Маэстро - Волкодав Юлия

– Макароны, – с презрением сообщил Марик и вытащил из-за окна кастрюльку.

Презрение относилось к макаронам, которые все уже видеть не могли за прошедшие месяцы. В жестяной кастрюльке краснел слипшийся макаронный ком с томатной пастой.

– Давай! – Анджей цапнул кастрюльку.

– М-да, а говорят, балетные не жрут, – хмыкнул Олег.

– Мы второй день на балетной диете, – огрызнулся Анджей. – На одном чае без сахара. Когда там уже получка?

Марат щелкнул зажигалкой, хотя только что погасил предыдущий окурок. Его постепенно накрывало беспокойство.

– Вы помните, что говорил Владимир Петрович? Мы живем ровно на тех же условиях, на которых живут итальянцы у нас. Если они сорвут спектакль, нам здесь выступить не дадут.

Анджей поднял на него прозрачно-голубые глаза, захлопал белесыми ресницами.

– Серьезно?

– У тебя будет шанс проверить.

– Да ладно… Мы столько занимались, готовились, партии учили. И что? И ничего? Просто вернемся домой?

– Ага, – кивнул Марик. – Просто вернемся домой.

Вилка царапнула о дно кастрюльки. Анджей прикончил самодельную «пасту». В комнате воцарилась тишина. Все думали о том, что так бесславно стажировка закончиться не должна. Даже Олег нахмурился. Как бы он ни относился к учебе, выступить на сцене легендарной «Ла Скала» хотелось всем.

– Ладно, мы все равно ничего не сделаем, – пожал плечами Марик. – Можем поговорить с Чинелли. А вы там со своими педагогами. Но, боюсь, это не они решают.

– Вдруг еще обойдется? Зря я, что ли, туфли покупал.

– Иди ты со своими туфлями! В Москву их привезешь, пригодятся. Пошли Валдиса разбудим, новость сообщим.

– Да утром сообщим, – отмахнулся Олег. – Зачем сейчас?

– Затем, что у него припасена была бутылка «лимончелло» на черный день. По-моему, этот день уже настал.

Часть 4

Чемодан был неподъемным. Таможенники радостно на него накинулись, но, открыв, увидели только ряды пластинок, заботливо переложенные рубашками и нижним бельем. Попытались придраться:

– Западную музыку везете?

– Классику везу, – огрызнулся Марат, переворачивая первую пластинку. – «Севильский цирюльник», «Венецианская ярмарка», сборник неаполитанских романсов.

Таможенники тут же заскучали, захлопнули чемодан и предложили товарищу Агдавлетову проходить. Он и прошел через турникет туда, где с ноги на ногу нетерпеливо переминался Мопс. Вообще-то Левон Моисеевич Ацхель, но в артистической среде все звали его Мопсом – за поистине собачий нюх на денежные гастроли и перспективных исполнителей, за умение выбивать деньги из устроителей, за вздернутый как у мопсов нос да и в целом– для краткости. Низкий, Марату едва до плеча, лысый, хотя тогда ему едва ли исполнилось сорок, всегда в пиджаке и бабочке. Он органично смотрелся бы в роли импресарио и сто лет назад.

– Только не расстраивайся, Марик! Самое главное – не расстраивайся! – накинулся он на Марата, даже забыв поздороваться. – Пошли они все знаешь куда? У тебя здесь сумасшедшие перспективы. Сумасшедшие! Ты уже завтра поешь в сборнике, ты понимаешь? В Колонном зале! Там Кигель, там вообще все!

Марат рассеянно кивал, машинально шагая по коридору вместе с Мопсом и волоча тяжеленный чемодан. В котором под тремя пластинками итальянской классики, конечно же, лежало еще три десятка грандов и миньонов с современной музыкой всех стилей и направлений вплоть до ненавистного советской цензуре джаза. На плече у Марата висела спортивная сумка с магнитофоном, несколькими раритетными бобинами и теми предметами итальянской одежды, которыми ему все же удалось разжиться.

– Я тебе снял номер в гостинице, – продолжал Мопс.

– Зачем? У меня же комната в общежитии.

– Во-первых, еще не факт, – неопределенно пробормотал Мопс.

– Что ты хочешь этим сказать? – удивился Марик.

– Ну, сам понимаешь, конец учебного года не за горами… И потом, ты же не собираешься там жить летом? И во-вторых, студенческое общежитие тебе уже не по статусу.

