Капитан Филибер - Андрей Валентинов

— Ишь, выводят шельмы! — одобрил штабс-капитан Згривец, но тут же помрачнел. — Вот ведь в христа-богородицу, в крест животворящий, матери его разгроб и тетушке в глотку хрен, чего ребятам петь приходится! Знаете, Кайгородов, мне без наших си-ци-листов как-то даже легче-с. Пусть катят-с — на легком катере к ядреной матери. И без них справимся.

В чем-то я был с ним согласен. В подобных случаях рота Веретенникова затягивала исключительно «Интернационал».

Очередная станция. «Пролетарский дозор» обходит владенья свои. Поем — потому что причаливаем. Перед броском через Миус надо пополнить запасы воды. И углем разжиться не грех, вдруг у них найдется антрацит-«кулак» или хотя бы «штыб»? Ничего, пусть комиссар Шворц трудится!

— Силен наш враг — буржуазия.Но вслед за ней на страшный суд,Как неизбежная стихия,Ее могильщики идут.

Австрийская зажигалка очень старалась, но наскоро скрученная «козья нога» упорно не хотела загораться. Щелк! Щелк! Щелк! Волнуюсь? Не то, чтобы слишком… Иловайский уже наловчился, если надо, и речь про борьбу с «контрой» толкнуть способен. Проверено…

Щелк… Щелк!

Згривец поглядел не без сочувствия, порылся в кармане шинели, извлек пачку «Дюшеса». Вот кто, оказывается, буржуазия!

— Не мучайтесь, Николай. Смотреть кисло.

— Благодарствую!

Щелк!

— Она сама рукой беспечнойКует тот меч, которым мы,Низвергнув власть позорной тьмы,Проложим путь к свободе вечной…

— Господин капитан! Николай Федорович!..

Я чуть не подавился дымом. Юнкер Принц появился, как чертик из табакерки. Хорошо еще, не кричал в полный голос.

— Там… У нас пассажиры. Не взять — опасно, комендант станции просит до Миуса подбросить. Инвалиды войны, в Кисловодск едут, на лечение, с ними сестра милосердия, тоже больная… Вот документы!

Я взял пачку замусоленных бумаг, пробежался взглядом по «слепым» строчкам машинописи, мельком взглянул на синие пятна печатей…

— Сергей, пригласите сестру сюда.

— Не буду, так сказать, мешать-с, — ухмыльнулся штабс-капитан. — Пойду погляжу на этих… инвалидов. Мало ли кого большевицкий бес к нам направил? Да-с. А вы, Кайгородоров, с сестричкой-то не сильно зверствуйте…

Отвечать я не стал. Или у меня что-то со зрением, или… Не может быть! А собственно, отчего не может?

— Пролетарии всех стран,Соединяйтесь в дружный стан!На бой, на бой,На смертный бойВставай, народ-титан!

Девушка была одета в старое пальто, лицо почти полностью скрывала белая накидка. Тонкие пальцы, следы от кольца. А вот это уже прокол. Варежки бы надела…

— Садитесь, гражданка. А вы, красногвардеец Приц, останьтесь…

Села, не сказав ни слова. Повернула голову в сторону окошка. Еле заметно дрогнули пальцы…

— Как там, товарищ Приц, с углем?

Юнкер недоуменно моргнул, взглянул не без обиды. А чего обижаться? Солдатская шинель с кумачовым бантом, красная нашивка на ушанке. И очки правильные — в роговой оправе, с поломанной дужкой. Хоть сейчас в Смольный! Конспиратор, однако. Может, и вправду в шпионы зачислить?

— Ну… Загрузили уголь… товарищ комиссар. Не самый лучший, конечно. Штыб…

Я не слушал, дочитывал бумаги. Тронемся, тогда уж… Девушка по-прежнему молчала, пальцы сжимали платок, белый, словно накидка сестры милосердия.

Легкий толчок, свисток трудяги-паровоза. Как бы сказал Юрий Алексеевич Гагарин…

— Поехали! Товарищ красногвардеец Приц! Вы, кажется, хотите стать разведчиком? В таком случае, прошу знакомиться: Ольга Станиславовна Кленович, курьер генерала Алексеева. Одна из немногих, чьи труды помогают очень и очень многим.

Принц открыл рот, но на большее не сподобился. Я не настаивал.

— Нас проверяют на каждой станции, товарищ комиссар, — она наконец-то обернулась, посмотрела прямо в лицо. — Я понимаю, сейчас такое время. Но я не шпионка, я сестра милосердия, только что вернулась из германского плена…

Резкий кашель, рука с платком прижалась к бледным губам. Отдернулась… На белой ткани — темно-красное пятно. Я покачал головой. Сколько лет тебе, сестренка? Двадцать хоть есть?

В каком году в этом лучшем из миров изобретут пенициллин?

— Служба требует, Ольга Станиславовна. Только та революция чего-либо стоит, которая умеет защищаться. И вообще, учение Маркса всесильно, потому что оно…

— …Маркса! — не удержался красногвардеец Приц, слушавший сие не в первый раз.

По бесцветным губам скользнула еле заметная улыбка. Курьер генерала Алексеева поднесла руку к накидке с красным крестом, откинула легкую белую ткань.

