Нелюди Великой реки. Полуэльф - Андрей Лавистов

— Доброе утро, Петр, — улыбнулся незнакомец. Тонкие черты лица, совсем не восточные, черные глаза, широкие плечи. Девицы, наверное, перед таким штабелями укладываются. И чего тюрбан нацепил, лорд Байрон, понимаешь… И что-то, спьяну, что ли, его фигура передо мной расплывается… — Мы вчера познакомились, здесь же. — Парень верно оценил мое состояние, потому что добавил, обезоруживающе улыбаясь и показывая прекрасные зубы: — Вы не помните, наверное.

— Не помню, но знакомству рад… — Быть ответно-вежливым обязывали не только манеры парня, но и четкое понимание того, что передо мной прекрасный воин, великолепная боевая машина. Кажется, чего такого в движении его руки? А очевидно, что таким же движением, не напрягаясь, он расколет на чурбачки тяжелый стол, стоящий перед нами. И вот еще: я никогда не сажусь спиной к выходу, но тут сел, не знаю уж как и почему. А если меня заставляют занять невыгодную позицию, а я при этом не дергаюсь, то это наводит на размышления… С другой стороны, не сгонять же с места человека…

— Меня зовут Иган, мы вчера говорили о поэзии… — Хорошо, хоть о поэзии… Я как раз в кабак забежал, чтобы выяснить, не творил ли чего неприличного. А то в подпитии могу и матерные куплеты затянуть, знаю я себя. — Я немного пишу… И вчера вы любезно согласились посмотреть мои стихи. Я, правда, не надеялся, что вы придете, но захватил их с собой на всякий случай.

Иган положил на стол плотно исписанные листы бумаги — целую стопку. Ничего себе! Вот это накаркал про Байрона! Листов двадцать пять навскидку!

— Сколько здесь стихотворений? — спросил я, морщась от детского почерка. Только пробы пера мне сейчас не хватало.

— Одно, — просто ответил Иган, и мне поплохело. А что делать? Лебединая песня… Читать надо. — Закажите себе что-нибудь… — Мой новый знакомый был сама любезность, даже сам подозвал кабатчика. Как бы его не обидеть?

— Давайте так, Иган. — Я вроде принял решение, как деликатно, но быстро «откритиковать» новоявленного поэта. — Вы прочитаете мне те строки, которые вам самому кажутся сильными, и мы поговорим.

— Хорошо. — Иган слегка поморщился, и я представил, как буду чавкать под «высокую» поэзию. Не поймет. Ладно, отложим вилку. — Мне нравятся несколько строк, но именно с ними есть проблемы. Вот, например:

Слишком часто я думал о том,Кто же будет моим палачом…

Ух ты! Не про любовь! Уже круто! Но задницей чую, «любовь-кровь» будет обязательно. Не может быть такого, чтобы первые стихи — и не про любовь.

— А в чем проблема? — осторожно осведомился я. — Рифма точная, размер выдержан…

— Нужно, чтобы было не «том», а «той». Скорее всего, это будет женщина. — И мой удивительный собеседник мечтательно улыбнулся.

Вот так номер! Что без «интимной» тематики не обойдется — это я с самого начала знал, мастерство и опыт не пропьешь. Но, похоже, молодой поэт абсолютно серьезен, и палач — не фигура речи, а самая что ни есть правда жизни. Изменить строчку так, чтобы не исказить смысла, было невозможно, о чем я расстроенному Игану и заявил. В качестве компромисса предложил считать нарушение родовой принадлежности местоимения «поэтической вольностью», которая вполне допустима.

— Да? — с изумлением спросил Иган. — А вчера вы про «вольности» совсем другое говорили…

— Пьян был, — честно признался я. — Я, когда выпью, только два цвета признаю: белый и черный, оттенков совсем не вижу.

— Да, я знаю, у людей тоже так часто бывает: чтобы сказать правду, им надо хорошо выпить…

Ничего себе откровение! У людей! А ты кто, мой тюрбанистый друг? Демон?

Дальше я матерился. Почти вслух и долго. Иган даже уставился на меня с недоумением. Пришлось отхлебнуть из стоящей рядом кружки ячменного кофе, не то я бы не смог остановить потока ругани. Нет, ну надо же, тифлинга не узнал! У него ж под тюрбаном рога! Как я раньше не понял? Но тифлинг-поэт — это что-то новенькое. В башке сразу прокрутилось все, что я слышал об этом немногочисленном народе. В основном все, что я знал, касалось женщин-тифлингов. Наверное, нет ни одного учебного заведения, где бы подростки не обсуждали достоинств тифлингесс. Безбожно привирая при этом, хвастаясь и колотя себя в грудь.

Надо вернуться к тексту Игана… К сожалению, дальше пошли те самые «кровь-любовь», «люблю-убью», «страсть-власть», «яд-взгляд», за которые я всегда ругал студентов в Тверской академии. Пришлось черкать, черкать немилосердно, Иган спорил, но со многим соглашался. Мы даже сделали перерывчик на вторую кружку кофе — он уже сам с увлечением что-то переделывал в своих листах, а я смог по-человечески позавтракать.

