Сияние богов - Антон Грановский

– Я-то? – Мужик усмехнулся еще шире и огорошил еще больше: – Оборотень!

– Как это? – совсем растерялся Бун.

– Да вот так. Или ты про мою породу не ведал, когда в Гиблое место шел?

– Ведал, но… – Бун захлопал глазами. – Нешто это возможно, дяденька? Я ведь тебя вижу, и с виду ты – такой же человек, как я.

– Это пока я не обратился. А как обращусь – вмиг шерстью обрасту, на лапы встану, зарычу на всю округу и в лес побегу.

– Ну и дела.

Мужик засмеялся:

– Что, отрок, испугался?

– Испугался, дяденька. Как не испугаться.

– Да ты не бойся. Я сейчас сытый. С утра задрал бычка-двухлетку и всего, до последней косточки, обглодал.

– До последней? – удивился Бун. – Как же он в тебя поместился? Бычок большой, а ты вон какой.

– Сам не понимаю. А только когда я в волчьем обличье, могу и двух бычков за один раз умять.

– А когда снова человеком становишься – живот не болит?

Мужик засмеялся.

– Смешной ты парень, Бун. Нет, не болит. У меня тогда другое болит.

– Другое? И что же?

Мужик отвел от Буна взгляд, посмотрел на небо и сипло проговорил:

– Душа. Душа у меня болит, паря.

Бун помолчал, ожидая, что оборотень еще что-нибудь скажет, но тот молчал, тоскливо разглядывая облака, плывущие по небу и меняющие форму. Должно быть, в этих облаках он видел сам себя – подует ветер, и вот ты уже оборотень. Подует снова – и ты снова человек.

Наконец, Бун кашлянул, а потом тихо позвал:

– Дяденька оборотень.

Мужик вздрогнул и быстро на него посмотрел.

– Чего?

– А почему у тебя душа болит? Из-за того, что добрых людей поедом ешь?

– Нет. От этого не болит. Добрые люди и без меня друг друга поедом едят.

– Тогда от чего?

Мужик вздохнул и с горечью ответил:

– От того, что сбрасываю волчью шкуру и снова человеком становлюсь.

Бун удивленно вскинул брови.

– От этого и тоскуешь?

– От этого и тоскую, – кивнул оборотень.

Бун обдумал его слова, нахмурился и спросил:

– Нешто так плохо человеком быть?

– Да как тебе сказать… С одной стороны, вроде неплохо. А с другой… Посуди сам: когда я волк, бегаю себе по лесу, ловлю дичь, ем мясо, пью кровушку – и счастья во мне столько, что и с тобой поделиться мог бы. А когда набьешь брюхо мясом, так еще лучше делается. Так хорошо, что только песни на луну развывать. Но только сбросишь с себя волчью шкуру, как тут же наваливается на тебя все это… – Мужик наморщил лоб и скривился. – Изба покосилась, в поле – неурожай, детки просят есть, жена зудит над ухом хуже комара… И в душе вместо свободы такая лютая злоба, что взял бы топор и…

Мужик осекся и посмотрел на Буна. Усмехнулся и добавил:

– Ни свободы, ни радости, а только вечное беспокойство, глухая ярость да тягловая ломота. Вот и посуди, кем лучше быть – волком или человеком.

– Если так плохо человеком быть, так зачем обращаешься? – недоуменно спросил Бун.

Мужик вздохнул и ответил:

– Должен обращаться.

– А что, иначе никак?

Мужик мотнул головой.

– Никак.

Бун вздохнул.

– Да, дела… Послушал я тебя и сам оборотнем стать захотел.

Глаза мужика недобро блеснули.

– Так давай. Дурное дело нехитрое.

Бун покачал головой.

– Не могу я сейчас, дяденька.

– Почему? Боишься? Или какое дело?

– Дело, – ответил Бун и вздохнул. – Очень важное дело.

Мужик встрепенулся.

– Фу ты, леший, – виновато сказал он, поблескивая на Буна янтарными глазами, – что это я все о себе да о себе? А тебя не порасспросил. За каким таким делом пришел ты в Гиблое место, отрок? Что за нужда погнала тебя на верную смерть?

Слова о «верной смерти» Буну не понравились. Но не потому, что боялся Бун смерти, а потому, что знал – не вернется он из леса, значит, и дедушке Родиму придет конец.

– Я, дяденька оборотень, пришел в чащобу за красной ящеркой.

– За красной?

Бун кивнул.

– Да.

– А знаешь ли ты, наивная душа, что красная ящерка ядовита?

– Знаю, дяденька оборотень. Но мне ужас как надо ее добыть. Мой дед Родим помирает от яда голубой ящерицы, и коли не добуду я красную да не принесу ее лекарице – деду и до праздника Мокоши не дожить.

– Гм… – Мужик потер пальцами куцую бородку. – Твоя правда. Он яда голубой ящерки только одно средство и есть – яд ее красной соперницы. Только красные ящерки здесь не водятся. Это тебе нужно дойти до самого Кишень-града.

– До мертвого города? – севшим от внезапного ужаса голосом прошептал Бун.

Мужик кивнул.

– До него. – Он внимательнее поглядел на парня, усмехнулся и уточнил: – Сам-то, небось, дорогу и не найдешь?

– Не найду, – уныло согласился Бун.

Мужик подумал, погладил курчавую бородку мозолистой ладонью, потом махнул рукой и сказал:

– Ладно. Хороший ты парень, Бун, а я уж давно хороших людей не встречал. Помогу тебе добраться до мертвого города и укажу место, где прячутся красные ящерки. А теперь встань с бревна и отойди подальше.

– Зачем? – не понял Бун.

– Отойди, тогда узнаешь.

Бун послушно встал с бревна и отошел к краю прогалины. Мужик часто-часто задышал, потом скинул кафтан, надетый прямо на голое тело, быстро стянул штаны, а после, оставшись совсем голым, опустился на четвереньки и вдруг стал преображаться. Тело его распухло, будто опара, мускулы вздулись, словно узлы, лицо вытянулось вперед и превратилось в волчью морду, и в пасти заклацали огромные и острые зубы.

Увидев, что мужик обрастает бурой шерстью, Бун быстро попятился, споткнулся о палку и рухнул на траву. Когда он снова поднялся на ноги, то обомлел. Прямо перед ним стоял огромный серый волк с пылающими, злобными глазами и оскаленной клыкастой пастью, из которой на траву капала слюна.

– Садись мне на спину, отрок! – хрипло пролаял оборотень. – Довезу тебя в Кишень!

Бун немного поколебался – прыгать на спину оборотню ему был непривычно и странно.

– Ну же! – поторопил тот.

И Бун скрепя сердце вскарабкался серому на спину.

2

Быстро нес его серый волк – через леса, поля, буреломы и непроходимые топи. Наконец, остановился перед призрачным городом.

– Все, – сказал оборотень. – Слазь.

Бун спрыгнул на землю и едва не упал. После долгой поездки верхом ноги его затекли, а голова кружилась.

– Красные ящерки греются на камнях, – сказал оборотень. – Я буду неподалеку. Как поймаешь – свистни погромче, и я прибегу.

Чудовище повернулось и одним прыжком скрылось в кустах. Бун взглянул на Кишень-град. Зрелище было захватывающее. Белокаменные руины и уцелевшие подклеты мертвого города выглядели так, словно никогда не были домами и храмами. Бун смотрел на Кишень завороженным взглядом, чувствуя одновременно и страх, и удовольствие, и неприязнь, и желание поскорее убраться отсюда восвояси.