Осенний Лис - Дмитрий Скирюк

Где пропадал все это время Жуга, Олегу было не ведомо. Дороги их пересеклись под Желтым Колесом, у Ладоша, где Олег шумной прощальной гулянкой отмечал свой «уход» с мельницы, конец лета и еще чьи-то именины впридачу. Жуга тоже был там, искал кого-то, наверное. Его нескладную, всю какую-то перекошенную, но до странности гибкую фигуру и рыжую лохматую башку трудно было не узнать. Олег сразу затащил его за стол, и после третьей или четвертой кружки поделился с ним задумками на будущее. А хотел он ни много, ни мало — завести свое дело, то бишь — собственную мельницу. Кое-кто из приятелей присоветовал ему сходить глянуть на одну такую, позаброшенную, что у Бобрового ручья — мол, дескать, вдруг она не совсем еще развалилась — да одному идти вот что-то нет охоты, да и места там глухие, безлюдные места. Люди сказывают, неладное там что-то, да только ведь врут наверное, а все равно — лучше было бы вдвоем пойти.

— Может, составишь мне кумпанию? — то и дело спрашивал он.

Рекой лилось вино, сизой спиралью вился табачный дым, и Жуга теперь уже не помнил, как согласился тогда идти вместе с Олегом. Планов на ближайшее время у него не было, а те, что были, вполне могли подождать недельку-другую.

И была еще одна причина: Влану он искал в тот вечер. Искал, да не нашел…

На другое утро встали рано. Остальные гости еще спали вповалку, кто на лавке, кто на столе, а кто и вовсе — под столом. Очухавшись и протрезвившись бадейкой рассола, оба засобирались в путь.

Уходя с мельницы, Олег прихватил в качестве платы порядочный мешок муки, от которого теперь осталось меньше половины. Решили взять его с собой — не пропадать же добру. На менки, что водились у обоих, прикупили свечей, пару одеял, свиной копченый окорок, да пива маленький бочонок, и даже осталась еще кое-какая мелочишка на дорогу.

Вышли засветло. Шумный суетливый Марген остался вскоре позади, и Жуга постепенно перестал корить себя за содеянное. В конце концов, дело-то Олег задумал хорошее, жаль только — поздновато спохватился: осень на носу.

Погода стояла теплая, что называется — бабье лето. Где пешком, где — на попутной подводе, ночуя на постоялых дворах, а в конце пути — уже просто в поле, приятели добрались до Бобрового ручья дня через три. Здесь было не так чтобы очень уж безлюдно, нет. Неподалеку оказался перекресток двух проезжих дорог, по которым в хорошие времена возили сюда зерно из трех ближних деревень и десятка более отдаленных. Теперь же, когда мельница больше не работала, жителям их приходилось делать большой крюк, добираясь до какого-то другого мельника почти что два дня. Тот, кстати говоря, был, видать, малый не промах и драл с поселян три шкуры, но — ничего не поделаешь! — ругались, да ездили.

Мельница оказалась старая, но сруб был еще крепок. Чинить ее сейчас целиком и полностью у Олега не было ни времени, ни желания, и дело отложили на весну, решили просто подновить дырявую крышу, пока не начались снова осенние дожди.

Жуга с каждым днем ощущал, как растет в груди знакомое до боли напряжение, предчувствие чего-то неясного и недоброго. Впрочем, то могла быть простая усталость. Каждый день взгляд его все чаще останавливался на черной воде мельничного пруда, и Жуга подолгу сидел на берегу, слушая лес и думая о чем-то своем. Было в окрестностях старой мельницы что-то непонятное. Никто сюда не ходил, хотя полно здесь росло и ягод, и грибов — почти не отходя от пруда, приятели каждый день набирали чуть ли не ведро крепких, ядреных боровиков. Здесь редко дул ветер, и совсем не было птиц и другой живности, лишь ниже по течению ручья поселились бобры — там была вторая плотина, ими же и построенная. Изредка можно было слышать, как валятся с треском молодые деревца на их лесосеке, да шлепают по воде плоские чешуйчатые хвосты.

И еще одна заноза не давала Жуге покоя. Мельница была стара. Давно сточились деревянные шестерни. Треснул и раскололся жернов. Почти совсем стерся кованый вал. Воды в желобе было мало, и напор ее был так слаб, что не смог бы и пескаря затянуть, не говоря уже о том, чтоб колесо крутить.

А колесо крутилось.

Олег пробовал его останавливать. Сделать это удавалось без особого труда, но едва лишь убирали запорный брус, темная громада вновь начинала свое неторопливое вращение. Жуга предложил было вообще — перекрыть колесу воду, но почему-то они так и не решились это проделать, да и времени не было.

Жуга подначил было Олега спросить у окрестных поселян, кто был прежний мельницы хозяин, куда исчез, как звали его, да и был ли он вообще, но те все больше отмалчивались, и тогда Жуга сам решил выяснить, что тут к чему. Он взял свою котомку, пересчитал менки в кошельке и отправился в ближайшую деревню.

Вернулся он далеко за полдень, принес пареной репы, крынку молока и большой румяный кныш с гречневой кашей и с грибами. Стосковавшиеся по свежему хлебу, приятели в два счета все это умяли, и лишь после еды Олег поинтересовался, удалось ли другу чего разузнать.

— Моргун его звали, — хмуро, с неохотой ответил Жуга. — Жил он тут один, обходился без помощников, а куда после девался — не знает никто. Уж года три, как нет его… Ходит слух, будто с нечистым он знался, заговоры всякие творил, держал на мельнице то ли козла черного, то ли кота такого же… В общем, всякое говорят, да все больше — дурь несут какую-то.

— Люди чего только не скажут, — буркнул недовольно Олег. — Слыхал я краем уха про него, Моргуна этого. Смурной был мужик, верно, ну так что с того? Поселись отдельно, да кошку заведи — так ты уже и колдун… А настоящих колдунов-то поди и не видали никогда, так — одни бабки-травницы деревенские.

— Твоя правда, — кивнул Жуга, собрал с платка хлебные крошки и отправил их в рот. Посмотрел на колесо. Нахмурился, но ничего не сказал, надел рукавицы и взялся за топор.

Осень заставляла друзей торопиться. Они работали — валили деревья, рубили бревна на щепу и чинили кровлю.

Так прошло еще три дня.

На четвертый день к ним пожаловал гость.

Он шел неспешно, неслышным мягким шагом. Вел в поводу оседланную лошадь. Над правым его плечом, затянутым в потертую кожу старого полукафтана, рифленой черной свечкой торчала рукоять меча. Один бог знал, что влекло его сюда, но шел незнакомец уверенно, не оглядываясь и никуда не сворачивая. Лошадь — гнедая поджарая кобыла — ступала так же тихо; мягкая лесная земля начисто глушила стук ее некованных копыт. По обе стороны седла приторочены были два тюка и длинный мохнатый сверток черной овчины.

Немного не дойдя до пруда, путник остановился. Сквозь хрупкое переплетение нагих ветвей уже проглядывала темная бревенчатая коробка старой мельницы. На все четыре стороны разносился бодрый перестук топоров. Работали двое — снимали кору или кололи щепу — удары были негромкие, острые. Временами топор звонко тенькал, соскальзывая — как видно, плотники были неопытные. Слышался приглушенный плеск воды.