Убью кого хочу - Алексей Тарновицкий

Я попробовала обойти его, но комиссар стоял насмерть, как при обороне Царицына.

– Это ненадолго, успеешь.

Проклиная его назойливость, я подчинилась. Эти типы всегда хватают тебя за локоть в самый неподходящий момент. Впрочем, для них все моменты неподходящие.

– Ну, что?

На гладкой физиономии Миронова блуждала гаденькая ухмылка.

– Ты ведь с Костыревой дружишь, не так ли?

– Так, дружу. А что, нельзя?

Он ухмыльнулся еще шире.

– Можно, отчего же нельзя. Ты ей, наверно, и советы даешь… – Миронов умильно сложил руки ладошка к ладошке, словно аплодируя. – И правильно: на то и друзья, чтобы советами помогать. Я прав?

– Слушай, Миронов, – сказала я, борясь с подступающей тошнотой, – ты говори, чего хотел. Не надо вокруг да около. Нет у меня на это времени.

– Хочу, чтобы ты еще один совет ей дала. Хороший совет. Она, наверно, не в курсе, но народ недоволен. Даже можно сказать, сильно недоволен… – комиссар хихикнул. – Что-то типа революционной ситуации. Верхи терпеть не могут, когда низы не хотят…

– Какие низы, какие верхи, Коля? Что ты несешь?

– Какие-какие, обыкновенные… – неожиданно злобно проговорил Миронов. – Не разыгрывай из себя девочку, ладно? Это не шутки – то, чем она тут занимается. После войны, знаешь, что с такими шалавами делали?

Я тряхнула головой, не веря своим ушам. Подобного я не ожидала даже от комиссара Миронова.

– Какими шалавами? Ты сам-то себя слышишь?

– Шалавами, которые под немцев ложились… – прошипел он, склонившись к моему лицу. – Так и передай ей: пусть лучше за ум возьмется, а то ведь головы не сносить. И ей не сносить, и пидару ейному…

– Александра, есть проблема?

Краем глаза я увидела Сатека, который подошел и остановился рядом. Он обращался ко мне, но смотрел прямо на Миронова. Так смотрят, перед тем как ударить, примериваясь к челюсти или к подбородку.

– Никаких проблем, Сатек, – поспешно сказала я.

Не хватало только вмешивать сюда еще и его…

– Никаких проблем. Просто товарищ комиссар боится, что кому-то не сносить головы. А он ведь тут за каждую голову в ответе, правда, товарищ комиссар?

Миронов молчал, уставившись на меня своими свиными глазками.

– Как так не «сносить головы»? – не понял Сатек. – В каком смысле?

– В смысле – отрубят, – пояснила я. – Как твоим тезкам, несостоявшимся императорам Сатурнинам, первому и второму.

– Зачем?

– Вот и я говорю – зачем? А комиссар говорит: императоры, мол, терпеть не могут, когда их не хотят. Николай ведь тоже в императорах ходил, правда, Коля? Получается революционная ситуация. Вопрос в том, у кого тут больше шансов голову потерять.

– Ты что, Романова, угрожать мне вздумала? – прищурился Миронов.

– Ну что ты, Коля, – как можно мягче ответила я. – Кто я такая, чтоб тебе угрожать? Историю вспомнила, только и всего. Императоры ведь тоже часто голову теряют. Вот и Сатек подтвердит – у него это семейная императорская болезнь. Скажи, Сатек?

– Правильно, – с готовностью подтвердил чех. – Теряют.

По-моему, он поддержал бы меня в любом случае, даже если бы мне вздумалось назвать луну солнцем. Хороший парень этот Сатек. Миронов скривился, изображая многозначительную усмешку.

– Ладно, – сказал он. – Мое дело предупредить. Можешь быть свободна, Романова.

– Я и так свободна, Миронов, – улыбнулась я. – Так что твоего разрешения, в общем, не требуется.

Он дернул шеей, повернулся по-военному кругом и избавил нас от своего присутствия.

– Спасибо, Сатек, – сказала я. – Но лучше бы тебе с ним не связываться. Дерьмо-человек. Держись от него подальше.

– Романова это что? – вдруг спросил Сатек ни к селу, ни к городу.

– Романова это моя фамилия, – вздохнула я.

Он восторженно хлопнул в ладоши:

– Вот видишь?! Получаешься ты совсем императорка! Александра Романова!

– Императрица, Сатек, – поправила я. – Оставь ты уже эту тему, а? Очень прошу.

– Ты танцевать придешь? Обещала.

– Потом, – неожиданно для себя самой я подняла руку и погладила его по щеке. – Потом, Сатек.

– Потом сегодня?

– Потом, потом…

Лоську я нашла в его комнате. Мы спустились во двор и сели на скамейку.

– Что происходит, милый?

Он пожал плечами:

– Все нормально.

– Точно?

– Точно.

Мы помолчали минут пять.

– Ты ее не любишь, я знаю, – вдруг сказал он. – Тебе не понять.

– О чем ты, Лоська?

– Она вовсе не такая, как ты думаешь, – продолжил он, не давая мне вставить ни слова. – Для нее вся жизнь – это я. Так всегда было, с моего рождения. Она не умеет иначе. И я… я тоже не умею. Ты должна понять, что ее нельзя обижать. Она моя мать, другой нет, и не будет.

