Тайна гибели Марины Цветаевой - Людмила Поликовская

Но поскольку слишком многих волнует вопрос: а как же все-таки было на самом деле, познакомим читателя с некоторыми версиями, мнениями, фактами.

Во-первых, существует полупризнание самого Эфрона: «Меня запутали в грязное дело». Обычно эту фразу приводят в качестве доказательства, что Эфрон-то был хороший, а вот обстоятельства, эпоха, плохие люди… Но, так или иначе, «запутали», т. е. в «грязном деле» все-таки участвовал. А насчет «запутали» — тут нам хочется процитировать Кирилла Хенкина: «Так можно сказать, что маршала Жукова запутали в военные действия. Нет, пока мы будем играть в жмурки и не называть вещи своими именами, мы не поймем до конца, что происходило<…> вокруг нас. И в России, и на Западе. Нельзя понять старую русскую эмиграцию, сбрасывая со счетов ее пронизанность советской агентурой. Это так же не лепо, как рассказывать историю Евно Азефа, ограничиваясь этапами его службы инженером в Русском электрическом обществе. Эмиграция как объект деятельности и орудие советской разведки — это факт».

…Но может быть, именно трагическая смерть Рейсса (Эфрон мог узнать о ней раньше, чем появились газетные сообщения), не оставлявшая сомнения в том, что ждет генерала Деникина (бывшего командира Эфрона в Белой армии), и заставила Сергея Яковлевича решиться предупредить его об опасности? Это, конечно, тоже гипотеза. Как не может быть не гипотезой любое рассуждение о мотивах того или иного поступка («Чужая душа — потемки»).

Французской исследовательнице творчества Цветаевой Веронике Лосской удалось получить доступ к некоторым архивам французской полиции, касающимся дела Рейсса. Вот абзац об Эфроне:

«Надо признаться, что в деле РЕЙССА роль ЭФРОНА не особенно ясна; тем не менее именно на него сначала работали Штейнер и ее компаньоны: они вели слежку за разными лицами, иностранцами. Можно, следовательно, допустить, что если он фактически не участвовал в самой организации ликвидации РЕЙССА, то только потому, что значимость этого дела его не беспокоила и ему казалось предпочтительнее поручить эту функцию одному из своих товарищей, а именно МИШЕЛЮ (мы еще поговорим о нем. — Л.П.). Его исчезновение после обыска в доме «Союза» ясно указывает на то, что он был причастен к делу». Немного же знала французская полиция! (А может быть, не хотела знать. У власти во Франции был Народный фронт, которому не нужны были осложнения в отношениях с СССР.) Французская полиция вела следствие только с целью найти убийцу Рейсса, но не раскрыть советскую шпионскую сеть.

Совершенно иначе трактуют роль Эфрона в деле Рейсса архивы швейцарской полиции, собранные профессором Р. Кембаллом. Здесь речь идет о раскрытии шпионской сети, утверждается, что убийством руководил Эфрон и что на французскую полицию оказывалось постоянное давление со стороны советских властей. Как будто бы следует доверять швейцарским документам, составленным без нажима со стороны большевиков. Конечно, их следует принять во внимание, но и они — не доказательство.

Всякая полиция не всевидящее око. Работая в архивах полиции царской России, автор этих строк лично неоднократно убеждалась, сколь путаны бывают донесения агентов, а следовательно, и выводы, сделанные на основании этих донесений. Считается, что наш КГБ знал все. На личном опыте я убедилась, что это всего лишь легенда. На допросе в сем славном учреждении мне удалось без особого труда, что называется, обвести вокруг пальца допрашивающего меня сотрудника.

Вдова Рейсса, Элизабет Порецки, написавшая воспоминания о своем муже, обвиняет Сергея Эфрона, однако свидетельницей событий она не была и, следовательно, передает чужие слова.

А вот документ, опубликованный М. Фейнберг и Ю. Клюкиным: в 1955 году Арианда Эфрон, будучи уже реабилитированной, добивается реабилитации отца и с этой целью направляет в соответствующие инстанции следующий текст: «Пишу Вам по делу моего отца Эфрона Сергея Яковлевича. Я разыскала здесь, в Москве, нашу старую знакомую, в течение долгих лет знавшую моего отца по совместной работе во Франции. Это — Елизавета Алексеевна Хенкина<…> В свое время она сама принимала участие в нашей работе за границей<…> В СССР Хенкины приехали в конце 1939 года, после ареста моего отца. Е. А. Хенкина знала Шпигельгласса (зам. начальника иностранного отдела НКВД. — Л.П.), хорошо помнит, кем и как проводилось задание, данное Шпигельглассом группе, руководимой моим отцом (выделено нами. — Л.П.), как и по чьей вине произошел провал этого дела». Дело Рейсса считалось проваленным, потому что полиции удалось выйти на след убийц. Любопытно заметить, что после реабилитации отца Аля всегда будет говорить, что ничего не знала о его политической деятельности.

