Пираты Гора - Джон Норман

Через четыре дня он вернулся. Один.

Вне себя от гнева я оттолкнул от себя птицу и навсегда распрощался с ней.

Потерял существо, которое столько лет стремился уберечь и защитить.

Как много лет назад потерял Талену, некогда бывшую моей свободной спутницей.

Двух женщин любил и обеих потерял.

Уткнувшись головой в стол, я плакал, плакал и чувствовал, что веду себя как последний дурак.

Я выпил еще паги, и мне стало легче.

Порт-Кар, кажется, единственный хозяин на Тассе. Власть его беспредельна.

Матросы его оставят за спиной любого, кто пожелает помериться с ними силой.

Они, пожалуй, лучшие мореходы во всем Горе.

Я даже почувствовал некоторое раздражение против этих матросов из Порт-Кара, столь недосягаемых в своем мастерстве кораблевождения.

И тут же рассмеялся, ощутив внезапный прилив гордости: да разве я сам не из Порт-Кара? Разве это не мой город?

Разве мы, жители его, не можем позволить вести себя как захотим? Взять, что пожелаем? Как уже взяли этих девчонок-ренсоводок, просто связав их и объявив своими рабынями!

Я рассмеялся, вспомнив, как еще минуту назад размышлял о способах уничтожения Порт-Кара. Моего города! Моего! Я заливался хохотом.

Двое подвыпивших матросов уже перенесли выяснение отношений между собой на арену в центре зала. Они застыли с хлыстовыми ножами в руках и пожирали друг друга ненавидящими взглядами. Девушка, танцевавшая на этой арене, стояла теперь в стороне, рядом с музыкантами. А у арены собрались зрители, делающие на дерущихся денежные ставки.

Хлыстовой нож требует в обращении высокого мастерства и большой сноровки; это, насколько мне известно, единственное оружие, придуманное в Порт-Каре.

При свете корабельных фонарей я заметил на щеке стоящего ко мне лицом матроса клочья содранной, свисающей у подбородка кожи. Подошедшая ближе танцовщица, со стиснутыми кулаками и диким блеском в глазах, криками подбадривала одного из противников.

Но оба матроса, едва держащиеся на ногах, были слишком пьяны, чтобы показать настоящее искусство, и их неловкие, с трудом контролируемые действия лишь вызывали презрительные замечания сидевших за столами, считавших для себя оскорбительным наблюдать за столь грубым обращением с оружием.

Наконец один из матросов был ударом ножа отброшен на пол и опустился на четвереньки, пошатываясь и откашливаясь кровью.

— Добей его! — в восторге закричала танцовщица. — Добей!

Однако его противник, пьяный до бесчувствия, не внемля ее призывам, под громкий смех присутствующих тут же сам растянулся на полу.

Танцовщица бросилась к тому парню, который еще подавал признаки жизни.

— Убей его ты! — закричала она, сжимая кулаки. — Ну, давай же!

Но парень, все так же отплевываясь кровью, на четвереньках побрел прочь с поля битвы. Ему даже удалось отползти на несколько шагов, пока он, зацепившись за один из столиков, не повалился на пол и не захрапел.

Танцовщица, очевидно, во что бы то ни стало вознамерившаяся довести поединок до победного конца, снова принялась теребить того парня, что упал первым.

— Ну, вставай же! — кричала она. — Добей его! Добей!

И тут же взвизгнула совершенно иначе: на плечи ей, со свистом рассекая воздух, опустилась длинная пятихвостая плеть.

— Танцевать, рабыня! — недовольно бросил ей владелец таверны, ее хозяин.

Испуганно озираясь, девушка немедленно выскочила на арену и замерла в начальной позиции танца, отставив назад ногу, подняв над головой руки и стараясь не обращать внимания на стекающие у нее по щекам слезы.

— Играть! — крикнул хозяин музыкантам, сопровождая свои слова новым взмахом хлыста.

Те, словно давно дожидались его приказа, тут же бойко ударили по струнам. Танец начался.

Я посмотрел на танцовщицу, затем обвел глазами лица всех сидящих в этом полутемном зале таверны — смеющихся, раскрасневшихся от выпитого вина. Ни одно из этих лиц, на которые натыкался мой взгляд, не казалось мне человеческим; все они скорее напоминали морды каких-то двуногих животных.

А я, сидящий за столом рядом с ними, на кого я сам был сейчас похож?

Стараясь избавиться от охватившего меня чувства одиночества, я присоединился к раздающемуся вокруг меня гоготу.

— Еще паги! — крикнул я.

И тут же разрыдался, вспомнив, как я когда-то любил двух женщин и обеих потерял.

Остановившимся взглядом я наблюдал, как извивается на арене под светом тускло мерцающих корабельных фонарей гибкое, чувственное, соблазнительное и коварное тело рабыни.

Во мне начала медленно разгораться ярость.

Почему мне, любившему в разное время двух женщин, пришлось потерять их обеих? Любить — и потерять?

Движения танцовщицы становились все медленнее, наполнялись какой-то мучительной чувственностью и безысходностью страсти.

Значит, если не любишь, то нельзя и потерять? Раз нет привязанности, нет и потери? Так просто?

Я рассмеялся.

Я поклялся, что никогда больше не потеряю ни одну женщину.

Женщины, как не раз уже говорилось, по природе своей рабы.

Как можно потерять раба? Разве это потеря?

Танцовщица, двигаясь широкими кругами по залу, была уже у самого моего стола. Сейчас она, казалось, танцевала только для меня.

— Хозяину нравится? — вдруг услышал я ее шепот.

Наши глаза встретились.

На ней был ошейник. Я был свободен. Ее одеяние служило лишь украшением. Мой пояс оттягивал тяжелый боевой меч.

Но в то мгновение, когда наши глаза встретились, я увидел в глазах женщины страстное стремление ощутить власть надо мной, мужчиной, поработить меня себе, заставить подчиняться, и тут же по выражению ее лица понял, что она догадалась, что это ей не удастся, что ей, женщине, это не по силам, и вовсе не потому, что на ней ошейник, а я — свободен, а потому что изначально я сильнее, а она принадлежит к тем, кому остается только подчиняться. К женщинам. К рабыням.

— Убирайся, — бросил я ей.

В ее взгляде сверкнула злость, сменившаяся разочарованием, затем испугом, и она быстрым движением переместилась к следующему столу.

Я проводил хмурым взглядом ее извивающееся, соблазнительное, коварное, порочное тело, наполненное желанием и порождающее желание в смотрящем на него; тело, ищущее того, кто будет им обладать.

Это тело и есть женщина, сказал я себе и рассмеялся.

Женщина — пустое слово, один лишь звук.

Ей ничто не принадлежит в этом мире; одеяние, ошейник, украшения и даже само это сладострастно извивающееся тело принадлежит не ей, а ее хозяину, тому, кто незадолго до этого прошелся плетью по этой выгнутой спине.

Я рассмеялся.

Люди из Порт-Кара знают, как обращаться с женщинами, знают, как держать их в узде.