Фантастика 1980 - Олег Алексеев

Помню, вслед за догадкой о саде-двигателе я начала размышлять, зачем к осени оплотняется среда земной биомассы, перед тем как смениться зимней пустотой? Зачем наливаются соком яблоки, тучнеют нивы, тяжелеют плоды? А что, если эта ежегодная пульсация растительных веществ — залог, движения земного времени?…

И сразу Земля представилась живым зерном в роднике вселенского бытия.

Я думала о высоте небесной, глубине земной, широте в беспредельности мироздания.

И мироздание раскрылось мне вдруг, как цветок, трепещущий среди солнечных дуновений.

И как в теле человеческом, во вселенной все было связано со всем, все отражалось в другом и другое в себе отражало — все предметы, явления, вещества, времена…

И небеса были частью меня, и я — небесами.

Кристалл был посланец непредставимо красивого мира, но почему-то сама мысль о соприкосновении наших двух миров показалась мне таинственно страшной и непостижимой…

Не помню, сколько я пролежала в шипиге, но это были лучшие минуты в моей жизни.

Пока снопы солнца не погасли и не хлынул вслед за тем дождь…

Я проснулась поздно. Ломило голову, особенно в висках.

Дождь барабанил по стенам палатки. Я ощупала рюкзак, штормовку, ботинки. Все сухо. Значит, то было наяву.

В черном кристалле глазок открывался и закрывался: садовники работали.

После обеда, не дождавшись верительных грамот, я уже твердо решила: если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. В конце концов, откуда скафандрикам знать, что я существо разумное? Я должна им это доказать.

Я улучила момент, когда глазок начал расширяться, и с бьющимся сердцем подбежала к торцу.

— Приветствую вас, звездные братья! — завопила я вылетевшему скафандрику. — Спасите меня, пожалуйста!

Никакого внимания. Он прошествовал покачиваясь по воздуху и растворился в скале, — как привидение.

„Ну нет, просто так я не отступлю, господа-товарищи звездные садоводы. Я вам не птичка с подбитым крылом, — озлобилась я. — Мои предки во все времена почитали первейшей обязанностью помочь попавшему в беду. „Сам умирай, а товарища выручай“. Слышали такое? А если нет, то зарубите себе на носу или на чем там придется. Мои предки знали истинную цену дружественным контактам, о чем можно судить хотя бы по такой древней пословице: „Неправдою весь свет пройдешь, да назад не вернешься“. Тоже не слыхали? Гроша ломаного не стоит звездная ваша премудрость“.

Я вернулась в палатку, вырвала из блокнота несколько листков и нацарапала карандашом: на одном — модель солнечной системы, жаль, что не все планеты вспомнила; на другом — теорему Пифагора — треугольник с тремя квадратами на сторонах, как учили в школе, и модель атомного ядра (я перерисовала по памяти ее изображение с транспаранта над воротами республиканской выставки достижений народного хозяйства); на третьем — ракету и в ней маленького человечка (поразмышляв, точно такую же ракету я изобразила на первом листке — летящей с Земли на Луну). На четвертом листке еле улеглись два земных полушария. Материки я нарисовала приблизительно, только Австралия и Африка получились сносно. Но зато уж я не пожалела тюбик голубой импортной пасты для век и всю планету испещрила огоньками. „Получайте обратно ваш насильственный сон на тему атомных бомб! Попробуйте только не понять, что к чему, — бормотала я. — Разнесу альпенштоком в клочья и чудесный ваш сад, и вас самих заодно, истуканы!“ Оставшийся листок целиком вместил русскую пословицу, написанную латинскими буквами (боюсь, что с ошибками): Nepravdoju ves svet projdosch, Da nasad ne vern-joshsja!

Захотят — поймут!

Вот так, с альпенштоком и кипою листков, грязная, голодная, но полная решимости наладить проклятый контакт, я предстала перед торцом. Первого же скафандрика, поскольку он, конечно же, не соизволил удостоить меня вниманием, я больно тюкнула по ножище.

И ведь подействовало! Он перевернулся вверх тормашками, приспустился на уровень моей головы, застыл в воздухе, чуть раскачиваясь. Было страшновато, но я приложила ему листки прямо к черной его голове, поскольку рука его плавала метрах в двух надо мною. Странное явление: листки мои точно провалились в его шлем. Их просто не стало. Он сразу скрылся в глазке, и около часа они не появлялись вообще.

Наконец один явился, не знаю уж, который из них, подплыл к палатке, где я ждала результатов смелого своего опыта. В лапе у него была зажата лопатка, вроде тех, чем пирожное подают, размером, понятное дело, метра три, не меньше. Лопаткой этой начал он осторожно подталкивать меня в сторону кристалл а.

— Нечего меня пихать своей железякой, красавец скафандр, — сказала я ему. — Сама пойду к месту переговоров.

Но, как выяснилось, толкал он меня не к кристаллу, а к краю пропасти…

— Думай, что ты делаешь, звездный зверь! — кричала я. — Я не могу летать, как ты! Я разобьюсь. А тебе за меня отомстят!

Все же я сумела увильнуть и спряталась в палатку.

Но это меня не спасло. Видно, они единогласно решили меня погубить, не знаю уж за что.

Палатка оказалась, в воздухе вместе с колышками. Скафандрик опять погнал меня к краю карниза. Я попробовала объяснить жестами, как могла, что я не против оказаться на той стороне, но что пропасть для меня неодолима, что нужен канат, мост, все что угодно, иначе тело мое найдут на острых каменьях внизу, растерзанное хищниками.

Пока я на пальцах пыталась что-то объяснить, он ловко поддел меня своей черной лопатой, приподнял над карнизом, пронес над боярышником и метрах в трех от края, наклоняя лопату все больше, спустил меня в воздухе над пропастью.

— Будьте вы прокляты, мрачные пришельцы! — успела прокричать я перед смертью.

Но в пропасть я не упала. Я соскользнула на что-то упругое, невидимое, чуть дрожащее подо мною.

Помню странное ощущение, нет не страха, то было чувство стыда, как будто я внезапно оказалась обнаженной на ученом совете среди наших глупо хихикающих старцев.

Я попробовала вцепиться хотя бы в ту же гнусную лопату, но изувер отплыл от меня и спокойно наслаждался моим позором.

Я опустилась на четвереньки и как собачонка, да, как затравленная собачонка, поковыляла, но не туда, к спасению, а сюда, обратно, ведь карниз-то был вот он, рядом. Одной рукой я нащупывала эту штуку, а сама старалась не смотреть вниз, где шевелился туман.

Но он вернул меня. Лопата, как черная стена, встала предо мной и отодвинула меня от карниза. Я повернулась, заплакала и поползла.

— Ползи, карабкайся, собачонка, — бормотала я. — Сейчас они выключат это, чтобы позабавиться, как ты рухнешь в пропасть, вот туда, где ревет и перехлестывает через запруду Тас-Аксу. Пусть ревет и перехлестывает. Она сметет завал, и сразу вниз, в долину, покатится грозный сель — грязь, смешанная с камнями и стволами деревьев. Ну и ладно. Пусть тело мое поглотит грязный сель. Чтоб и косточек не осталось.