Упомянутый нами ранее Дмитрий Сеземан вспоминает: «Уже сбежав в Советский Союз, Сережа Эфрон, находясь в узком домашнем кругу, никогда не отрицал своего участия в том, что он называл «швейцарской историей», и упоминал о ней с благодушным удовлетворением». «Благодушное удовлетворение» может быть субъективным восприятием подростка Дмитрия Сеземана, не сумевшего разглядеть отнюдь не благодушного подтекста высказывания. Однако сам факт рассказа Эфрона о своем участии в «швейцарском деле» вряд ли выдуман.

Но вот появилась книга П.А Судоплатова «Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля» — и многочисленные поклонники Цветаевой вздохнули облегченно. «Слухи о том, что он (Сергей Эфрон. — Л.П.) был одним из тех, кто навел НКВД на Рейсса, являются чистым вымыслом. Эфрон, работавший на НКВД в Париже, не располагал никакими сведениями о местонахождении Рейсса», — пишет человек, работавший в 30-е годы в Париже вместе с Рейссом. Типичное рассуждение: кто-кто, а уж Судоплатов-то знает (точнее: знал) — ведь именно он руководил диверсионными актами наших органов за рубежом.

Знать, может, и знал, только почему мы должны ему безоговорочно верить? Каков моральный облик этого заместителя Берии, организатора убийств? Да на нем «пробы ставить негде», этот соврет — недорого возьмет. Зачем ему понадобилось обелять Эфрона? Не знаем. Может, он, как герой Е. Шварца, просто разучился говорить правду. А может, он любил поэзию Марины Цветаевой. Любил же Троцкий (тоже хороший мерзавец) Есенина. Наконец, Судоплатов мог просто запамятовать. Ведь мемуары писались пожилым человеком о событиях, имевших место не годы — десятилетия назад. Дел через его руки прошло огромное количество — несложно и перепутать.

Мы вовсе не утверждаем, что воспоминания Судоплатова не стоит принимать во внимание. Просто, как всякие воспоминания, они не могут считаться истиной в последней инстанции. Существует юридическое правило: версию можно считать доказанной только тогда, когда она подтверждается по крайней мере двумя непосредственными свидетелями, независимо друг от друга. В деле Рейсса таких свидетелей нет. А следовательно, истины мы никогда не узнаем… И Бог с ней. В оправдание Эфрона (если он нуждается в таковом) скажем: о письме Рейсса к Сталину он мог и не знать. Вполне вероятно, что ему просто сказали: это предатель, который собирается сообщить секретные сведения врагам нашей страны.

Убийство Рейсса поначалу не очень заинтересовало французскую полицию и эмигрантскую прессу. Ну, подумаешь, одни большевики убили другого — «волки от испуга скушали друг друга». И только когда выяснилось, что это преступление связано с похищением Е. Миллера (и там и там нити вели в «Союз возвращения»), началось расследование. Но было уже поздно. Кроме Ренаты Штайнер, удалось арестовать только «мелкую сошку» — Смиренского и Дюкаме, которые вскоре были выпущены из тюрьмы за недостатком улик. Все главные участники убийства успели скрыться. Исчез и Сергей Эфрон.

Мария Сергеевна Булгакова (бывшая жена Родзе-вича, та самая «гипсовая труха») рассказывает: «Мой муж был шофером такси, и он их (Марину Цветаеву, Сергея Эфрона и Мура. — Л.П.) повез. <…> И где-то не доезжая Руана он (Сергей Эфрон. — Л.П.) выскочил из машины и скрылся. Даже не простился. Он быстро выскочил, чтобы не знали, в какую сторону он побежало Он воспользовался тем, что машина замедлила ход, чтобы из нее выскочить, и исчез где-то в кустах Он не хотел, чтобы знали точно, даже Марина и мы, кто и каком месте должен его встретить».

Марина Ивановна (ей накануне исполнилось 45 лет) и Мур вернулись домой и обнаружили на столе записку: «Мариночка, Мурзил. Обнимаю Вас тысячу раз. Мариночка — эти дни с Вами самое значительное, что было у нас с Вами. Вы мне столько дали, что и выразить невозможно. Подарок на рождение!!! Мурзил — помогай маме». И вместо подписи — рисунок головы льва.

И. Кудрова справедливо замечает, что записка написана с той сердечностью, которая соединяла Цветаеву и Эфрона в их лучшие дни. Но тогда мы вправе предположить, что в дни перед бегством Эфрон рассказал жене что-то такое (что?), чего она не знала раньше, и она поняла (скорее все-таки пожалела), не оттолкнула его. Да и из рассказа Булгаковой ясно, что, коль скоро Марина Ивановна сопровождала мужа, — он должен был как-то объяснить ей свое бегство. Вполне возможно, что он сказал нечто такое: меня запутали (как?) в дело, к которому я не имею никакого отношения, не верьте никому: ни людям, ни газетам, верьте только мне. И объяснил ей, как следует держать себя на допросах. (Что таковые будут, он, конечно, догадывался.) Дальнейшие события показали, что Цветаева свято выполнила его инструкции.