Сгинь! - Реньжина Настасья

Бабка стала расти, из ее огромного тела с громким чпоканьем вылезали разномастные руки, одна детская, за руками последовали ноги. Бабка превратилась в сороконожку-сорокоручку. По обеим щекам высунулось по лицу – мужское и женское, они загалдели разом, споря друг с другом, но о чем конкретно, было не разобрать. Да и до них ли!

По всему телу бабки, будто прыщи, повыскакивали глаза – серые, карие, зеленые, один голубой, с длинными ресницами, с белыми ресницами, с рыжими ресницами, без ресниц вовсе. Глаза заморгали и уставились на Игоря. Бабка обрастала и обрастала чужими частями тел: десятки ушей, несколько пупков, всюду пальцы, ногти, носы, подбородки.

Лишь черный бабкин рот оставался один.

– Не позволю никому говорить за меня, –  пояснила бабка.

Тело ее зарастало волосами – рыжими, черными, русыми, кудрявыми, прямыми, короткими, длинными. Увеличивалось. Пухло. И вдруг лопнуло. Но не разлетелось на множество частей, а просто пропало.

Игорю мгновенно полегчало. Тело вновь стало слушаться. Дышать стало свободнее. Он поднялся. Подумал: «Неужели все закончилось?»

– Даже не мечтай, –  раздалось за его спиной.

Бабка приняла свою прежнюю форму. Лишь чье-то ухо прилипло к ее лбу. Бабка оторвала его и отправила в рот, хрустнула аппетитно хрящиком.

– Молоденькое. Свеженькое. Прям как ты.

И потянулась ртом своим к Игорю. Игорь отпрянул и избежал бабкиного КУСЬ!

Лучше на всякий случай отойти еще дальше. И еще. И еще. А бабка наступала. Медленно шла на внука, растопырила руки – сейчас схватит.

Игорь врезался в стену, больно стукнулся затылком. Сверху на него свалилась тяжелая вешалка вместе с куртками.

Игорь отключился.

– Эй! Эй! Я ее вырубила!

Сквозь чуть приоткрытые глаза Игорь видит Ольгу. В светлых одеждах она вновь похожа на призрак. Призрак, который держит в руках полено.

– Эй! Эй! Я ее вырубила!

Сквозь чуть приоткрытые глаза Игорь видит бабку. В темных одеждах она, тем не менее является призраком. Призраком, который держит в руках полено.

– Эй! Эй!

Переходящее полено вновь в Ольгиных руках.

– Эй! Эй!

Кто это был на сей раз?

Игорь уже ничего не различает. Перед глазами все плывет: светлое, темное, поленья, Ольга, бабка, черный рот.

Потерю сознания можно приравнять ко сну?

Тогда спокойной ночи.

Как холодно. Как жутко-жутко холодно. Так замерзала бабка в морге, и теперь этот мертвый холод проник в Игоря, расселся инеем по костям – навсегда останется внутри. Игоря бил озноб. «Бил» – какое точное слово. Мужчина дергался, словно получал удары по телу. Тело вскидывалось в попытке увернуться. Зубы отстукивали неровный ритм – никак не успокоить.

Как холодно. Как жутко-жутко холодно.

Игорь пришел в себя. Он был подавлен, разбит, избит. Так плохо ему никогда прежде не было.

Глаза не открываются – не слушаются. Веки отяжелели: не покажут, что вокруг, даже через щелочку. Нос словно не дышит, не поднимается грудь, не гонят воздух легкие – все залито свинцовым страхом.

И тишина. Полнейшая тишина. Ни одного звука. Хоть что-то же должно шаркать, щелкать, свистеть, шуметь. Хоть что-то. Но нет – безмолвие. Будто вакуум.

Может, это и есть смерть?

Наступила, наконец.

Как холодно. Как жутко-жутко холодно.

Нужно сделать три глубоких вдоха и три долгих длинных выдоха, попытаться расслабить мышцы, расслабить все тело. Кровь быстрее побежит по венам – станет теплее. Простое упражнение, но оно никак не получалось. Дышать было больно, воздух сопротивлялся, замирал возле ноздрей и внутрь лишь на чуточку заходил. Выдох получался неровным, дерганым. Так не расслабишься, не погонишь по венам кровь.

Как холодно.

Как жутко.

Жутко.

Жутко.

– Очухался?

Ольга пнула Игоря по ногам. Легонько, совсем не больно, но очень обидно. Голос ее звучал глухо, едва различимо, словно ей рот ладонью зажали.

Как жутко.