– А гостиница мне не по карману! – фыркнул Марик.

– Ничего страшного, скоро все наладится. Завтра у тебя выход в сборнике, а через два дня летим на Дальний Восток.

– Что? – До Марика наконец-то дошло, он даже остановился. – Ты вообще о чем? Какой сборник, я только с самолета. Что я там буду петь? Готовиться когда?

– Полагаю, что на творческом вечере Антохиной петь нужно именно ее песню, – хмыкнул Мопс. – Клавир уже у меня, репетиция через три часа. Если поторопишься, мы на нее даже не опоздаем.

– Я никуда не поеду! Какая репетиция? Я весь день в дороге, мне надо помыться, побриться, переодеться. Мопс, ты с ума сошел! А что за Дальний Восток? С чем я поеду? Куда? У меня ни программы, ничего! Ты что, договорился со всеми за моей спиной?

Еще хотелось бы знать, когда он успел? О том, что Марат возвращается в Москву, он сообщил импресарио два дня назад. Когда Владимир Петрович собрал стажеров в своем дубовом кабинете и, даже не предложив чаю из стаканов с мельхиоровыми подстаканниками, сообщил, что в связи с конфликтной ситуаций в Большом театре их выступления в «Ла Скала» отменяются. Мол, доучиваетесь оставшиеся три недели и тихонечко возвращаетесь домой.

– А что нам тут делать еще три недели? – возмутился Марат. – Готовиться к спектаклю, которого не будет?

– Товарищ Агдавлетов, вы хотите прямо сейчас отправиться в Москву? – осклабился Владимир Петрович. – Могу устроить!

– Так устройте, пожалуйста! – рявкнул Марик не слишком-то учтиво. – Для чего нам тут штаны протирать?

Владимир Петрович и устроил. И теперь Марат шагал по коридору Шереметьево с подпрыгивающим от возбуждения Мопсом в абсолютную неизвестность.

– Я о тебе забочусь, между прочим! Знаешь, какие деньги можно на Дальнем Востоке заработать?!

– У меня даже программы нет!

– Составим! Накидай из того, чему тебя в Италии учили.

– Ты серьезно? Арию купца из «Венецианской ярмарки»? И десяток вокализов. Трудящимся Дальнего Востока?

– Ты недооцениваешь наших трудящихся! Марик, ну давай ты сам решишь, что там тебе петь! Сегодня главное попасть на репетицию к Антохиной. И не забудь ее поблагодарить за песню, которую я для тебя выцарапал!

– А что за песня-то?

– «Аист белокрылый».

– Что?! Выцарапал он! Да ее до меня только ленивый не пел!

– И что теперь? Ты хоть понимаешь, что это Антохина! Она уже живой классик! Подружитесь, покажешь себя, и она будет тебе новые песни отдавать. Ты хочешь все и сразу?

– Мопс! Я хочу хотя бы прийти в себя! Отоспаться, пожрать по-человечески, а не макароны эти их проклятые. Сходить в консерваторию, узнать, что там и как, когда занятия, как мне быть с пропущенным временем. Нам вроде бы обещали, что засчитают стажировку как семестр. Какие гастроли, ты о чем? Мне учиться надо.

Мопс подозрительно тяжело вздохнул и взял его за локоть.

– Понимаешь, Марик… Боюсь, что закончилась твоя учеба. Но! Началась практика. А практика она, поверь, гораздо важнее. Сколько народа каждый год консерватории заканчивает, и что? Маются в областных филармониях, на утренниках для пенсионеров поют за три копейки. А тебя уже народ хочет видеть и слышать! Ты уже залы собираешь, на тебя запросы приходят. Это сейчас Дальний Восток, а через годик мы с тобой в Прибалтику поедем! А там, может, вообще в Польшу или Болгарию!

– То есть как – закончилась?

А дальше, уже в такси, которое везло их в центр города, Мопс, запинаясь и сбиваясь, рассказывал, что в консерватории дикий скандал из-за того, что Марат не закончил стажировку как полагается. К тому же там знают и о Кармен, и о подработке Марата на радио, и даже о том, что он, студент Московской консерватории, в Италии не столько учился вокальному мастерству, сколько тратил время на магазины и поиски красивой одежды. Словом, опозорил родное учебное заведение по полной программе.

– Одну рубашку купил и один пиджак, – с горечью произнес Марик, глядя в окно несущейся машины. – Даже на туфли не хватило.