…Короткая стрижка — наверняка после болезни, светлые, чуть вьющиеся волосы, некрупные, резкие черты лица, темные глаза — то ли зеленые, то ли… Какая разница? Человек — не сумма особых примет. Ее наверняка уже ищут, Михаил Васильевич предупреждал не зря. Будь я и вправду большевиком-начальничком, поверил бы, отпустил? Пожалуй, да — если бы не знал заранее. Но если в Алексеевской организации и в самом деле предатель… Кому-то сегодня очень повезло!

Интересно, кому больше? Ей, генералу Алексееву, офицерам, спешащим «в Кисловодск»?

Мне?

— Товарищ комиссар, поверьте…

— Кайгородов!..

Явление штабс-капитана Згривца на этот раз сопровождалось шумом и громом. Не хватало только молнии.

— …С-сударыня, прощу прощения, не заметил. Добрейший денек, добрейший… Да-с! Капитан! Какие правильные нам инвалиды встретились! Ротмистр Фридерикс из Конногвардейского, Миша Бестужев из Самурского, я его еще до войны знал, капитан Истомин из 62-го Суздальского… Когда я им рассказал, куда они попали!.. Вот порадовались. Они все с нами пойдут, я их уже с юнкерами познакомил. Ух, выдадим теперь боль-ше-вич-кам! Восторг-с!

Ольга Кленович медленно встала. Окровавленный платок неслышно скользнула на пол. Штабс-капитан удовлетворенно ухмыльнулся, поправил расстегнутую шинель, без особой нужды коснулся крестика Св. Станислава на кителе.

— А теперь рискну представиться, да-с! Згривец Петр Николаевич, человек афр-р-риканских страстей-с, но крайне несчастливый в любви. Мой чин — на погонах, а душа — полностью у ваших ног, с-сударыня!

Старался фольклорист определенно зря. Его, кажется, даже не слышали.

Ольга Станиславовна Кленович смотрела на меня.

— Кайгородов… Капитан Филибер… Господи, неужели добралась? Господи…

Пошатнулась — поезд как раз дернуло на стыке. Выпрямилась, сжала губы. Взглянула в упор.

…Какого цвета у нее глаза? Зеленые? Да, зеленые.

— Я вас искала, капитан.

— А я — вас, — улыбнулся. — И кажется…

— Дафнис! Хлоя! Э-э-э… Гектор! Мадемуазель Андромаха! — вмешался беспардонный штабс-капитан. — Если можно, во внеслужебное время. Николай, сейчас — мост через Миус. Кажется, придется пострелять…

Мне не хотелось стрелять. Мне хотелось смотреть на Ольгу Станиславовну Кленович.

— Ничего тут не придумаешь, Кайгородов. Одно хорошо, эти хреновы Ганнибалы мост не взорвут, он для господ мак-си-ма-лис-тов — ворота на юг, на Дон. И курочить на станут-с, через Миус каждый день эшелоны идут. Значит, бьем в лоб. В дюндель-с! Я веду цепь на прикрытие, разбираю завал на путях — а вы рвете на поезде. Поддержите из Норденфельда и пулеметов, прижмите этих сволочей мордой к земле, патронов не жалейте, лупите, мать его, по всему, что движется — в стумент поломанный, в лобковошь Папы Римского, в гнобилище раздолбанное до печенок, в килу угроханную, в междурваней шершавый засондряченный, в ездокопатель Илионский… А если совсем грубо: создавайте максимальную плотность огня. Вот собственно и… Одна просьба, капитан: не высовывайте носа из башни, не ловите ноздрями пулю. Иначе все мое геройство херово этим самым делом и накроется… У меня две папиросы осталось, могу поделиться. Хотите?

— «Теперь и мне на запад! Буду идти и идти там, пока не оплачут твои глаза под рубрикой „убитые“ набранного петитом…»

— Э-э, Николай, бросьте, не смейте-с!.. С такими мыслями… Стойте, вы, собственно, про кого? Про чьи это зеленые… Молчу, молчу, уже молчу!..

…И когда пролилась кровь, когда раскалился металл, когда стало трудно дышать от едкого запаха пороха, он вдруг почувствовал, что Мир поддался. Невидимая преграда лопнула, разлетелась кровавыми отметками, впуская одетую сталью бабочку в самую сердцевину, к корням бытия. Мир не капитулировал, но признал первое поражения, отдавая победителю пространство: белую ровную степь, закованную в лед реку, маленькие домики станций, прижавшиеся к бесконечной линии «железки». Мир платил кровью и страхом, уступая торжествующей бабочке не только послушную твердь, но и тысячи душ-песчинок, чья судьба изменилась навсегда — вне всякого расписания и правил. Гонимые внезапно налетевшим ветром, они носились над холодной зимней степью, сгорая, исчезая в небе, покрытом квадратами и ромбами, не успев даже понять, что собственно произошло. Рассыпалось ржавым прахом столь ценимое в этом когда-то совершенном Мире смертоносное железо, красные и синие стрелки на истертых картах уткнулись в пустоту, самые смелые ощутили ужас в остановившихся сердцах, почуяв присутствие Творца. Мир проиграл — раненый, отброшенный с привычного, единственно верного пути, потерявший ориентиры, ощутивший всю свою хрупкость и малость.