Лжец на кушетке - Ирвин Ялом

Так происходит и в жизни, раздумывал Маршал. Нет ничего хуже, чем жить скрытой от посторонних глаз жизнью. В своей психоаналитической практике он снова и снова замечал, что его пациентам его внимание необходимо, как воздух. В самом деле, потребность во внимании есть основной невоспетый фактор продолжительной терапии. Работая с пациентами над травмой утраты (и в этом он был согласен с наблюдениями Эрнеста, изложенными в его книге), он часто замечал, что они впадают в отчаяние, лишаясь зрителя: за их жизнью больше никто не наблюдает (если, конечно, они не верили в божество, которое на досуге отслеживало каждое их действие).

Но постойте! — подумал Маршал. Неужели творцы психоанализа работают в одиночестве? Разве их пациенты не есть их благодарные зрители? Нет, они не считаются. Пациент никогда не бывает достаточно беспристрастен. Он не способен заметить даже самые элегантные аналитические креативные решения! К тому же пациенты жадные! Только посмотрите, с каким аппетитом они обгладывают самые вкусные кусочки интерпретации, не бросив ни единого полного обожания взгляда на вместилище оной! А студенты и ученики? разве они не зритеуш? Лишь некоторые студенты достаточно проницательны для того, чтобы уловить мастерство психоаналитика. Обычно они не постигают сути интерпретации; позже, когда они уже ведут собственную клиническую практику, месяцы, даже годы спустя что-то вспыхивает в их мозгу, и тогда внезапное озарение приносит им понимание, и дыхание перехватывает от изящества и величия искусства наставника.

Разумеется, это ожидает и Эрнеста. Придет время, когда придет и понимание, и благодарность. Принуждая его сейчас идентифицироваться с агрессором, я экономлю ему, как минимум, год аналитической подготовки.

Но он не торопился отпускать Эрнеста. Маршал собирался надолго оставить его при себе.

Вечером, проведя пять сеансов психоанализа, Маршал примчался домой, где его ждала лишь записка от Ширли, его жены, в которой она сообщала ему, что обед ждет его в холодильнике, а она ушла на выставку цветочных композиций и вернется около семи. Как всегда, она оставила ему икебану: в длинном трубчатом керамическом сосуде переплетались серые, угловатые, голые, загнутые книзу ветви бересклета. Один край этого сплетения украшали две лилии на длинных стеблях, повернутые в разные стороны.

«Черт бы ее побрал, — подумал Маршал, оттолкнув композицию с такой силой, что она едва не упала со стола. — Я сегодня провел восемь сеансов с пациентами и одну супервизорскую консультацию — это тысяча четыреста долларов, — а она не может накормить меня обедом только потому, что ужасно занята этими своими дурацкими икебанами!» Гнев, правда, отступил, когда Маршал достал из холодильника пластиковые контейнеры с обедом: гаспаччо, источающий сногсшибательный аромат, яркий разноцветный салат нисуаз с поперченным тунцом и фруктовый салат из манго, белого винограда и папайи, заправленный восхитительным соусом. К контейнеру с гаспаччо Ширли прикрепила записку: «Эврика! Наконец-то! Найден рецепт, сжигающий калории: чем больше ты ешь, тем костлявее становишься. Две тарелки — только смотри, не исчезни совсем». Маршал улыбнулся. Но улыбка сразу завяла. Он вспомнил другую шутку с исчезновением, которую Ширли сыграла с ним пару дней назад.

За едой Маршал изучал финансовые отчеты в «Examiner». Индекс Доу Джонса поднялся на двадцать пунктов. «Examiner», конечно, печатает только сводки на час дня, и к концу дня положение дел заметно изменилось. Но как бы то ни было, ему нравилось два раза в день просматривать сводки, так что итоговые данные он прочитает на следующее утро в «Chronicle». С замиранием сердца он набил на калькуляторе сведения о повышении всех своих акций и подсчитал дневную прибыль. Тысяча сто долларов — при том, что к закрытию торгов эта сумма могла увеличиться. Удовлетворение теплом разлилось по его телу, и он отправил в рот первую ложку густого темно-красного гаспаччо, усеянного мелкими блестящими зелено-белыми кубиками лука, огурцов и цуккини. Тысяча четыреста долларов с пациентов и тысяча сто — доход с акций. День удался.

Просмотрев спортивный раздел и сводку всемирных новостей, Маршал быстро переоделся и вышел из дома. Его страсть к спорту могла сравниться лишь со страстью к доходам. По понедельникам, средам и пятницам во время перерыва на ленч он играл в баскетбол в Христианском союзе молодежи. По выходным он катался на велосипеде, играл в теннис или ракетбол. По вторникам и четвергам он должен был найти время для аэробики — в восемь начиналось собрание в Институте психоанализа «Golden Gate», и Маршал вышел из дома пораньше, чтобы успеть дойти до института за полчаса быстрым шагом.

Маршал думал о намеченном на сегодня собрании, и возбуждение росло с каждым шагом. Сегодня его ожидало что-то особенное. Вне всякого сомнения, намечались поистине драматические события. Должна была пролиться кровь. О да, кровь — это было самое захватывающее действо. Никогда раньше он не улавливал так отчетливо все очарование ужаса. Карнавальная атмосфера публичных экзекуций древности, коробейники, торгующие игрушечными виселицами; возбужденный гул толпы и барабанная дробь, сопровождающие приговоренного к эшафоту. Казнь через повешение, казнь через обезглавливание, сожжение на костре, дыба и четвертование — только представьте человеческие члены, привязанные к лошадям, которых зеваки понукают, подгоняют, пришпоривают до тех пор, пока жертву не разрывает на четыре части, и все основные кровеносные сосуды одновременно взрываются фонтанами крови. Ужас. Но чей-то чужой ужас, ужас того, кто выставил на всеобщее обозрение сцену, где бытие переходит в небытие, то самое мгновение, когда душа и тело разрываются на куски.

И чем величественнее была жизнь, которую ждало уничтожение, тем сильнее было очарование ужаса. Во времена Царствования Террора, когда благородные головы слетали с плеч и из царственных торсов хлестала алая кровь, возбуждение должно было переходить все границы. Не меньший ажиотаж окружал те сакральные последние слова. Когда граница между бытием и небытием становилась почти осязаемой, даже вольнодумцы-атеисты переходили на шепот, прислушиваясь, стараясь разобрать последние слова умирающего, словно в тот самый момент, когда жизнь покидает тело и оно начинает превращаться в гору мяса, снисходит откровение, ключ к великим тайнам.

Маршалу вспомнился всплеск интереса к околосмертному опыту. Все знали, что это было чистой воды шарлатанство, но безумие продолжалось два десятка лет, и было продано несколько миллионов книг. Боже правый, подумал Маршал, сколько денег принес этот вздор!

Но на этот вечер не планировалось суда над цареубийцей. Намечалось кое-что получше: отлучение от церкви и изгнание. Подсудимым и верным претендентом на увольнение по причине разнообразных антианалитических проступков был Сет Пейнд, один из основателей института и главный инструктор по психоанализу. Подобного разбирательства не было с тех самых пор, когда Сеймур Троттер был изгнан за соблазнение пациентки.

Маршал знал, что на этот раз он сам находился в довольно щекотливом положении и что ему придется соблюдать особую осторожность. Все знали, что пятнадцать лет назад Сет Пейнд был его личным наставником и оказал ему огромную помощь как в личном, так и в профессиональном плане.

Но звезда Сета закатилась; ему было уже за семьдесят, а три года назад он перенес серьезную операцию рака легких. С присущим ему высокомерием Сет считал своей привилегией переступать все законы технологии и морали. Сейчас же болезнь и борьба со смертью лишили его последних остатков конформизма. Попирающая психоаналитическую мораль психотерапевтическая позиция и вопиюще скандальное поведение Сета вызывали шок и негодование его коллег. Но он оставался в седле: он обладал такой неотразимой харизмой, что журналисты и телевизионщики выбирали именно его для выступлений по всем сенсационным происшествиям, как то: влияние насилия на телеэкранах на детей, безразличие муниципального правительства к бездомным, отношение к попрошайкам, ограничения на ношение оружия, сексуальные похождения политических деятелей. По каждой из этих тем у Сета имелся наготове достойный освещения в прессе, зачастую скандально непочтительный комментарий. За последнее время это зашло слишком далеко, и действующий президент института, Джон Уэлдон, а также давние противники Пейнда наконец-то набрались смелости и выдвинули против него обвинение.

Маршал продумывал стратегию своего поведения: в последнее время Сет окончательно распоясался, беззастенчиво обирая и соблазняя своих пациенток, так что оказание ему сейчас поддержки равносильно для Маршала политическому самоубийству. Маршал знал, что он должен сказать свое слово. Джон Уэлдон рассчитывает на его помощь. Это будет непросто. Сет уже стоял одной ногой в могиле, но у него еще оставались союзники. На слушании дела будут присутствовать его бывшие пациенты и те, кого он лечит сейчас. В течение сорока лет он играл ведущую роль в интеллектуальных изысканиях института. Сеймур Троттер и Сет были единственными оставшимися в живых основателями института — если предположить, что Сеймур еще жив. Слава богу, за последние годы о Сеймуре не было никаких известий. Какой урон этот человек нанес репутации профессии! Сет же, с другой стороны, представлял собой актуальную угрозу, к тому же он отработал столько трехгодичных сроков в качестве президента, что власть придется буквально вырывать из его рук.