В результате из двадцати восьми листов поэтической размазни с вареньем в сахарном сиропе мы совместными усилиями оставили восемь строк.

Слишком часто я думал о том,Кто же станет моим палачом…Представлял я улыбку, глазаИ что мог бы при встрече сказать. —Позабудь ты о ней, — мне на ухоВсе безносая шепчет старуха.—А увидишь — скорей отвернись!Дурачок, что ты знаешь про жизнь…

Дальше у Игана шло что-то очень героическое про честь, про то, что сохранить жизнь — не самое главное, про выбор и свободу, но я все зарубил, соглашаясь с ним в принципе. То есть с жизненной позицией соглашался, а с поэтическим воплощением — нет.

— Понимаешь, Иган, чтобы закончить этот опус, достаточно только одного двустишия. И все! Сейчас в твоем стихотворении что-то есть! Есть любовный треугольник, есть противопоставление персонажей: эта твоя палач олицетворяет жизнь, безносая — смерть!

— Палач — тоже смерть, — задумчиво и как-то печально ответил новоявленный поэт, а я осекся: я же о нем ничего не знаю! И похоже, серьезно он! А ну как этот, эта палач явится сюда за его головой. О себе же парень пишет! Молодые поэты — они о себе всегда пишут!

Не успел я возразить Игану, как тот легким движением положил руку на спинку моего стула, качнул его вправо, и я ощутил, что лечу! Скорость, с которой я вылетел со стула, явно превышала скорость старинного ядра, вылетающего из чугунной пушки. И, вот невезуха, залетел под соседний стол, где ножки задвинутых под столешницу стульев пересчитали мои ребра не хуже, чем давеча Аристарх.

Аристарх? Это ж его голос! Тигриный рык инквизитора из контрразведки так врезался в мою память, что перепутать его с каким бы то ни было еще голосом я не мог.

— Уйди, демон! Мне нужен эльф!

— Невежливо встревать в чужой разговор… — Казалось, что в голосе Игана сталкиваются острыми гранями кубики льда — хоть в ведерко для шампанского загружай, — но тона тифлинг не повысил и вообще имел такой вид, будто ведет светскую беседу о погоде.

Аристарх пугал меня гораздо больше. Его парадный мундир с какими-то медалями был расстегнут и, кажется, чем-то заляпан, подбородок густо покрывала щетина цвета перца с солью, глаза были мутны, на носу проступили синеватые жилки. Спинка стула, с которого я слетел, была разбита в щепки, но в руках Аристарха не было ничего. «Это он кулаком хотел мне по затылку врезать, да Иган спас», — понял я и стал вылезать из-под стола. Нехорошо получится, если Аристарх на Игана из-за меня наедет, — тот в моих делах ни ухом ни брюхом…

— Оставаться на месте, Департамент благочиния! — внаглую заявил Аристарх, откинув ремешок, пересекающий крышку кожаной кобуры странного старинного покроя. И еще Аристарх отшагнул назад, разрывая дистанцию. Миг — и пистолет оказался в руке у палача. Но Иган уже был рядом с ним, как будто предвидел все его действия. Я не углядел движения полудемона, но ствол кольта военного образца развернулся в сторону Аристарха, сминая в суставе указательный палец унтера, а затем неожиданно громко прозвучат выстрел.

Иган наклонился, подхватил меня под мышки и вытащил из-под стола окончательно.

— Жаль, не успели договорить… — сморщился полудемон, глядя на меня светящимися глазами, зрачки которых приобретали привычную круглую форму. Из кошачьей, вытянутой. — Прости, Петр, мне бежать надо. — С этими словами Иган стряхнул прямо на пол с обвивающего правое запястье браслета какую-то светящуюся звездочку, развернувшуюся в необыкновенно красивый портал, по форме напоминающий зрачок полудемона, и шагнул туда. А мне оставалось только смотреть, как портал за тифлингом-поэтом превращается в узкий луч света, на мгновение пробивший воздух от пола до потока, и гаснет.

Потом я обернулся к трупу Аристарха и произнес прощальную речь, как полагается:

— У тебя была тонкая, ранимая натура, не выносящая грубых шуток. Поэтому ты работал палачом. Прощай, Аристарх.

Отпустили меня из полицейского участка только через несколько часов. Пока я сидел в участке, все пытался понять, почему Иган писал стихи на великореченском. Ведь должен был писать по-тифлинговски. Или на виларском. Тут, похоже, два объяснения. Культура пришлых значительно повлияла на культуру мира, в который они «провалились». И языком новой культуры Великоречья стал русский — великореченский состоит из русского на девяносто процентов. Иган просто писал на «литературном» языке. Юлий Цезарь так вообще, когда его сенаторы перышками щекотали, на греческом изволил изъясняться. Кай сю, тэкнон. А вовсе не «И ты, Брут!». И это в последние минуты жизни! Вот что значит культурное доминирование… И второй вариант — палачом Игана должна стать женщина из пришлых, но не тифлингесса… Что-то я сомневаюсь, что какой-нибудь «палач» с Иганом справится…