Игорь разлепил глаза. Прямо перед его лицом торчали грязные босые Ольгины ноги, деревянный пол туалета.

– Сегодня солнечно и морозно, –  чуть ли не празднично сообщила Ольга, выглянув в крошечное туалетное окно, явно восторгаясь погодными условиями.

Вдруг она резко, с грохотом упала на пол, не щадя коленок и локтей, и поползла к Игорю. Теперь мужчина видел не только грязные ее ноги, но и чумазое безумное лицо, окончательно спутавшиеся в один огромный колтун волосы, бегающие глаза и крючковатые пальцы, что пытались вонзиться в дерево пола, но у них не получалось, на пальцах ломались ногти, ломались неровно, до мяса. Пальцы кровили. Тело Ольги изгибалось, будто в попытке сломаться во всех суставах разом.

Ольга оказалась лицом к лицу с Игорем. Изо рта ее пахло несвежим. Хотелось отодвинуться, но Ольга лишь прижалась посильнее, словно хотела поцеловать соседа. Или съесть его.

Съесть.

Как бабка-призрак.

– Что? –  пахну´ла Ольга на Игоря нечищеным ртом. – Добрался и до тебя?

Она мелко-мелко засмеялась. Неестественно, натужно. Резко оборвалась.

– Я говорила, что и твой черед настанет. Говори-ила. Предупреждала? Предупрежда-ала. Слышала, как ты стонал ночью. Слышала и слушала. И слушала, и слушала, и слушала. И ничего не сделала. Я страдала, ты тоже должен был пострадать. Страда-ать. Ты должен был через это пройти.

– Но ты же…

Игорь попытался встать, но Ольга надавила ему на плечо и опрокинула обратно на пол. Сама поднялась над мужчиной, голову набок склонила, языком по шершавым губам провела и прохрипела:

– Что «ты же»? Я же была там, хочешь сказать?

Игорь вяло кивнул.

– И полено тоже держала? –  спросила Ольга.

Игорь не ответил. Предыдущий кивок и без того отнял у него много сил.

– Тебе привиделоооось, –  Ольга наклонилась, прям пополам сложилась, и вновь оказалась близко-близко к лицу соседа. – Меня там не былооооо. Это все галлюцинации-и. – Она тянула слова, словно разговаривала с умалишенным. Ну, или сама таковой являлась. – Это все мертвец дурил твою-уу башкууу. Понимааааешь? Неееее было меня тааааам.

Ольга разогнулась. Пнула Игоря еще раз грязной босой ногой. Опять не больно. Опять обидно.

– Отлежись еще немного, –  противный протяжный голос сменился на резкий, четкий, приказной. – Но потом вставай. Нечего разлеживать тут. Нечего.

Игорь закрыл глаза. Полежит. И впрямь. Отдохнет. Поищет в себе силы встать, одеться, выйти в коридор, надеть лыжи и свалить.

Больше здесь оставаться нельзя.

До сумасшествия один шаг.

Всего один.

И он не намерен его делать.

Валить. Нельзя остаться.

Спустя час – раньше не смог оклематься – вышел Игорь из уборной. Шатался, что пьяный, никак не мог совладать с телом. Оно не слушалось, стало деревянным, тяжелым, чужим.

Мужчина глубоко вдохнул. Втянул в себя запахи избы, чтобы убедиться – бабкин вышел, духу ее здесь не осталось. Но нет. Легкий, буквально невесомый, запах спирта, напоминающий отдушку бабкиного парфюма, все еще витал в воздухе. Знать бы, где он задержался, понять бы, где проклятый притаился, выгнать бы его оттуда поганой метлой да сегодняшним свежим морозным воздухом!

Но нет. Не поймаешь. Только нюхай и трепещи. Нюхай и терпи.

Нюхай, нюхай, нюхай.

Игорь осмотрел избу, прикидывая, изменилось ли в ней что за прошедшую ночь. Все по-прежнему: тот же бардак, тот же хаос, та же грязь. Посреди всего – Ольга. Мерзко улыбается: ощерилась во весь рот, зубы проветривает.

– Чай будешь? –  спросила Ольга.

Чашку подняла высоко, будто чокнуться предлагает.

– Буду, –  ответил Игорь.

Чай на дорожку – милое дело, можно ли от такого отказываться? Да, давненько Ольга чайник не ставила. А где же он? Откуда Ольга чай наливать собралась?

А она окно открыла-расхлопнула, за подоконник махом перегнулась, чашкой снег зачерпнула и, румяная-довольная, в избу обратно влезла, окно захлопнула, в чашку со снегом чайный пакетик бросила, а саму чашку бережно на печь поставила.