Операция «Хамелеон» - Евгений Коршунов

Палатки казались серебряными в свете луны. Серебряным казался и длинный навес — джутовые маты на жердях. Там, под этим навесом, и проходила обычно вакцинация, как сообщил Петру доктор.

Он встретил их с искренней и бурной радостью. И не скрывал, что он на вершине счастья, что сюда приехала Элинор. Как только они появились в лагере, доктор Смит засуетился, стараясь поудобнее устроить гостей. Он сам достал из фургона-прицепа три походные кровати и установил их под навес — для мужчин, предоставив свою постель художнице.

Его ярко-синие глаза сияли.

Про себя Петр отметил, что даже здесь, в самом глухом месте Гвиании, Джеральд Смит оставался верен самому себе. Он был отлично выбрит, от него пахло дорогими мужскими духами. Рубашка сверкала безукоризненной белизной.

Несмотря на жару, на нем был легкий темно-серый пиджак, свежий галстук отливал сталью.

Когда «пежо» въехал в лагерь, здесь уже не было ни одного пациента: все они приходили из дальних деревень и к ночи старались быть дома.

Сотрудники экспедиции занимались тем, что заполняли карточки и журналы данными о проделанной за день работе.

— Через две недели после первичной вакцинации пациент должен явиться на вторичную, — объяснил доктор Смит. — И тогда он получит шиллинг.

Он улыбнулся:

— В Штатах мы сами платим врачам за их услуги, а здесь наоборот.

Смит говорил, обращаясь к Петру и Роберту, но взгляд его все время был прикован к Элинор. Художница мягко улыбалась.

И от этой улыбки американец совершенно терял голову. Он был счастлив, и Петр — в который раз! — опять признался самому себе, что завидует ему.

Когда они дошли до осмотра лаборатории, размещенной в легкой голубой палатке и оборудованной современнейшей медицинской техникой, Элинор рассказала американцу, что Петр в пути плохо себя чувствовал, и попросила проверить его кровь.

— Кровь! А может быть, кровь здесь вовсе и ни при чем? Тепловой удар, перемена климата. Это же Африка! — предположил доктор, но Элинор настояла на своем.

И пунктуальный Мануэль теперь ручался за точность анализа.

Палатка Смита поразила Петра комфортом. Обеденный металлический стол стоял снаружи под широким козырьком-навесом, внутри разместился небольшой письменный стол, полка-этажерка с книгами. Здесь же стояли три складных кресла, походная кровать. Под потолком висела лампочка, питающаяся от батарей, в углу — небольшой походный холодильник, тоже работающий от батарей. Был здесь даже платяной шкаф — рамы, обтянутые эластичным материалом.

Еще вчера Петр отнесся бы ко всему этому с любопытством и (в чем он никак не хотел себе признаваться!) с легкой завистью и смутным восхищением. Но сегодня, после женщин-«уток», вся эта туристская роскошь вызывала в нем лишь глухое раздражение, которое он тщетно старался подавить в себе. Это был чужой мир, становившийся тем более чужим, чем ближе соприкасался с ним Петр.

Предоставив гостям кресла, хозяин палатки сейчас сидел на кровати и с явным удовольствием пил из длинного стакана холодный апельсиновый сок; стенки стакана запотели и казались посеребренными.

В холодильнике оказался и коньяк «бисквит», и несколько жестянок пива. Роберт и Петр отдавали должное этим запасам.

— Так что вы пили в дороге? — повторил свой вопрос американец.

Петр пожал плечами:

— Пиво... кофе... кока-колу... Кажется, больше ничего!

Американец хмыкнул и протянул листок с записями Мануэля художнице:

— Вы... понимаете, что здесь написано?

— Понимаю, — кивнула Элинор, быстро просмотрела написанное и положила листок себе на колени текстом вниз.

Ее изумрудные лучистые глаза смотрели на Петра. И опять, в который раз, Петру показалось, что он видит в них жалость.

— Странно...

Доктор Смит размышлял вслух:

— Конечно, это может случиться и из-за несоблюдения правил личной гигиены. Кстати, количество очень небольшое.

Он вздохнул:

— Вот видите, мистер Николаев, как нужно быть осторожным!

Петр посмотрел на американца.

— Тут, в Африке, столько неизвестных нам растительных ядов — и в растениях, и в пыльце цветов, наконец, просто в пыли. Человек может умирать здесь долго и медленно, и ни один врач вам не скажет, что он отравлен.

Он с наслаждением отпил соку:

— Гигиена, гигиена и гигиена! И витамины. Вы же знаете, — во многих африканских фруктах витаминов почти нет.

Синие глаза излучали доброту.

