Слишком сильный - Валерий Попов

— Вам так нравится полиция? — усмехнулся Фред. — Полиция и политика — разные вещи, и чем реже они сталкиваются, тем лучше!

— Так что ж, лучше шишки получать? — Я, не удержавшись, прикоснулся к ней.

— Политика — это драка! — сказал Фред. — Без этого нельзя. Иначе это не политика, а всеобщая пассивность!

— Правильно. А пока, если не хочешь получить еще, поехали! — сказал Клод.

Мы уселись. Машина тронулась.

— Это все так. Репетиция! — кивнув назад, сказал Клод. — Настоящий бой с бритоголовыми будет через неделю, когда мы проводим демонстрацию против ракет! И еще неизвестно, какие силы присоединятся к бритоголовым. Судя по газетам, против очень многие! — Всунув руку, он пошуровал ворохом газет.

— Ну хорошо. Подеремся! — взмахивая рукой вверх, весело крикнул Фред.

— Но ведь надо же тогда… подготовиться! — заволновался я.

— Готовься! — насмешливо проговорил Клод. — Я распоряжусь, чтоб с тобой занялся тренер каратэ.

— Отлично! — обрадовался я.

Началась напряженная жизнь. С утра я ходил на уроки в лицей, где мне приходилось нелегко, — там в отличие от нас базарят не только на переменах, но и на уроках. Любой разговор — по химии, по физике, по литературе — неизбежно упирался в меня — приходилось подолгу рассказывать, что я думаю о том-то и о том-то. Завал.

Потом я шел в тот секретный подвальчик (Клод дал мне свою запасную волшебную открывалочку). Такого в моей жизни еще не было. Мною (иногда с Клодом, иногда отдельно) занимался тренер-японец. Он двигался и улыбался, как автомат, только еще быстрее и резче. Единственно, чем он отличался от автомата, что пару раз у меня на глазах брал у Клода деньги. Вряд ли автомату нужны деньги. Еще, правда, он говорил исключительно по-японски. Сначала Клод мне переводил, потом я уже научился все понимать сам — да что тут, собственно, было понимать? Надо было делать! Он показывал — а я пытался делать. Вот и весь разговор. Для начала он учил меня стоять. Главное в каратэ, понял я, — это стойки. Надо стоять, не падать при ударах, все терпеть — в этом основа. Оказывается, каратисты, да и вообще японцы, приветствуют друг друга при встрече словом «ос!», что означает «терпи!». И я терпел.

Он ставил меня в стойку «кибадачи» — изначальную стойку каратиста: ноги согнуты-расставлены, кулаки выставлены вперед. После этого он вешал мне на руки тяжелые чугунные кольца, ставил на кулаки, на плечи и на голову пиалы с водой и, то ли оскалившись, то ли улыбнувшись, говорил: «Ос!» И я терпел. Терпение это длилось до бесконечности. В первый раз, когда мне вскоре надоело терпеть, я пошевелился — все пиалы упали и облили меня, и в то же мгновение тренер очень резко и больно жахнул меня бамбуковой палкой по голове. Тут я буквально озверел… Но что можно было делать? Обижаться на него как-то глупо — такая его работа, лезть на него с дракой — довольно-таки безнадежно. Я понял, что надо через это пройти, — иначе никуда не придешь. Я снова застыл в стойке.

На третий, кажется, день начались движения, я стоял в стойке и резко выставлял и убирал то левый, то правый кулак. Тренер стоял с палкой в руках и считал по-японски до десяти; с каждым счетом я должен был мгновенно выбрасывать вперед один кулак и убирать другой.

— Ити! (Раз!)

Ни! (Два!)

Сан! (Три!)

Си! (Четыре!)

Го! (Пять!)

Року! (Шесть!)

Хити (Семь!)

Хати! (Восемь!)

Ку! (Девять!)

Дзю! (Десять!)

Если я на мгновение задумывался о чем-то и чуть задерживал кулак впереди, мгновенно (как, я не успевал заметить!) следовал резкий удар бамбуковой палкой по руке и яростный, просто злодейский оскал. Ну что ж, все правильно: он добивается, а я не делаю! Я понял, что от мыслей лучше тут отключиться.

Ити!

Ни!

Сан!

Си!

Го!

Року!

Хити!

Хати!

Ку!

Дзю!

Я понял: все то, чем мы занимались с Эриком раньше, было не каратэ, а так, престижным времяпрепровождением для толстых бездельников.

Ити!

Ни!

Сан!

Си!

Го!

Року!

Хити!

Хати!

Ку!

Дзю!

Однажды, когда Клод заехал за мной в отель, мы медленно, лениво ехали в открытой его машине по Елисейским полям и я подумывал, не поехать ли на Монмартр, не пошляться ли по лавкам молодых художников, поболтать с француженками, Клод вдруг сообщил мне, что его американский друг Фред снова подвергся нападению бритоголовых, которые никак не могут простить ему, что он хочет убрать свои ракеты из Европы, — и теперь Фред с сотрясением мозга лежит в больнице.

