Воспоминания участника В.О.В. Часть 3 - Ясинский Анджей

Перебазировавшись в Сеньково, эскадрон зажил спокойной, почти мирной жизнью. Лесов поблизости не было, воевать было не с кем, и мы жили сами по себе, неся спокойную гарнизонную службу. Немецкая армия хоть и была хорошо подготовлена к войне, но начала отступать перед русскими. Наверное, устали и стали выдыхаться. В сравнении с Красной Армией, она все еще была хорошо одета, обута и вооружена. Питание у солдат было отличнейшее. Нам выдавали первое и второе блюда с мясом, на день полкило белого хлеба, колбасу, сыр, сливочное масло, конфеты или шоколад, кофе, сигареты и иногда шнапс. На праздники рождества и к новому году выдали подарки, присланные из Германии. Мы, русские, всему этому удивлялись, ибо никогда такого не видели ни в мирное время, ни в Красной Армии.

Под новый год устроили новогодний вечер. На столе было много вкусных вещей из Германии и выпивки. Был 'Ямайка рум'. На этикетке нарисован негр на берегу реки, а из воды на него смотрит крокодил. Ром был очень крепким, и я его не пил. Были вина со всей Европы. Некоторые любители выпить старались напиться на всю оставшуюся жизнь. Никто никому не запрещал, потому некоторые ночевать остались под столом. Немцы встречали новый, 1943 год отдельно от русских. Таких сильно пьяных у них не было. В новый год долго стреляли из винтовок. Как только не перестреляли друг друга по пьянке? Для нас, русских, такая встреча нового года была чем-то новым. Выпивка, хорошая новогодняя закуска, подарки из Германии. B двенадцать часов ночи стрельба в воздух. А главное, никто никем не командовал и не руководил нашей нормой выпивки и нашими желаниями погулять под новый год. Нас удивляла такая раскованность встречи нового года. Даже тогда для нас немцы были фашистами, такими, как в них писали советские газеты. Иногда, по некоторым признакам, мы понимали или догадывались, что у немцев в их стране жизнь налажена лучше, чем у нас и они как люди чувствовали себя свободнее нас в своей стране.

В канцелярии эскадрона работали два писаря. Старшим писарем был блондин по фамилии Москаленко, а другую фамилию забыл, либо не знал. Он был помощникам старшего писаря Москаленко. Вот этот помощник куда-то исчез. То ли его убили, толи он сам сбежал. Вместо него понадобился другой помощник писаря, замена убитого. В эскадроне было много красивых, грамотных и умных парней. Но главный писарь по собственному разумению в помощники выбрал меня. Властям он сказал, что я более грамотный и культурный, чем другие. Кроме всего, я понимал по-немецки. В конце концов, я сделался помощником писаря канцелярии немецко-русского казачьего эскадрона. Неофициально, по-дружески что ли, казаки величали меня словом 'писарчук'. Когда кому-либо надо было что-то узнать, говорили: 'Сходи к писарчуку, узнай у него'. Мне приходилось писать разные штабные документы, и я действительно многое знал и был в курсе событий. Мой непосредственный начальник Москаленко хоть и служил в русском казачьем эскадроне, в душе был ярым украинским националистом. Был он строен, красив и, как и многие украинцы, любил острое слово, шутки. В разговоре стоял за самостийну Украину. Казаков и русских не считал за свою родню. Говорил, что украинский народ работящий, жизнерадостный, красивый и умный. Есть на Украине свай хлеб, уголь, железо и еще многое другое.

- Проживем и без России, а вот Россия! Сумеет ли она без нас, без Украины!?

Когда, ему приходилась бывать рядом с пойманным партизаном, то более свирепого садиста в эскадроне не было. Другие казаки служили больше для вида, для галочки. Этот служил от души.

Однажды при патрулировании казаки встретили подводу саней. Они ехали из Понырей куда-то дальше. В санях сидели средних лет мужчина и женщина.

Никто бы на них не обратил ни какого внимания, если бы один казак по привычке, на всякий случай, не вздумал попросить у ехавших самогон. Те порылись в санях и достали бутылку самогона. Самогон разжег казацкие страсти. Если есть одна бутылка, может быть и другая найдется. Начали ворошить сено в санях. На самом дне, под сеном, неожиданно, вместо самогона, нашли винтовку. Все это было столь неожиданно, что вначале даже сами казаки растерялись. Но война есть война и подводу с людьми завернули в Сеньково.

Допрашивал пленных партизан русский командир батальона. Делал он это с пристрастием. Когда русский человек, находящийся на службе у немцев, почему-то очень старался угодить им, всегда возникал вопрос: ради чего все это он делает? Толи он сам по себе такой советоненавистник, то ли выслуживается напоказ перед немцами. Скорее всего, большинство таких старалось выслужиться и завоевать таким способом доверие к себе. Так и этот бывший советский офицер, теперь русский командир казачьего батальона, выслуживался чужой жизнью ради своей собственной карьеры. Те казаки, которые охраняли пленных, рассказывали, что он загонял иголки мужчине под ногти, а женщине к лицу подносил горящую свечу. Партизаны ничего не сказали и их зачем-то привели в канцелярию. Перед этим, минутой раньше, писарь Москаленко положил в горящую печку банку консервов, чтобы она разогрелась. Когда ввели пленных, он про банку позабыл и весь переключился на пришедших. Банка на огне перегрелась и взорвалась. Впечатление было, будто взорвалась граната. Из печки нас пол, на бумаги на столе и на писаря полетели горящие угли. На какое-то мгновенье возникло замешательство. Перепуганный писарь схватил винтовку. Все заняли боевое положение. Но все быстро разъяснилось. Однако писарь разрядился громкой бранью и свой испуг стал вымещать на пленных. В ход пошли писарские кулаки, ноги и приклад.

На другой день пойманных повели на казнь. На улице лежал снег и было холодно. По улице их вели раздетыми. С мужчины сняли его валенки, и по снегу он шел босиком. На деревенской площади, между двух деревьев укрепили перекладину. К ней привязали веревки и сделали петли. Под петли поставили табуретки. Руки пленных были связаны за спиной, а на шею повешены фанерки с надписью: 'Партизаны, пойманные с оружием. Приговорены к повешению'. Надписи на фанере сделал и повесил на шею сам писарь Москаленко. Пленные молчали. Мужчина иногда выпячивал грудь, делая вид мужественного героя. Потом им предложили встать на табуретки. Они встали. Женщина сама не могла подняться, ее кто-то поддержал, и она тоже стоя молчала и чего-то ждала. По-видимому, никто не хотел одевать петлю на осужденных и все стояли, будто чего-то ожидая. Казалось, что их еще помилуют. Потом из толпы любопытствующих вышел казак и с шутками подошел к виселице. Я расслышал, как он сказал:

- Американский попугай сто лет жил.

Потом еще чего-то, но я не расслышал. Одел на осужденных петлю. Я стоял метрах в пяти-шести и смотрел на лицо женщины. Она заметила это, стала вопросительно метать головой вверх и вниз и мимикой лица как бы спрашивала: 'Что мне делать?' Я опустил глаза. Писарь Москаленко огласил приговор. В это время женщина оказала: