Русский самурай. Книга 1. Становление - Анатолий Хлопецкий

Но, значит, за стенами миссии далеко не всем было наплевать на то, какой у тебя цвет кожи или разрез глаз, ходишь ли ты молиться в консульскую церковь или в буддийский храм…

Когда осень накрепко перешла в зиму и Ваську с товарищами переселили в дом, где проходили занятия, однажды произошло событие, еще раз перевернувшее всю Васькину жизнь.

Как-то под вечер во двор миссии въехала тележка, запряженная парой низкорослых мохнатых лошадок. Из повозки легко спрыгнул высокий священник, сказал несколько слов вознице и стремительной походкой направился к дому. Не успел он сделать и нескольких шагов, как навстречу ему бросился с крыльца отец Анатолий и подошел под благословение, радостно приговаривая:

– Батюшки, ваше высокопреосвященство! Как же вы? Такими дорогами… Господи, вот радость-то нежданная!

Уже через несколько минут вся миссия знала, что миссию в Хакодате удостоил своим посещением ее первооснователь – архиепископ Николай, глава Японской православной церкви.

Шла обычная суета, связанная с нежданным визитом высокого гостя, но, отказавшись отдохнуть с дороги, архипастырь отправился в церковь. Служил, как обычно, местный священник, но, против обыкновения, маленькая консульская церковь была забита до отказа: прослышав о приезде преосвященного, кроме учеников и сотрудников миссии собрались почти все прихожане епархии. Ждали слова архиепископа.

Широко раскрытыми глазами смотрел зажатый в толпе верующих Вася Ощепков на этого высокого старца в епитрахили и омофоре и, затаив дыхание, ждал громовой проповеди, каких-то особенных пламенных слов, которые раздвинут стены этой крошечной церквушки, распахнут низкое зимнее небо…

Но все было иначе – ни парадного выхода, ни громовых речей. Толпа потеснилась, откуда-то появился обычный деревянный табурет, преосвященный уселся на него и негромко, но внятно и проникновенно начал свое слово. Это была простая, понятная каждому человеку речь о начальных словах молитвы Господней, о радости, что у нас есть Отец Небесный, о том, что всякое дело должно совершаться людьми во славу Божию.

Вася уже не помнил о том, что вначале был почти разочарован простотой всего этого – облика преосвященного, самой окружающей обстановки, начала проповеди. Теперь он, забывая себя, слушал убежденные, мудрые слова святого Николая: «Есть люди, призванные на служение церкви или сами себя посвятившие Богу. Эти прямо совершают дело Божие и тем спасаются. Но и всякий, оставаясь при своем деле, может точно так же делать дело Божие. Для этого необходимо свое служение совершать не ради славы, не из корысти, а для Бога, совершать его как долг, положенный Богом. Земледелец, учитель, воин, купец – все они необходимы для человечества, для общества, всем им быть повелел Господь. Пусть они трудятся в сознании этого, тогда одним исполнением своего служения они получат Царство Небесное».

Как во сне, выходил Вася из церкви или, точнее, его выносил оттуда людской поток. «А я? – впервые за всю свою недолгую жизнь подумал он. – В чем мое призвание, мое служение? Точно ли я призван стать проповедником, как будут Иитиро, Мосаку или Мотомэ? Или что-то другое ждет меня? Для чего мне повелел быть Господь?»

Он так задумался, что не заметил, как его догнали по пути к миссии отец Анатолий и нынешний высокий гость. Он опомнился, услышав рядом громкий приятный голос:

– Я думаю, что у ваших прихожан еще есть к вам дела, отче Анатолий, воспользуйтесь же нынешним многолюдным собранием. Обо мне не беспокойтесь – не забывайте, я здесь у себя дома. Да вот молодец меня для верности сопроводит, чтобы вы не пеклись обо мне более.

И Вася почувствовал на своем плече теплую сильную руку.

Несколько минут они шли молча. Потом тот же приятный голос спросил его об имени и о том, давно ли он в училище и как попал туда. Сначала запинаясь от робости, потом все более уходя в воспоминания, Вася незаметно для себя рассказал этому большому и доброму человеку всю свою жизнь, все ее горести и неожиданные повороты.

Словно заново пережил он все, что сохранила его мальчишеская память: нежные руки матери, ее запах, родное тепло; голос, повторявший начальные слова вечной молитвы: «Отче наш, да святится имя твое…» Вспомнил и рассказал про добрую усмешку отца, его рассказы про русский рукопашный бой, про деда, про старинные мудрые книги, которые хранились в их семье.