— Ну, куда? — спросил Клод, когда мы проехали светящиеся фонтаны и достигли площади Согласия.

— К Фреду поехали! — воскликнул я.

— В больницу уже поздно, поедем завтра, — проговорил Клод. Ну, куда?

— На тренировку, конечно! — воскликнул я.

Они будут бить нас по головам, а мы будем прощать? Как же!

Ити!

Ни!

Сан!

Си!

Го!

Року!

Хити!

Хати!

Ку!

Дзю!

Глава XVII

Я уже втянулся в парижскую жизнь, и она, надо сказать, безумно тревожила меня. Буквально почти все французские газеты писали, что как только американцы уберут свои ракеты из Европы, туда ворвутся русские волки и всех растерзают. С чего они это взяли? Посмотрели бы на меня — и им сразу стало бы все ясно! Но они почему-то не хотели на меня смотреть. Как я ни просил Клода отвезти меня на какую-нибудь пресс-конференцию и дать мне выступить — ничего такого не получалось. Мне даже стало казаться, что они специально изолируют меня. Наконец однажды Клод сообщил мне, что на следующий день состоится большой брифинг для телевидения, для местных, а также наших журналистов и дипломатов по вопросу ракет. Клод сказал, что постарается достать билет для меня.

— Достань! Достань, а?! — умоляюще сказал я.

Никогда раньше не ощущал я такой тяги к общественной жизни. В этот день, как обычно, я отбивался от моих шустрых сверстников в лицее (некоторые уже стали ухватывать русский язык!), потом, как всегда, был на тренировке, потом упражнялся у Клода на его домашнем компьютере.

В отель я явился как обычно поздно. Данилыч в домашних туфлях скучал перед телевизором — у него явно не сложилось здесь такой бурной жизни, как у меня.

— Ну, где шляешься? — радостно улыбаясь, проговорил он, видно, соскучился.

— Дела, дела! — рассеянно проговорил я.

— Может, меня с собой завтра возьмешь? — попросил Данилыч.

— Завтра брифинг для наших и прочих журналистов и дипломатов, — заглянув в записнуху, деловито проговорил я, — но мне, к сожалению, дадут лишь один билет!

— Жалко! — Данилыч сник. — А может, сейчас пойдем пошатаемся? — он оживился. Я вздохнул. — Понимаешь, какое дело: за годы зарубежной службы скопил кое-какую деньгу, хочу здесь купить жене шубу. Где же ее покупать, как не в Париже? Согласись.

Я охотно согласился.

— Ты, я гляжу, колоссально уже сечешь в этой жизни. Может, поможешь разобраться? — попросил он.

Ну что ж, если он просит… Данилыч — хороший мужик, надо помочь!

Я вздохнул (надеюсь, незаметно) и снова стал одеваться.

— А куда пойдем? — радуясь, как мальчишка, на лестнице спросил у меня Данилыч.

На секунду задумавшись, я ответил, что, наверное, надо ехать в высотный универмаг Монпарнас-де-Мен на бульварах, там магазины торговой фирмы «Си-энд-эй», наиболее приличной из общедоступных.

— А вдруг уже закрыто? — глянув на часы, всполошился Данилыч.

Я успокоил его, сообщив, что французские универсальные магазины работают допоздна.

Мы вышли на нашу авеню Мак-Магон, побрели на метро на станцию Этуаль. В метро, как всегда, колготилась молодежь, играли, пели, выклянчивали деньги, сидели и лежали бездомные — клошары, — довольно, надо признать, жизнерадостные при их ситуации. Все это уже слегка утомляло меня. Отвык я от метро!

Все-таки худо-бедно доехали до Монпарнаса. Я бойко вел Данилыча по глухим и пустынным подземным переходам, некоторые были уже закрыты; приходилось поворачивать защелку на потолке — и тогда вертушка открывалась, эту калитку из тяжелых железных труб можно было повернуть.

Мы доехали, перешли бульвар Монпарнас, оставив сзади элегантную, мягко освещенную изнутри шелковыми абажурами «Брассерию», — здесь в основном «брассерии», а не рестораны и кафе, как принято считать. Потом мы по пологой лестнице поднялись в универмаг. Стеклянные двери разъезжались перед нами, не потребовалось даже волшебного «Сезам, откройся!». Сезам открылся — и мы нырнули в волны потрясающих запахов. Я мало до того интересовался духами, но теперь, даже уехав давным-давно из Парижа, вдруг чувствую иногда в автобусе или в метро необыкновенный прилив восторга, небывалого счастья… Сначала удивляюсь, потом принюхиваюсь и понимаю: от кого-то пахнет французскими духами. А здесь был целый океан запахов; из одной волны мы переходили в другую. Тут же сверкали драгоценности, бриллианты, колье. Торговля шла в этаких маленьких загородках, роскошных, блистающих избушках. Вдали маячил отдел радиоаппаратуры — оттуда неслась заводная музыка, — но я даже не стал поворачивать туда голову, чтобы не расстраиваться понапрасну.