Через Кордильеры - Иржи Ганзелка

4400, 4460 метров над уровнем моря. И, наконец, самая высокая точка, какой когда-либо достигала чехословацкая автомашина[15].

Прямо над головой у нас летят низкие облака. Ледяной ветер сотрясает машину и сбивает ртуть термометра ниже нуля. В обрывах лежит смерзшийся снег. Куда ни глянешь, везде громоздятся массивы гор, прорезанные бездонными глубинами пропастей и ущелий. Снова страшное одиночество гор, усиленное приближением ночи. До Кочабамбы остается еще 140 километров — бесконечные валы гор, о которых боливийская карта упорно молчит. К этому прибавляется почти 2 тысячи метров разницы в высоте.

Багряная полоска света над западным горизонтом поблекла и угасла.

«Донде шале эль шоль…»

Устрашающие громады гор быстро исчезали во мраке ночи. Сначала скрылось из виду дно пропастей. Потом растворились во тьме и уходящие в поднебесье склоны, и ночь, наконец, покрыла самые неприступные башни Анд.

Мы остались одни среди ночи, в неведомых нам горах.

Неизвестно, куда ведет тебя дорога и какой она будет за ближайшим поворотом; не видно пропастей, от незащищенных краев которых машина проскакивает в каком-нибудь полуметре. Чувствуешь себя слепцом, прощупывающим белой палкой каждый свой новый шаг. Лишь яркие снопы фар прорезают ночной мрак, выхватывая из него ленточку драматического фильма.

Это всего лишь фильм, фантастическая кинолента, которая разматывается по километрам, движимым секундами ночи. Сцена за сценой, как бредовый сон, как видения взбудораженного воображения. Только глаза нестерпимо горят и веки налиты свинцом. Эта неспокойная панорама усыпляет; картина на ветровом стекле раскачивается из стороны в сторону, пляшет перед глазами на ухабах. Что это? Фильм? Действительность? Сон раскидывает свои сети и затягивает тебя в глубины забытья. Он охватывает тело щупальцами осьминога, и тщетно противиться ему.

Картина раскачивается, раскачивается…

Три метра дороги, поворот; за ним — уже, пожалуй, в пятидесятый раз — где-то глубоко в долине то с одной, то с другой стороны мелькает пламя костра, как роковое знамение, как блуждающий огонек.

Поворот — то ли тысячный, то ли двухтысячный; над ним стена красного камня, занявшая почти весь кадр, — интересная композиция; на мгновение обнажается и скалистый обрыв под поворотом, как бы висящим в густой тьме. Обочина дороги скруглена, смыта водой; обвалившаяся каменная глыба сужает дорогу на повороте до двух и меньше метров: этого недостаточно для машины. Разве что срезать угол над пропастью… Ужасно смонтированный фильм. Ускоренная съемка… картина проваливается в бездонную тьму; чувствуешь, как колеса прижимает к покатой обочине одной лишь центробежной силой.

Схваченные тормозами колеса заскрипели в щебне дороги.

— В чем дело? Что случилось?

— Ничего, ничего. Все уже в порядке… Ты заснул?

— Нет. Только чуть-чуть прикрыл глаза. Тебя сменить?

— Сейчас не нужно. Немного погодя.

— Почему ты так тормозил?

— Там, на дороге, была скала. На повороте. Остановиться уже было нельзя. А я… я немножко побыл дома…

— Странно все-таки, а? Боливия, Кордильеры, ночь, вот эта вот дорога… А дома уж, верно, закончили жатву и начинают копать картофель. Скоро отец станет собирать сливы в садике…

И снова мы как на ледяных горах: вверх — вниз, вверх…

— Мотор не тянет, еле-еле берет на второй скорости. Остановка; отдых глазам, нервам и мотору. Две свечи оказались забитыми нагаром и маслом.

— Вот оно что, посмотри! Как же ему тянуть, если он задыхается!

Обе решетки воздушных фильтров были залеплены слоем пыли, глины и песка с нагорья. Оставалось лишь несколько свободных отверстий, через которые в карбюратор просачивался слабый поток воздуха. Обиваем барабан с фильтрами торцовым гаечным ключом. После этого мотор вздохнул полной грудью.

— Нечего было удивляться. Воздух разреженный да еще и малыми дозами…

Свет карманного фонарика снова бросил белый круг на страницы путевого блокнота, где выстроились столбцы цифр и стенографических заметок. Сквозь пелену усталости до нашего сознания доходяг лишь два ряда записей: время и количество проделанных километров. Проходит целая вечность, пока на счетчике спидометра одна цифра сменится другой.

Было далеко за полночь. Стрелка высотомера опустилась до 2600 метров. Самая низкая точка за весь день. Путаница притоков и рукавов широкой реки, блуждание по вымершим дорогам без указателей, без единой живой души, которая помогла бы нам найти тот самый путь, что привел бы нас к цели.

Два часа назад мы мерзли от ледяного ветра, а сейчас термометр остановился на 15 градусах выше нуля. Две тысячи метров по высоте отделяют теплую долину от гребней восточных Кордильер.

Хребет засохшей грязи и камней между колеями дороги скребет по днищу машины: это охлаждает наше нетерпение, вынуждает нас ехать со скоростью пешехода и усиливает усталость. Прошло двенадцать часов, как мы покинули Оруро с надеждой провести спокойный вечер в боливийских субтропиках.

Еще 30 километров мимо спящих селений. А потом замелькали до горизонта гроздья огоньков — предвестники Кочабамбы, второго по величине города Боливии. Проезжаем казармы, до города уже рукой подать, но нашим приключениям еще нет конца. Световые конусы фар уперлись в гладь реки. Не может же это быть въездом в город!

Возвращаемся к часовому у ворот казармы.

— Рог favor, где проходит дорога на Кочабамбу? Тот молчит, не понимает. Повторяем вопрос:

— Как проехать в Кочабамбу? Где Кочабамба?

Часовой просветлел, и мы тут же сообразили, почему он с таким трудом понял нас. Он махнул рукой куда-то в темноту и продемонстрировал нам первый образчик шепелявого кочабамбского произношения испанского языка:

— Аки, шеньор, донде шале эль шоль! — Здесь, сеньор, где восходит солнце!

Остроумная информация, особо полезная в два часа ночи.

И снова мы гоним машину вброд, в последний брод перед финишем.

Другой дороги до второго по величине города Боливии, до столицы провинции Кочабамба, здесь нет.

Было четыре часа утра, когда мы, до неузнаваемости перемазанные пылью, смешанной с потом, нашли, наконец, отель в городе, погруженном в глубокий сон. Но мы достигли цели — на несколько недель обеспечили себе рабочее место в теплой долине, хотя она и лежала на высоте вершин Татр.

МИР ПОД ТУНАРИ

Первый день в субтропической Кочабамбе был подобен пробуждению ото сна, от кошмарного сна после драматической ночи, которая перекинула невидимый мост между альтиплано на крыше Боливии и теплой долиной реки Рочи.