Днепровский вал - Владислав Савин

— Их ладно, — заметил Сирый. — А других? К каждому ведь персональную опеку не приставишь.

— А вот это и будет наша работа. Создать такой порядок, запущенный общественный механизм, чтобы пассионарии работали на общую цель. Конечно, тех, кто все же станет разрушителем, придется изымать, но это уже будет явный брак производственного процесса. Жалко ведь — сколько пользы для общего блага мог бы принести каждый такой себя не жалеющий! А поскольку таких в обществе, как Гумилев заметил, лишь несколько процентов, то работа сильно облегчается. Таковы, в общем, будут основные фронты: контроль настроений в обществе, отслеживание новых идей, выявление распространителей, оценка «полезно-вредно», и соответственно поддержка или совсем наоборот. Кстати для последнего варианта вовсе не обязательно истреблять носителей идеи. Ваш товарищ Смоленцев, с которым мы еще раньше общались, когда он на Волге моих диверсантов учил, показывал: в борьбе каратэ совсем не нужно силу силой встречать, а надо малое добавочное усилие прибавить, чтобы вбок увело, где для тебя безопасно. И в нашем деле можно так же: чем мучеников делать, что идею, что человека, можно высмеять, скомпрометировать, исказить, да просто под таким углом взглянуть, что все плеваться будут. А цензурой заниматься придется, как же без нее, но, опять же, тоньше работать. Ни в коей мере не делать, как поэт Твардовский напишет, что дураков, которых совсем уж использовать нигде нельзя, а в отставку сами не хотят, «их как водится, в цензуру, на повышенный оклад». И даже не запрещать, а критику навстречу подпустить, или свое на аналогичную тему — тот же принцип непрямого воздействия. Такие вот фронты намечаются; ну, естественно, самое тесное взаимодействие и с госбезопасностью, и с органами внутренних дел, и с Госконтролем, и выход наверх с предложениями, что можно улучшить. Да, ну и, конечно, отношения между государством и церковью, между национальностями — в общем, все, что влияет на моральный климат нашего общества. И работать тонко, творчески, с огоньком, ни в коем случае не дубово. В идеале, чтобы нас вообще не замечали, считая, что все само идет так, как надо.

— Задача! — заметил Елезаров. — Только не понял вот. Вы сказали «общественный механизм», а это какая-то Контора Глубокого Бурения выходит, причем еще одна. Если так, то отчего ее же, родимую, не озадачить?

— Общественный механизм будет, — заявил Пономаренко. — Ну нельзя все на одного Вождя вешать, что на самом верху, что пониже. Он тоже может ошибаться — человек же, а не бог. И значит, должен быть предусмотрен механизм «обратной связи», как вы называете, чтобы можно было зарвавшегося одернуть, а то поступают уже сигналы из среднеазиатской республики на небезызвестного вам объекта «кукуруза» — вот на нем и опробуем. С другой стороны, критиканства быть не должно, критика должна быть конструктивной и ответственной. И нет у нас непогрешимых Вождей — что вы так смотрите, товарищ Елезаров, это мне сам товарищ Сталин сказал! — обязательно должна быть «защита от дурака» на самом верху. В то же время никакой всеобщей демократии быть не может по той простой причине, что субпассионариев на пушечный выстрел нельзя подпускать к принятию каких-либо решений. Так что общественный механизм будет, и нам предстоит придумать его, запустить, отладить. И, естественно, Контора, как вы выразились. Работающая, как я сказал, в тесной связке с органами, но их не дублирующая. Потому что, грубо говоря, они реагируют, когда что-то уже совершено, а у нас основная работа будет «на опережение», лишь по обнаружению тенденции, когда, юридически говоря, виноватых еще нет. И целью будет, чтобы эти виноватые ими не стали вовсе — отказались от своих заблуждений или же раскаялись, отреклись — карать лишь в самом последнем случае, упорствующих, когда никак нельзя иначе.

— Так это прямо инквизиция какая-то выходит, — крякнул Сирый. — Средневековье.

Мы не звери, что вы, что вы!Мы везде — но нас не надо замечать.Днем и ночью мы готовыВас самих от ваших мыслей защищать.[12]

— Инквизиция? — поднял брови Пономаренко. — А что, в этом что-то есть! Тем более, ее никогда не было на Руси, а значит, нет и отрицательного смысла этого слова. Государственная инквизиция; тем более что, как я сказал, религия, секты и всякие там пророки — это тоже наши клиенты. Любое государство обязано бороться с инакомыслием, вопрос лишь, делать это грубо и топорно, проливая кровь и порождая мучеников, или тонко и ненавязчиво, привлекая несогласных на свою сторону. А что до средневековья, то вы ошибаетесь. Идеи и принципы, что я озвучил, взяты мной из книги «Психологическая война» издания ваших девяностых, которая, судя по обложке и отсутствию штампа, находилась в свободной продаже. И предисловию, где сказано: «Для широкого круга лиц, занятых политической деятельностью, конкурентной борьбой, рекламным бизнесом». Так что методы все не наши, а ваши.

