - голос ее убаюкивал. - Разберу прядочку к прядочке, ниточку к ниточке... прелестненько будет... принесу тебе со дна беленьких жемчужинок... заплету косички... одну или две?

   - Семь, - ответила я.

   - Семь косичек мужчинки носят... - неодобрительно произнесла лаакье, выглаживая мои космы. И распадались колтуны, рассыпались от прикосновений водяницы слипшиеся пряди, и даже боль в заживающем шраме утихала. - У тебя есть мужчинка?

   - Был.

   - Друг?

   - Муж.

   - Му-у-ж, - вздохнула лаакье. - Я себе тоже мужа завести хотела. Раньше. Давно.

   - Не вышло?

   Она покачала ногой, и тонкие пальчики скользнули по водяной глади, ее не потревожив.

   - Тонут, - лаакье вернулась к моим волосам. - Не прелестненько.

   Семь кос она заплела, украсив каждую ивовыми листьями и тонкими полосками коры.

   - А здесь я не помогу, - она коснулась своего лица.

   - Знаю.

   - Ты еще придешь? - в темно-зеленых глазах жила надежда. - Тут скучно очень. Сижу, сижу и нет никого...

   - Приду, - пообещала я, еще не зная, сдержу ли слово.

   Но на следующий день появилась у заводи, принесла лаакье новый гребень, обнаруженный мной среди вещей Тойву. Этот гребень был обыкновенным, деревянным, и украшал его нехитрый узор. Но лаакье взвизгнула от радости и, соскользнув с ветви, обняла меня.

   - Прелестненько!

   Лаакье была холодной. И пахло от нее нехорошо, речною рыбой.

   - Мне давненько ничего не дарили, - сказала водяница, пуская гребень по золоту волос. - Старуха была злой. Ты - добренькая. Прелестненько, да? Будем дружить?

   - Я не умею.

   Лаакье только рассмеялась.

   Над чем? Я и вправду дружить не умела.

   Те дети, что жили в Лисьем логе, сторонились меня, не зная, как себя со мною держать. Ведь я была и хозяйской дочкой, и бастардом. Оттого и сами они стояли одновременно и выше меня, и несоизмеримо ниже. Пожалуй, не возвышайся за моей спиной грозная тень Ерхо Ину, тяжко мне пришлось бы.

   - Расскажи, - водяница присела на старом камне, поверхность которого тотчас заблестела водой. - Расскажи про людей. Ты еще помнишь.

   - Что помню?

   - Как быть человеком.

   - Помню. И помнить буду.

   - Нет, - водяница переложила гребень в левую руку. - Все забывают.

   Быть может.

   Но я не забуду.

   - Расскажи...

   ...и я рассказала о том, как однажды появилась на свет в Лисьем логе, и мой отец, спеша сдержать слово, признал бастарда...

   Лаакье слушала. Ей нравились сказки.

   Мой лес был велик, пожалуй, много больше Лисьего лога с прилегавшими к нему полями. Его края, отороченные молодыми березняками, были наполнены светом и жизнью, а Горелая башня, сердце, темное, упрятанное в грудную клетку старых дубов и елей, спрятано так, что ни человек, ни зверь не мог до него добраться. Впрочем, люди предпочитали держаться окраин.

   И я подумывала о том, чтобы выйти к ним, заговорить, но всякий раз останавливала сама себя. Что я скажу вот этой женщине, которая, склонив колени у старой сосны, собирает бруснику? Пальцы ее красны и неуклюжи, а ягода в этом году мелкая, что бисер.

   Я могу провести ее туда, где брусника уродилась крупной, но...

   ...женщина вскидывает голову, сдвигает красную косынку, повязанную узлом вперед, чтобы ниекке-лесной человек голову не закружил, и хмурится.

   А я вижу в ее глазах болотную гниль.

   ...вчера она тайком подбросила соседской корове паслену, потому что корова эта давала молока вдвое больше, чем любая другая. И соседка этим хвасталась.

   Ерунда какая...

   ...но мне противно. И я отворачиваюсь.

   Ухожу.

   А на следующий день встречаю молодого охотника. Он доволен: четырех зайцев добыл. И на олений след стал, но...

   ...я подаюсь ближе и вновь цепляюсь за взгляд.

   Не болото, скорее озерцо, которое только начало зарастать илом. Нравится ему девица одна, но она, гордячка, и смотреть в его сторону не желает. Других женихов ждет... и вот если распустить сплетню, что гордячка не так уж и горда, что готова она за бусы или браслеты серебряные с любым пойти, то поразбегутся женихи. И ничего-то ей не останется, кроме как выйти замуж за охотника. А там он уже сумеет припомнить ей былое унижение.

   И сердце его, срываясь вскачь от радости - хорошо придумал - зовет меня.

   Это ведь правильно будет - остановить зло.

   Убить?

   Даже если так... я ведь хийси...

   ...но еще помню, как быть человеком. И снова ухожу.

   Останавливаюсь, встретив совсем юную девушку, глаза которой чисты.

   И почти решаюсь сделать шаг навстречу, когда чистота сползает: маска.