Судя по нехарактерной длительности этой тирады, Лоська репетировал ее как минимум сутки.

– Всё? – спросила я.

– Всё, – подтвердил он.

– Ну и чудненько, – сказала я. – Теперь, когда ты уже продекламировал все, что хотел, мы можем продолжать жить дальше. Точка, конец сообщения. Или нет?

Лоська вопросительно вздернул брови и некоторое время обдумывал мой вопрос. Лоська есть Лоська. По идее, он должен был ответить сразу примерно в таком порядке: вздохнуть, улыбнуться и притянуть меня к себе. Он и в самом деле вздохнул, но не улыбнулся, а уж о третьем пункте моей программы и вовсе речи не шло.

– Твоя мама зря ей нахамила, – проговорил он тусклым голосом.

– Что? – с превеликим трудом вымолвила я. – Что ты сказал? Повтори.

Лоська бросил на меня быстрый испуганный взгляд.

– Она написала, что Изабелла Борисовна накричала на нее. Угрожала. Обзывала разными словами. Зачем, Саня?

Я вскочила и прошлась вдоль скамейки туда и сюда. Я просто потеряла дар речи и, наверно, рассчитывала найти его на земле под ногами. К счастью, речь вернулась сама.

– Слушай сюда, Лоська, – сказала я. – Ты хорошо знаешь мою маму, потому что часто бывал у меня дома. В отличие от меня, которая в твоем доме – нежеланная гостья. Моя мама вообще никогда не кричит на людей – за исключением тех случаев, когда те бьют животных. Это факт. И он не перестанет быть фактом от того, что твоя…

Я прикусила губу и сделала еще несколько ходок вдоль скамейки – но на сей раз не от недостатка слов, а, напротив, от их трудно контролируемого прилива.

– …что твоя мама утверждает прямо противоположное. На простом человеческом языке это называется клеветой.

– Вот видишь, – Лоська вздохнул с грустным удовлетворением. – Когда дело касается твоей матери, ты сразу бросаешься на ее защиту. Пойми тогда и ты меня. Я не могу вовсе о ней не думать…

– А обо мне? – сказала я, останавливаясь перед ним. – Обо мне ты подумал? О наших с тобой планах? Обо всем, что между нами говорено? Или теперь это нужно забыть? От того, что твоя…

Я снова прикусила губу, чтобы не дать вырваться наружу, по крайней мере, десятку красочных эпитетов, самым мягким из которых была «бешеная сука».

– …от того, что твоя милая мамочка вздумала написать тебе письмецо. Одно письмо, и все наши планы собаке под хвост? Под хвост бешеной суке?! Да?! Ты это хочешь сказать?

Мне было трудно дышать; хорошо, что прорвавшаяся-таки на свободу «бешеная сука» принесла мне мгновенное, но, увы, кратковременное облегчение.

– Что ты… – испуганно пробормотал Лоська. – Ты что, Саня… все остается как было. Конечно. Как ты могла подумать… Я просто говорю, что мы должны принять мою маму во внимание. Не ставить ее перед фактом. Она должна привыкнуть к мысли о… – к мысли о нас. Иначе ничего не выйдет.

Он наклонился вперед и прошелестел едва слышно:

– Она написала, что убьет себя, Саня. Представляешь? Она написала, что мы уже почти убили ее этим твоим обманом. Представляешь?

– Моим обманом… – повторила я. – Моим обманом…

На меня вдруг снизошло поразительное спокойствие. Я словно увидела нас обоих со стороны. Вид сверху, камера опускается и медленно движется справа налево. Вот я, дура-дурой, даже в самой умной своей ипостаси – и это, пожалуй, самое примечательное, что можно сказать об этой невысокой женской фигурке, застывшей напротив скамейки. Вот он, типичный козел, ошибочно принятый мною за лося, но столь же парнокопытный – плавные черты лица, слабый безвольный рот, глупо моргающие глаза, столь привычные к выражению испуга и непонимания. Мягкая игрушка, а не мужик. Плюшевый козел.

Не говоря больше ни слова, я повернулась и пошла прочь, куда глаза глядят. Сзади слабо звякнуло, брякнуло, вякнуло:

– Саня… Саня…

Не ко мне, не ко мне. Где я, и где это вяканье, кряканье, блеянье… прочь, прочь! Быстрее, быстрее! Я бежала, не разбирая дороги. Куда угодно, лишь бы отсюда! Я забрела в какое-то дурное место, ошибочное, не то. Как можно было так заблудиться, так обмануться? Этот плюшевый козел был прав на все сто процентов. Обман ведь и в самом деле мой: я участвовала в нем с обеих сторон – и обманщицей и обманутой. Быть первой погано; быть второй глупо, но чувствовать себя обеими – это уже чересчур. Как же я ухитрилась вляпаться в такую грязищу? Совсем как тогда, под окнами квартиры № 31, когда ноги увязли по самые щиколотки… Ну да – точно то же самое ощущение опоганенной дуры, своей волей забредшей черт знает куда. Как я тогда спаслась? Бегством, вот как. Туфли – с ног, ноги – в руки, и бегом на поезд…