Смелкова Анна.

Северодвинск, 22 июня 1943

Пошел третий год войны. Два по календарю, а сколько по жизни?

И много лет спустя, вспоминая что-то у нас, будут говорить: «Это было до войны» или «после войны». Но ведь и сейчас мне кажется бесконечно далеким: весна сорок первого, второй курс универа, прогулки по набережной в белую ночь… С Аркашей Манюниным, гордостью нашего курса, будущим академиком и, без всякого сомнения, светилом советской науки. В него были влюблены все наши девчонки, но так вышло, что он жил на Чкаловском, рядом со мной, и часто меня провожал. Хотя мы даже не целовались ни разу, только вели разговоры на всякие умные темы. И если бы не было войны… Впрочем, кто знает, что было бы «если»?

И ведь я встретилась с Аркашей сейчас, в Москве. Он все такой же: сутулый, волосы всклокочены, те же круглые очечки — его из-за близорукости в армию не взяли. Он проездом из эвакуации в Ленинград возвращался — столкнулись на улице, бывает такое не только в романах. Пять минут поговорили, и такое ощущение, что он таким же мальчишкой остался, а я старше его лет на десять. Он умный, хороший — вот только теперь у нас не могло бы быть совсем ничего. Потому что он в тылу, в эвакуации — а я в белорусских лесах с СВТ бегала, а до того в Минске должна была немцам улыбаться: «Чего изволите, герр?»

Жизнь тогда казалась безоблачной, а будущее светлым: можно заниматься чистой наукой и жить как все. А сейчас думаю, а может, меня судьба жить оставила, а не погибнуть как в ином мире — затем, что другая война впереди? Нет, не та, которая там так и не случилась, с атомным апокалипсисом, а незаметная, за умы и души наших людей? Чтобы через полвека те девчонки мечтали выйти замуж за ученых и инженеров, а не за «деловых»?

Ну вот, компьютер загрузился. Ввожу пароль, выбираю и запускаю программу, которую лейтенант Мамаев специально для меня на Делфи написал. Как он мое умение назвал — «продвинутый юзер»? Пользоваться умею, чем показали, а вот самой что-то изменить не получается — Мамаев сказал, чтобы в редактор не лезла и не пыталась, и в конфиг тоже, настройки собью. Ну и ладно, мне хватает…

Чем занимаюсь? В общем, тем же, что в минском подполье, только наоборот. Там по крупицам информации надо было восстанавливать картину — ну, а здесь подсовывать искаженную вражеским шпионам. И если тот американский клоун здесь один, и до сих пор в госпитале валяется — Ленка его подкармливает, Женечкой называет, а попутно впаривает дезу, в виде сплетен и слухов, — то британцев несколько десятков, копают не так нагло, но упорно, по капле, по зернышку собирают те же слухи, а после кто-то, наверное, пытается свести все вместе, как вазу из осколков склеить — полностью не получится, но хоть форму представить. И делают это они в основном через наших девчонок: кто-то, по дурости, бескорыстно, «ай лав ю», а кто-то за барахло, — и если первых я еще понять могу, то вторых, предтеч будущих «интердевочек», придавим после без всякой жалости — все они вот здесь сидят, на карандаше. Вернее, в компьютере — учил меня дядя Саша схемы чертить: кружок с именем и стрелки, кто с кем связан, в каком отношении, какая информация по какой цепочке идет — так много ли на бумаге поместится, а на компьютере без ограничений. Очень легко отследить, чужая информация откуда впервые пошла, а своя чтобы из разных источников друг другу не противоречила, а вроде бы и подтверждала. Хотя, как дядя Саша повторял, «это им надо осколки непротиворечиво складывать, пусть у них голова о том болит». Ну и если что-то правдивое утечет, то утонет в этом море дезы, как в дымовой завесе. Я не знаю, как бы у меня получалось в Минске работать, если бы в гестапо кто-то этим целенаправленно занимался, да еще с компьютером. Помню, у Якова Исидоровича Перельмана была картотека, такая хитрая система из карточек с отверстиями и спиц, которая позволяла мгновенно извлекать из ящика нужное по ключевым признакам; так в компьютере это делается запросто, лишь задать отбор и кнопку нажать.