«Вот он — воплощение здоровья, и физического и душевного, — подумал Петр. — Наслаждается жизнью и работой, близостью любимой женщины».

То, что он слышал от Смита, сначала не взволновало его. Еще в Москве он был мысленно готов к тому, что в Африке непременно подцепит какую-нибудь заразу. Так, по крайней мере, говорили все его коллеги по институту.

— Так что же все-таки я подхватил, несмотря на этот дезинфицирующий раствор?

Петр поднял стакан и демонстративно сделал большой глоток виски. Американец вопросительно посмотрел на Элинор. «А они, видимо, уже успели поговорить на эту тему, — подумалось Петру. — И боятся меня расстроить...»

От этой мысли ему стало немного не по себе.

— Вы пили или ели что-нибудь в дороге...

Доктор осторожно подбирал слова.

— ...в антисанитарных условиях?

— Ямс на базаре в Огомошо, — вмешался Роберт. — И пиво.

Он усмехнулся:

— Бедная Африка! Чего только на нее не наговаривают! И потом, извините, вы доверяете анализам, которые делают гвианийцы?

— Мануэль — отличный работник! — обиделся доктор. — А в крови мистера Николаева совершенно точно установлены как следы яда, так и следы противоядия.

— Я дала ему то, что вы называете противоядием, доктор. Мне показалось, что...

Элинор не договорила, вздохнула и покачала головой.

— А кто дал яд? — жестко произнес Роберт, отчеканивая каждое слово.

И тут словно молния сверкнула в мозгу у Петра, словно молния, вызвавшая из темноты мгновенную картину: бар в Огомошо... и человек, подошедший к стойке, — один из пьяниц, споривших в углу о политике!

Значит... Петр даже мотнул головой, отгоняя эту дикую мысль. Все это казалось нелепостью.

И неожиданно Петра разобрала злость.

«Ну ладно, — подумал он, — я вам покажу! Не на того напали!»

Он не знал еще конкретно, кому это «вам», но знал то, что вступает в борьбу — в ту самую борьбу, о которой говорил ему в Луисе Глаголев и в которую он все не хотел верить. И, приняв решение, Петр сразу же успокоился.

— Стоит ли говорить о такой чепухе! — сказал он подчеркнуто безразлично. — И вообще я голоден как волк!

Роберт внимательно посмотрел на него, Элинор переглянулась с американцем, тот пожал плечами.

Они поужинали запасами из холодильника доктора Смита: консервированные бобы, колбаса, персики.

Петр обратил внимание, что Элинор сегодня необычно много пила. Раньше он за ней этого не замечал. Не отставал от нее и австралиец: они сегодня словно старались перещеголять друг друга. Они пили и не хмелели, и Петр, слушая рассказы доктора Смита о том, как он живет в далекой Калифорнии, — о небольшом домике его родителей, о том, что он был капитаном бейсбольной команды в Калифорнийском университете, о его хобби — собирании марок, посвященных медицине, все время чувствовал, что приближается что-то страшное своей неотвратимостью. Иногда ему казалось, что Элинор и Роберт ходят по кругу, не спуская глаз друг с друга и выжидая удобный момент, чтобы сцепиться насмерть.

И вдруг австралиец поднялся. Он был пьян, как никогда, но держался твердо.

— Извините, — сказал он вежливо и многозначительно взглянул на Петра. — Мы очень устали. Спокойной ночи.

Он пошел к выходу, и Петр, повинуясь его взгляду, пошел следом за ним.

— Спокойной ночи, джентльмены! — услышал он за собой счастливый голос Смита.

Они прошли под навес и сели на свои кровати.

Вокруг была тишина. И опять надрывались, звенели цикады. Ночь была такой умиротворяющей! Она была вся усыпана звездами, насквозь просеребрена луной. Здесь, на плато, дышалось легко и было прохладно, как где-нибудь ночью в горах Крыма.

— Что с тобой, Боб? — спросил Петр и вспомнил: получилось как-то так, что он давно уже не называл австралийца Бобом, а тот, не любивший, когда его называют Робертом, не протестовал, как раньше.

— Ты любишь ее?

— Люблю?

Голос Боба был хрипл. Он откашлялся и повторил:

— Люблю?

Это был не ответ, это был вопрос — вопрос к самому себе.

— А ты?

Петр тихонько покачал головой. Был ли он влюблен в эту странную, изломанную, все еще непонятную ему женщину? Но чем ближе он узнавал ее, тем больше он испытывал совсем иное чувство. Перед ним было человеческое существо — израненное, без корней, без родины, не имеющее ничего и ищущее опору то в служении языческим богам, то в филантропии, то в абстрактных библейских категориях.