Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное - Сергей Владимирович Михалков

вере в ценности жизни — ценности будничные, высокие…

АНТОНИНА МАСЛОВСКАЯ

«Орлов Сергей в „Неве“ руководил…»

Белый зал Дома писателя полон.

Деревянная тренога бережно держит на сцене портрет Сергея Орлова.

Высвечен прожектором лик друга. Черной креповой ленты нет. Ни к чему она. Не возьмет его больше смерть!

Он, Сережа, вернулся к нам в Ленинград. Мы собрались не на годовщину смерти, а на его второе рождение.

Невольно листаешь книгу, когда уходит ее творец. Вздыхаешь над автографом. Выстраданное поэтом пронизывает. Его раздумья — наши раздумья, это единит нас.

Звучит голос Орлова… Он ниже, чем живой, но обвыкаешься, и вологодский выговор щемит сердце. Вихрем пронеслись кадры «Жаворонка». И хорошо, что люстры притушены.

Вспоминают друзья. Вспоминают легко и благодарно.

Молча сидят в президиуме Екатерина Яковлевна, мать поэта, и овдовевшая Виолетта Степановна. Сидит на уроке мужества ясноокий внук Степан. Семилетний ребенок знает, по ком страдают дома, — сцепил зубы.

«Невцы» распрощались с Орловым в 1963 году. Упрочилось имя, возрос авторитет Сергея Сергеевича, и ему доверили руководящую должность в правлении Союза писателей РСФСР. В Ленинграде он бывал желанным гостем. Виделись мы за год до его кончины. Человеческая доброта — прочный заслон от старости. Та же приветливость, та же улыбка, то же оканье.

Скоропостижная смерть Сергея Сергеевича на пике творческих достижений оглушила ленинградцев. Я не представляю Орлова мертвым, но был некролог в «Литературной газете», вернулись скорбные ленинградцы, которые опустили гроб с телом дорогого нам человека в землю.

Лежит наш Сережа в Москве, но корни его в Ленинграде. Тут его молодь — посаженная и выхоженная.

Берет слово Анатолий Аквилев — ветеран войны, танкист. Он читает поэму, посвященную брату по оружию… Сгорели в танке сыны. Никто и никогда не утешит мать— ни скорбь Родины, ни бессмертие их, ни посмертные награды. Ничком распласталась на земле страдалица, исступленно ласкает она траву… Потеплела травушка — откликнулся родимый сынок…

Волглыми становятся глаза. Екатерины Яковлевны. Она открыто плачет — ей полегчало…

Явственно помню застенчивого Толю Аквилева, который протянул Сергею Сергеевичу блокнот, исписанный карандашом. Орлов полистал, и лицо его озарилось. Огромный цикл составился из прочитанного, и тут же эта подборка была подписана в набор.

В приемные и неприемные дни к Орлову приезжали земляки, заходили танкисты, шли художники, чтецы, поэты именитые и начинающие.

Поначалу он стыдился исполосованного огнем лица, прятал в перчатки чудом спасенные хирургом руки. Потом рубцы упрятались в бороде, ощетинились бакенбардами. Мы гордились его обличием — горелый танкист! Виделась нам, прежде всего, душа Сергея — прямая, бескомпромиссная, незащищенная. Он взрывался от пошлости и снобизма. Он говорил правду любому не моргнув глазом.

…Закрыт вечер памяти. Расходятся друзья.

Светлая грусть, высокая гордость, и, как вздох облегчения, вспомнился мне шуточный дудинский экспромт:

Орлов Сергей в «Неве» руководил

Поэзии убыточным отделом.

Ни времени, ни силы, ни чернил

В своей работе трудной не жалел он.

Он ежедневно преступал порог

Редакции и думал о победе…

И сам редактор вытащить не мог

Его домой намеком об обеде.

Он отощал, и сердце запустил,

И поредел в усердьи бородою.

Поэзия, известно, много сил

Берет, здоровью пригрозив бедою.

Но, как он ни старался, ни потел

Рубашкой чешской до последних ниток —

Не процветал поэзии отдел

И нес «Неве» лишь форменный убыток.

Все тут верно, кроме одного — при Сергее Орлове поэзия в «Неве» процветала. Рождались новые имена, набирала силу молодая поросль. Стороной обходили редакций пошляки и графоманы.

МИХАИЛ ХОНИНОВ

Его стихи всегда в бою…[3]

Военных лет пора лихая —

Весь мир

В немолкнущих громах;

Земля под взрывами вздыхает,

И дым не тает в небесах.

Казалось, выжить невозможно

В разгуле тысячи смертей —

Ни ночью

В заревах тревожных,

Ни днем

В раскатах батарей.

Сигнал тревоги спозаранку

В окопах вздыбливал полки;

И шли грохочущие танки,

Бросались вниз штурмовики.

И, в лоб фашистов атакуя

С заданьем — выбросить

десант,

Машину вел свою стальную

Сережа — старший лейтенант.

Разрывом черные букеты

То слева встанут,

То правей…

Тупой удар!

И вспышка света

Бьет по глазам ножа острей.

Огонь охватывает танки,

Как кучу хвороста в жару;

Броня снаружи и с изнанки

Пылает чадно на ветру.

А он не прекратил атаки,

Покинув свой горящий танк,—

Сам был пылающий, как факел,

Сережа — старший лейтенант.

Как табуны коней гривастых,

Промчалось

много-много лет.

Но ежедневно,

Ежечасно

В сраженье был

Сергей-Поэт!

Как долгу верные солдаты,

Его стихи

Всегда в бою;

Они любить нас учат свято —

И жизнь,

И Родину свою.

ДМ. МОЛДАВСКИЙ

Рыцарь в шлеме танкиста

Как-то Мартирос Сергеевич Сарьян говорил о разнице между процессами зарисовки и рисования. Зарисовка — это стремление уловить и запечатлеть те или иные внешние черты предметов, сохранить правдоподобие, сходство. Рисование — это другой процесс, это — отражение явлений во всей сложности, противоречиях, глубине.

Мы будем говорить не о художнике, но о поэте. О поэте, чье творчество — не зарисовки, пусть весьма правдоподобные, а рисунки «во всей сложности, противоречиях, глубине».

Поэт Сергей Орлов. Я знал его еще послевоенным — юным, озабоченным неустроенным бытом и невышедшими книгами… Те книги вышли давно, стали классикой, а поэта уже нет, и вчерашние рецензии превращаются в воспоминания или страницы истории.

В стихах Орлова — зрелого, признанного, сложившегося — и тех, которые мы все знали по сборникам, и тех, которые внезапно раскрылись перед нами уже после его смерти, сохранилось это внутреннее беспокойство, неустроенность души, жадный интерес к мирозданию и людям. Без этого стихов бы не было, была бы гладкопись. Познакомились мы с Сергеем Орловым вскоре после войны в Ленинградском университете. Я был аспирантом кафедры фольклора, а он —