Силуэт женщины - Оноре де Бальзак

всего, чем, казалось, он должен бы дорожить? Добиваясь епископского сана, духовник графини рассчитывал не только на услуги, оказанные им одной конгрегации, ревностным сторонником которой он был, но и на поддержку семейств, подчинившихся его духовной власти; вот почему он был разочарован отказом де Гранвиля и постарался его оклеветать, высказывая следующие предположения: не потому ли граф питает отвращение к провинции, что его пугает необходимость упорядочить свой образ жизни? Ведь в провинции ему пришлось бы показывать пример и жить с графиней, от которой может его отдалять лишь преступная страсть. Разве такая безупречная женщина, как графиня, может заметить беспутное поведение мужа? Добрые приятельницы поддержали эти домыслы, которые, к несчастью, не были игрой воображения, и госпожа де Гранвиль была как громом поражена. Не имея понятия о нравах высшего света, незнакомая с любовью и ее безрассудствами, Анжелика была далека от мысли, что в браке встречаются иные разногласия, чем те, которые отвратили от нее сердце Гранвиля, и считала, что муж ее не способен совершать ошибки, какие являются в глазах всех жен преступлением. Когда граф совсем отдалился от нее, она вообразила, что эта кажущаяся бесстрастность вполне естественна. Наконец, так как госпожа де Гранвиль отдала ему весь запас любви, предназначавшийся мужчине, а догадки духовника разрушали ее последние иллюзии, она встала на защиту мужа, хотя и не была в силах заглушить подозрение, так искусно зароненное в ее душу. Тревожные предчувствия до такой степени повлияли на слабый разум графини, что она заболела изнурительной лихорадкой. Все это происходило постом 1822 года; госпожа де Гранвиль не пожелала отказаться от строгого поста, предписанного ей благочестием, и постепенно дошла до полного истощения; врачи стали опасаться за ее жизнь. Равнодушные взгляды Гранвиля убивали ее. Уход и внимание мужа походили на заботы, которыми племянник окружает старика-дядюшку. Хотя графиня отказалась от своей системы придирок и упреков и пыталась встречать мужа ласковыми словами, все же в них иногда проглядывала колкость святоши, и часто одно слово разрушало старания целой недели. К концу мая теплое дыхание весны и более питательная пища несколько укрепили силы госпожи де Гранвиль. Однажды утром, возвратившись от обедни, она села на каменную скамью в своем садике; тепло солнечных лучей напомнило графине о первых днях замужества, и она мысленно обратилась к своей прежней жизни, чтобы понять, чем нарушила она обязанности матери и супруги. В эту минуту появился аббат Фонтанон в неописуемом волнении.

– Что случилось, отец мой? – спросила она с дочернею заботливостью.

– Как бы я хотел, чтобы все несчастья, ниспосланные вам десницей всевышнего, выпали на мою долю, – ответил нормандец, – но, уважаемый друг, перед такими испытаниями вам остается только смириться.

– Да разве может постигнуть меня кара ужаснее той, которую посылает мне провидение, пользуясь моим супругом как орудием своего гнева?

– Приготовьтесь, дочь моя, к худшему злу, чем то, которого мы некогда опасались с вашими благочестивыми приятельницами.

– В таком случае я должна благодарить Господа, что он соблаговолил избрать вас для изъявления мне своей воли, – ответила графиня. – Тем самым сокровища его милосердия сопутствуют громам и молниям его гнева; так некогда, изгнав Агарь, он указал ей в пустыне источник водный.

– Он соразмерил наказание с глубиной вашей покорности и бременем ваших грехов.

– Говорите, я ко всему готова. – Тут графиня возвела очи горе́ и прибавила: – Говорите, господин Фонтанон.

– Вот уже семь лет, как господин де Гранвиль совершает грех прелюбодеяния с наложницей, от которой у него двое детей; он растратил на содержание этой побочной семьи более пятисот тысяч франков, которые по праву принадлежат его законной семье.

– Я хочу во всем убедиться собственными глазами, – проговорила графиня.

– И не помышляйте об этом! – воскликнул аббат. – Вы должны простить, дочь моя, и молиться, чтобы Господь просветил вашего супруга, если только вы не пожелаете прибегнуть к средствам, предоставляемым вам законами человеческими.

Продолжительный разговор аббата Фонтанона с его духовной дочерью произвел в ней резкую перемену; проводив аббата, графиня появилась среди слуг чуть ли не с румянцем на лице и испугала их своей лихорадочной суетливостью: она велела подать карету, потом распрячь лошадей, за один час раз двадцать меняла приказания, но наконец около трех часов приняла, по-видимому, важное решение и уехала, поразив домашних внезапным нарушением всех своих привычек.

– Вернется ли барин к обеду? – спросила она перед отъездом у камердинера, с которым обычно не разговаривала.

– Не обещали быть, ваше сиятельство.

– Вы отвезли его утром в суд?

– Так точно, ваше сиятельство.

– А ведь сегодня понедельник.

– Понедельник, ваше сиятельство.

– Разве он бывает теперь в суде по понедельникам?

– Черт бы тебя побрал! – воскликнул слуга, слыша, как, садясь в карету, графиня сказала кучеру:

– На улицу Тетбу.

Мадемуазель де Бельфей плакала. Безмолвно стоя подле своей подруги, Роже держал ее за руку и смотрел то на маленького Шарля, который молчал, ничего не понимая в горе плачущей матери, то на колыбель спящей Эжени, то на Каролину, слезы которой походили на дождь, пронизанный светлыми лучами солнца.

– Да, это правда, мой ангел, – сказал Роже после продолжительного молчания, – в этом весь секрет: я женат. Но когда-нибудь, надеюсь, мы будем с тобой неразлучны. С марта месяца моя жена находится в безнадежном положении; я не желаю ей смерти, но если Богу будет угодно призвать ее к себе, она будет, мне кажется, счастливее в раю, чем на этом свете, – земные страдания и земные радости ей одинаково чужды.

– Как я ненавижу эту женщину! Как могла она сделать тебя несчастным? Однако этому несчастью я обязана своим блаженством.

– Будем надеяться, Каролина! – воскликнул Роже, целуя ее. – Пусть не пугает тебя то, что мог наговорить этот аббат. Правда, духовник моей жены – человек опасный по тому влиянию, которым он пользуется в конгрегации, но, если он попытается расстроить наше счастье, я сумею принять меры.

– Что же ты сделаешь?

– Мы уедем в Италию. Придется бежать…

В соседней гостиной послышался крик; вздрогнув, Роже и мадемуазель де Бельфей бросились туда и увидели графиню, лежащую без чувств. Когда госпожа де Гранвиль пришла в себя, она глубоко вздохнула, заметив возле себя графа и свою соперницу, которую она молча оттолкнула с выражением глубочайшего презрения.

Мадемуазель де Бельфей встала и хотела выйти.

– Вы у себя дома, сударыня, останьтесь, – сказал Гранвиль, удерживая Каролину за руку.

Граф поднял умирающую жену, донес до кареты и сел туда вместе с ней.

– Как вы дошли до того, что вы стали избегать меня, желать моей смерти? – спросила графиня слабым голосом, глядя на мужа с возмущением и болью. – Разве я