Не утаил Вася от владыки и горести своего сиротства, но, рассказывая, с удивлением обнаружил, что больше, чем обиды, помнятся добрые люди, не всегда щедрые на ласку, но не скупые на краюху хлеба с кипятком, на пяток-другой вареных картофелин с солью, мисочку риса; люди, всегда находившие для сироты и теплый угол, и кожушок, чтоб накрыться.

Когда он умолк, обнаружилось, что они давно уже стоят у крыльца миссии, а ладонь, прежде спокойно лежавшая на его плече, теперь сжалась нежно и участливо. Он поднял голову и встретил глубокий, все понимающий, проникновенный взгляд, казалось, видевший его насквозь. «Владыка, благословите меня!» – само собой сорвалось у него. Он сам испугался своих слов, которые, может быть, были недостаточно почтительными для преосвященного. Но тот молча положил на его стриженую голову свою благословляющую руку.

Долго не засыпалось ему в ту ночь. Непонятное, неизведанное творилось у него на душе – будто кто-то и впрямь взял на себя всю боль, которая жила в нем, обласкал по-отечески, успокоил. Он вдруг понял весь огромный смысл простого напутствия: «Господь с тобой!», с которым отпустил его преосвященный Николай. Да, на душе у него был мир, но еще жило в ней какое-то смутное предчувствие будущих событий и свершений, которые пока не дано ему было узнать и понять. С этим чувством и лежал он навзничь на своем жестком матрасике, рассеянно глядя на встающую в окне зимнюю яркую звезду.

А в другом крыле здания тоже долго не гаснул мягкий свет лампы в покоях отца Анатолия, где разместили архиепископа Николая. Он допоздна вел негромкую беседу со своим гостеприимным хозяином: расспрашивал, рассказывал о событиях в столице, о вестях с Родины, но больше слушал о заботах миссии, советовал, где мог – обещал помощь.

Под конец этой затянувшейся беседы, когда, казалось, все темы были уже исчерпаны, преосвященный вдруг спросил:

– А тот молодец, что сопровождал меня из церкви, каков он? – и остановил жестом отца Анатолия, когда он начал было пересказывать житейскую историю отрока.

– Да что, ваше преосвященство, – в науках тверд. Язык осваивает быстрее, чем нам предполагалось. С товарищами своими ладит – не задира. Набожен в меру. Да вот еще – не знаю, к чему отнести – сэнсэй здешний, что борьбу им восточную по программе преподает, говорит, будто талант к этому у отрока. Изо всех его отличает.

– Всякий талант от Господа, отче Анатолий. А что, не задержался ли он на училищной программе – кое-что ведь, поди, по второму разу проходит. Не перевести ли его в Киото, на семинарский кошт? Язык японский ему препоной не будет – способности есть, догонит. Да еще английский ему там преподадут. Что касается борьбы, у нас там учитель Сато, из знаменитого токийского Кодокана – слыхали, вероятно? Согласны? Вот после рождественских вакаций – и с Богом!

Архимандрит Анатолий только руками развел, дивясь способности владыки посреди дел поистине великих не затерять и судьбу безвестного ему до сей поры сахалинского отрока.

Наутро спозаранок вся миссия высыпала во двор провожать высокого гостя. Вася Ощепков стоял в этой толпе, ничем из нее не выделяясь, и все же ему казалось, что взгляд архиепископа отыскал его и на особицу именно ему предназначался прощальный взмах благословляющей руки преосвященного.

Минуло Рождество, и как раз через несколько дней после Нового года по российскому календарю, Васю отправили с сопровождающими в Киото.

Грустно было расставаться с товарищами, к которым успел привыкнуть, с учителями, с отцом Анатолием. Но видно, судьба была такая – отрывать от сердца то, к чему едва успевала прикипеть душа. И в который раз охватывала его легкая дрожь ожидания нового, еще не изведанного, в который раз ждали его «казенный дом и дальняя дорога».

Здесь мы и оставим пока на очередном перекрестье судьбы нашего паренька с дальнего русского острова Сахалина. И вернемся мыслями к преосвященному Николаю. Наверное, нелегко ему уже давались в эту пору поездки по епархиям, особенно таким отдаленным, как Хакодате. И тем больше времени выкраивал он для работы за письменным столом, для которой порой, украдкой от заботливого окружения, отрывал часы даже от насущного ночного отдыха.

Это была и отрада, и привычка, и то, что он понимал как долг, всегда памятуя начальную фразу Библии: «В начале было слово…» Донести до новообращенных жителей Японской земли Слово Божие на их родном языке – чтобы уразумели и могли пересказать детям и внукам своим Премудрость Господню – в этом видел свой долг владыка Николай.